XII Международная независимая литературная Премия «Глаголица»

В церкви творилось волшебство.

Это была не органная музыка, вовсе нет – по клавишам красивого черного рояля бегали умелые мужские пальцы, выхватывая звуки из струн. В церкви творился фортепианный вечер. Ангел не знал точно, кто сидел за инструментом, – не ангельские это интересы, правда – но ему нравился этот человек по его вдохновенной игре, по мелодии, что пела у него под пальцами. И человек то поднимал глаза к небу, обращаясь к Богу, то опускался до Преисподней, мягко вызывая самые низкие звуки.

Такая неоднозначность ангела не пугала. Она манила его. Ему, белокрылому существу, сотканному из чистейших нитей света, была недоступна темная сторона мира – не только физически не мог он попасть в Преисподнюю, но и духовно понять демонов не мог. Люди же могли – ни ангелами, ни демонами они не являлись.

И так, невидимо паря у самых верхних окон, ангел наслаждался потоками музыки. Он уже не впервые прилетал сюда, чтобы послушать отнюдь не святую музыку. Почему-то – ангел не знал, почему – сверху эти его походы не одобряли, а потому он перестал о них рассказывать. Его личная тайна – первый шаг в темноту, о котором он и не подозревал.

Ангелы не спят по ночам, такие человеческие потребности их не касаются. А музыка – человеческая потребность? Музыка не церковная, музыка, поднимающая в душе бурю, призывающая к праведному и грешному; такая музыка – является ли она человеческим грехом?

Ангел не знал.

Ангела впервые не волновало, заметит его кто-нибудь или нет.

Ночью ангел сел за рояль.

Он сложил за спиной крылья, которые в лунном свете казались отблесками снов, положил пальцы на клавиши и нажал на одну. В тишине звук показался слишком громким, будто прорезающим темноту, в которую была облачена церковь. Но ангелу это понравилось. Он сыграл по порядку несколько нот, и незнакомое прежде чувство охватило его. Крылья его затрепетали, а руки мелко задрожали. По памяти, подбирая звуки и ошибаясь в каждом, ангел пытался наиграть то, что исполнял тот человек, но у него ничего не получалось. В его душе, до сих пор знавшей только повиновение, смирение и любовь к Богу, поселилось нечто трепещущее, совсем живое. Нечто человеческое.

Послышались чьи-то шаги. Ангел вынырнул из омута, в который завел его блеск клавиш, за секунду вспорхнул, будто был не тяжелее пушинки, и улетел из церкви. Сторожу пришлось только гадать, почему звучал рояль.

Отлетев от церкви подальше, ангел ужаснулся. Что он только что сделал? Считается ли это грехом? Его руки задрожали, но теперь уже от съедающего волнения. Что на это скажут остальные?..

В ту ночь ангел очень долго читал молитвы. И хотя он решил, что больше не позволит этим чарам победить его, ровно через неделю он снова парил под потолком церкви и упоенно слушал музыку. Что будет то будет, решил он. И в эту же ночь его пальцы позорно поддавались манящей белизне клавиш, крылья трепетали, а после – за секунду выталкивали его вверх, ровно тогда, когда в зал входил человек. Ангел пока не мог сыграть так же, как те люди с фортепианных вечеров, но он старался смотреть им на пальцы, запоминать последовательность клавиш, а потом – воспроизводил все это ночью. Мелодии выходили примитивными, но ему, прежде не знавшему такого чувства, они нравились настолько, что иногда он плакал. Считается ли грешным для ангела плакать? Он не знал. Когда слезы падали на его одеяния, ему было больно и прекрасно, и еще много чувств одолевали его сердце. Среди них не было лишь одного – страха.

Ангел больше не боялся.

С первого прикосновения к клавишам рояля прошел год. Если бы у ангела была привычка смотреться в зеркало, он бы наверняка заметил изменения в своем облике и понял бы причину косых взглядов других ангелов – концы его крыльев покрылись темным налетом. Но такой привычки он не имел.

Прошел год, и ему удалось достать информацию о том, как играют все эти люди.

Прошел год, и ангел наконец-то смог гордо сказать, что «одно произведение у него точно в пальцах» (эту фразу он подслушал у лысого старика, восхищающегося игрой очередного пианиста). Ни названия, ни автора он не знал, но ему и не надо было. Про себя он ласково называл эту музыку «Моя мелодия». Ощущения покалывания в пальцах, когда он играл ее, укоренилось в чистом сердце из горного хрусталя. «Мелодия» пленила его и не отпускала ни на секунду; она будто заставила ангела полюбить ее, и ангел повиновался. Он любил свое творение, которое создал кто-то другой, так, как еще никто и никогда не любил.

И однажды ночью, когда он упоенно играл «Мелодию», его сердце не выдержало – на аккордах, на самой драматической части оно лопнуло от чувств, которые не смогло вместить в себя; оно разлетелось в груди на тысячу сверкающих осколков, крылья ангела дернулись и раскрылись в экстазе — они были полностью черными. Ангел запрокинул голову вверх, оставшиеся секунды посвящая Богу и, сумев из последних сил доиграть музыку, затих. По песчинке, ангела забрала себе равнодушная потрепанная луна. А утром сторож увидел лишь открытую крышку рояля и осколки хрусталя, причину появления которых так и не смог понять.