— Если бы тебе нужно было написать рассказ о себе, то как бы ты это сделал, отец? — начала Лидия Голубкова.
— Налей чай. Сейчас я расскажу тебе… — ответил Марк .
Девочка удалилась из комнаты и вернулась с двумя кружками каркадэ.
— Что ж, начнем…
Я родился в Казани и жил на окраине города, в старом двухэтажном домике на тихой тенистой улице. Семья наша была неполной. Отец ушел еще до моего рождения — мне сказали, он был летчиком. Естественно я не верил… Кажется, они даже не были помолвлены. Семья у нас из дружных, что радовало. Однако не из богатых. В декретный отпуск моя мать не уходила. Ей пришлось выйти на работу уже через неделю после моего рождения. А вот бабушка вынуждена была на время уйти с работы: она жила с нами и кто-то должен был мною заниматься. Воспоминания о матушке напоминают мне сейчас Работягу из «Скотного двора» Оруэлла. Работала на износ ради благополучия нашей маленькой семьи. Так и продолжалось до моего четырехлетия. После меня отдали в детский сад. Бабушка вышла на работу, торговала мороженым в ларьке. И забирала меня после нее. Стены детского сада я покидал последним из детей… Всегда…
Мать у меня уходила еще на рассвете и возвращалась глубокой ночью. Я практически не видел ее лица… Она приходила, доедала остатки макарон или гречки — всегда по-разному, после чего ложилась спать и вновь уходила. Когда я уже обладал способностью к размышлению и начинал что-то понимать — то был период лет, наверное, пяти, я слышал иногда, как она плачет по ночам. Как молится о моем здравии, просит об удаче. Она думала, что я не буду просыпаться от этого, но толком меня и не знала, оттого ей было неизвестно, что просыпаюсь я от всякого легкого шороха. К сожалению, я не понимал тогда, что все эти слёзы обо мне. А может, и понимал, но не придавал тому значения…
Она была человеком хрупким, мягким, добрым, но старалась казаться суровой женщиной советской закалки и твердой руки. У нее это получалось, но всякий, кто близко ее знал, знал ее настоящей: человечной и чувствующей.
Помню, как на мой шестой день рождения мама купила торт в магазине, в него были воткнуты шесть маленьких свечек, которые мне нужно было задуть. Бабушка никогда не понимала ее. То, что она работает на износ и все вкладывает в меня, ее не на шутку выводило из себя, возмущало. Этот раз исключением не стал. Та попросила ее на кухню, и они обе удалились из зала. Квартирка наша была однокомнатной, потому я слышал обрывки фраз. Грубый ее голос и фрагменты материнских оправданий. Тогда я решил взглянуть на кухню, но не намеревался влезать и выдавать себя. Я одним глазом посматривал туда и слушал, как бабушка, размахивая руками, отчитывает маму, беспомощным котенком забившуюся в угол. Последняя старалась ее успокоить и просила не говорить столь громко, чтобы я ничего не услышал, но они и не подозревали, что для этого уже поздно.
— Мы пашем как чертовы лошади, кое-как сводим концы с концами, и сейчас ты покупаешь этот проклятый тортик? Ты в своем уме?
— У Марка день рождения! Шестой, между прочим. Я хочу, чтобы он запомнил этот день праздником, а не нашими с тобой криками. Я взяла выходной, чтобы поздравить его. Прошу тебя, давай сделаем ему праздник! Мне с моим темпом работы не так долго осталось. Я хочу, чтобы он запомнил меня любящей матерью, а не женщиной, которую он видел лишь когда просыпался среди ночи.
— Так купила бы ему штаны или кофту! Что-нибудь полезное, но нет же, нам праздники, свечи и торты подавай! Нам вообще надо на его будущее копить, раз уж ты тогда спуталась с тем идиотом, который сбежал. Я помру уже скоро! Ты тоже уже не так молода, вперед посмотри! Там не радужное будущее, а лишь пепел и прах. Наш с тобой.
— Что сделано — то сделано. Я тебя поняла, матушка. Прошу, давай сейчас вернемся к столу и сделаем вид, что все хорошо. — сказала моя мама — Лидия Голубкова. Теперь ты знаешь, дочь, в чью честь носишь имя.
