1.
Шлюпка Солнца швартуется возле небесного края,
И мечтательно синь наползает на ба́грец заката.
Ветерок, незаметно морские кудряшки лаская,
Улетает туда, где тот парус висит, позолотой объятый,
Что никак не дождётся конца всем покойным и мирным
Дням без бурь и тревог. Он готов от безделья погибнуть,
Он желает лишь вольно бродить по морям без дорог,
Где кончается нежный и мягкий Зефир-ветерок,
Где костлявая стужа корявыми пальцами кистью холодной
Убивает всю жизнь и кричит смельчаку-кораблю:
«Не врывайтесь ко мне! Не люблю, не люблю, не люблю!..»
То мечтания паруса буйные. О, сумасбродный!
Ну а слабому ветру… Что ветру? Бродить бы на воле?
Может, о́н тоже лёгким дыханьем своим недоволен?
Нет. Ветра́м все равно, и покорны они своей доле.
Чайки вьются в закате, как листья по осени в поле.
В море плавают чёрные тени акулы голодной.
Небо дышит вечерней сонливостью плотной.
Солнце вышло из шлюпки и за горизонт убежало,
И окрасились в пламя рубина прибрежные скалы.
2.
А корабль как был, так стоит одиноко-угрюмо,
Весь тоскою пропитан от мачты до самого трюма.
От воды поднимается бледный туман сероватый,
Облака виснут с неба промокшими клочьями ваты.
Полный штиль, не колышется мертвенный парус унылый,
И приходится тешиться памятью прошлого «было».
Пусть бы шторм налетел, доходя до волны в девять баллов!
Пусть разбило б и нос, и корму, а обломки по морю бросало!
Пусть бы жизнь… но к кому ей прийти? К источённому червем штурвалу?
Или к мачтам иссохшим? К истлевшим канатам? О, право,
Ты имеешь ли право о жизни и смерти молиться?
Ты́ желаешь о скалы мгновенно и с треском разбиться?
Да. Он жаждет иль жизни, иль смерти. Пусть что-то, но будет.
Берег тих, как и море, как море безлюден.
Задыхаясь туманом, шуршат белопенные волны.
Облака проползают, как небо и скалы, безмолвны.
И качается чёрное, тяжкое, сонное море,
И поёт толща вод песню горя на вольном просторе.
3.
Ночь черна и глуха, и не видно ни зги, даже месяц не светит.
И медлительно время, ведь мерят его только волны и ветер.
А под небом невидимым снасти скрипят неумолчно,
Выводя одиночества арию нудно, пищаще, тревожно.
Разрывает тоскливую тишь этот стон безнадёжный,
И что ночь бесконечна – для судна уж факт непреложный.
Да, похоже, что ночь исчислилась веками,
Время треплет косматые тучи ночные сухими руками.
Его старческий сморщенный лик виден парусу в угольной мгле,
И, наверное, это он грезит. Он слышит во сне:
«Ты рождён для свободы – твои это мысли, наверно?
Я тебя огорчу. Знай, о парус, ты мыслишь неверно.
Ты иль кто-то не может быть создан «зачем-то»,
Может жизнь измениться в любой из секундных моментов…»
И корабль очнулся. Ночь всё так же, печальная, дышит.
Волны трутся о скалы, а скалы их даже не слышат.
Но невидимый свет озаряет всё небо. То звёзды,
Разорвавши тумана куски, бьют так остро-нервозно
Бледным светом по корпусу, мачтам, снастям, якорям…
На востоке белеет жемчужная нить. Там родится заря.
4.
Белизны полоса, расширяясь, растёт, золотеет,
Пламенеют в ней искры – начала рыжеющих туч.
Встанет не полоса, а стена, небосклон светлым краем заденет,
Вот уже она выше всех горных сереющих круч.
Беспокойными крыльями птица-надежда корабль обнимает,
«Будет всё хорошо!» — юный ветер, как другу, твердит.
И в душе его март потихоньку ноябрь сменяет,
А согретое сердце по волнам слов ветра летит.
«Будет всё хорошо! Будет всё хорошо, обещаю!
И удача тебя навестит, и всё станет иным!»
Обретая мечты, оживая, корабль всем троим доверяет:
Ветру, птице и сердцу – да-да, всем троим.
Он как будто крылат, он богат даже и без богатства.,
Он парит, и поёт, и по волнам, как птица, летит,
Он обрёл счастье, жизнь, ветер, море, пространство,
Но не только поскольку замок неподвижности ветром разбит.
Море всё – это вечное непостоянство,
И корабль не видит в мечтаньи преград на пути.
Сквозь воскресший рассвет он несётся по смятому волнами морю.
Так лети же, мой парус! Как чайка, как птица, лети!