Я тогда не смог сдержать слез и заплакал, но они пошли в комнату, и, чтобы не выдать выплеснутых мною эмоций, я сбежал в туалет, заперся там на пару-тройку минут. А после вернулся и сделал вид, будто ничего и не было. С тех пор я ненавижу дни рождения! Все улыбаются, корчат фальшивые гримасы счастья, едят с чаем торт и пересматривают детские фото! Отвратительно! Это лишь один день. День, когда все становится точно бы утопией, а после приходится снимать розовые очки и возвращаться в атмосферу безнадеги, непонимания и нищеты. Тот самый сон, который вынужден окончиться. И смысл от него, коль он не навсегда? От него только хуже становится.
Когда я вернулся все прошло так, как бывает в дружных, обеспеченных и счастливых семьях. Это был тот самый сон, о котором я говорил, и с приближением вечера меня уложили спать на мой матрас. Мама тоже спала на матрасе, но не на таком, как у меня, а на надувном, купленном в «Ашане», у бабушки же было кресло советских времен, которое раскладывается с пронзающим слух скрипом. Так и окончился тот день и началась моя первая в жизни бессонная ночь. Все ведь подумали, что мир грез уже забрал меня в свои владения, но разные мысли о несправедливости жизни… — отец усмехнулся. — Любые, которые могли возникнуть у шестилетнего ребенка похожей судьбы, — не позволяли уснуть. Притворился я, чтобы мать и бабушка, наконец, и сами легли спать, ведь с утра начинался очередной рабочий день, и если у бабушки всегда был хотя бы один выходной в неделю, то у матери они появлялись не чаще раза в месяц.
Это был первый раз, когда я застал маму еще до того, как она покинула дом. Она уже оделась на работу и посмотрела на меня, тогда я закрыл оба глаза, чтобы вновь прикинуться спящим, но когда она уже надевала обувь к выходу, я прибежал к ней и крепко обнял. У нас обоих на глазах появились слезы.
— Я люблю тебя, мама.
— Я тоже тебя люблю, сынок. Не плачь. Обещаю, я буду стараться больше времени тебе уделять.
— Пожалуйста, не ссорьтесь больше, мы ведь одна семья, — сказал я тогда, наивно предполагая, что это поможет.
— Обещаю тебе. — она вытерла слезы и вышла из квартиры, закрыв за собой дверь.
Месяц спустя мама снова взяла выходной. С бабушкой они помирились довольно быстро, и сей день был обычным днем в дружной семье, не видящей проблем на горизонте, в том неизведанном для меня, какое представляется у человека ассоциацией к слову «семья». Другой ребенок бы просто прожил его, и жизни дано было бы продолжаться, но для меня все складывалось иным образом. Этот день стал истинным праздником. Маленький мальчик в лице меня самого был искренне счастлив. Рядом мама и бабушка. Трое за одним столом и кружкой чая, на фоне какая-то телевизионная передача, на которую изредка бабушка отвлекается. Нет ни ссор, ни криков. Бабушка с мамой вспоминали истории из детского и подросткового возрастов Лидии. Я понял, что бабушка ее любит. Любит до безумия. Как она ее спасала, когда та провалилась под лед на озере, бросалась на неравный поединок со смертью. Как работала от заката до рассвета, чтобы обеспечить её. В общем, моя мама была такой же матерью, какой в свое время была бабушка. Это был самый приятный день в моей жизни: на душе тепло, в глазах огонь, а в сердце уважение и любовь к тем, кто сейчас воспитывает меня. Мир, тишина и покой. Я вырвал из календаря листок. Тринадцатое ноября. И храню его у себя по сей час — это мой новый день рождения, который я принимаю настоящим. Слышишь, Лидочка, я тебе покажу его позже, а сейчас — продолжу свой рассказ.
Поскольку я был ребёнок из бедной семьи, следует, что одежда выдавала статус, так я и стал поводом для насмешек окружающих. Дети очень жестоки, особенно когда намеренно воспроизводят из себя стадо. Сейчас я вспоминаю это просто отрывком из свитка своей биографии, даже не придавая этому отрывку серьезной значимости, но тогда было ночным кошмаром, что проявился в реальной жизни.
Девочка допила свой чай, что заметил Марк. Он протянул ей свою кружку каркадэ. Посреди стола стояла свеча, пламя которой время от времени сбивалось от сквозняка. У Лидии дрожали руки. Марк просто продолжал.
Из школы я уходил в слезах, домой приходил — был бодр и с улыбкой на лице. Пускай дома я оставался нередко в одиночестве, но бабушке и матери в слезах показаться я не мог. У них был целый океан своих проблем, я бы не хотел для этого океана становиться проливным дождем. Их хрупкие плечи и так выдерживали не без труда, мне требовалось быть отдушиной, а не наоборот. Уже в таком возрасте меня захватывала рефлексия в одиночестве, и тогда я познал еще одно — одиночество в толпе. Вокруг люди, все о чем-то своем, не обращая внимания на такого, как я, а если и обращали, от этого было только хуже. Я так рано познал хлопоты одиночества, но так и не приручил явление — этот призрак меня пугает до сих пор. Лидочка, слышишь? Прошу, не оставайся одной и не оставляй меня. Даже если нас покинут все. Мы всегда будем друг у друга, не как дочь и отец, а как верные друзья, помогающие при любых невзгодах.
— Хорошо, папочка, я всегда буду рядом. — проговорила она своим тонким голоском, пускай он и понимал, что слова эти не имеют серьезного веса. Это было точно то обещание, которое мы даем родителям перед школой. Стать миллионерами в будущем или никогда не получать двоек в школьный дневник. Все было столь очевидно, но отцу было не до этого. Он продолжал:
А потом наступило время выпускного после четвертого класса. Родителям нужно было отдавать деньги, чтобы этот день нам устроили по высшему разряду. Я долго убеждал маму этого не делать, пускай и на малую долю, но осознавая масштаб наших проблем, а она все не слушала и перестала вовсе брать выходные. Все ради того, чтобы я тоже присутствовал, вместе с остальными одноклассниками. В конечном итоге этого не произошло. За неделю до сего события скончалась моя бабушка. Я как сейчас помню: утро. Я бужу бабушку, чтобы попить чай и вместе позавтракать — это было обыденным в выходные дни, но она так и не проснулась. Я тогда сильно напугался и набрал скорую на домашнем телефоне. Ехали маги в белых халатах очень долго — это заняло не менее двух часов, что казались мне тогда вечностью. И практически без всякого осмотра сказали мне, одиннадцатилетнему ребенку: «Она мертва уже три часа. У вас есть номер матери?» Матушка приехала очень быстро и сразу разрыдалась при виде мертвецом лежащей собственной матери. Оказалось, бабушка умерла во сне, без особых мучений. Ясно как день помню ее вид: закрытые глаза, хмурое выражение лица и мертвенно бледная морщинистая кожа. Совсем был юнцом и не осознавал трагедии. Не пролил и слезы, в то время, как матушка стояла на коленях и просила за все прощения у бездыханного тела. Это оголенный ужас. Такое просто больно видеть…
Все деньги ушли на похороны, на выпускном я не присутствовал. Тогда появились мои первые мысли о самоубийстве. Множество глупых теорий, которые могли довести и меня до смертного одра: «Если бы меня не было, им бы не пришлось столько работать и губить свое здоровье» «Если бы я не появился на свет, у них бы не уходило столько на меня денег» — и всякое подобного рода.
Похороны были самыми скромными, о которых только можно было предположить, и только потом, когда я сам уже начал зарабатывать, мы возвели ей надгробный памятник. Памятник прекрасной, любящей матери, уважаемой женщине, увядшему, но в свое время ярко распустившемуся цветку — Марии Голубковой. И на похоронах, и на поминках присутствовало лишь два человека: я и моя мама. То не были очень грустные вечера, мы вспоминали усопшую исключительно добрым словом, перебирали совместные фото и рассматривали нашу домашнюю библиотеку, откуда и началось мое знакомство с Лермонтовым. Я взял сборник с пожелтевшими страницами, который практически разваливался в руках, но спустя время я, несмотря на его плачевное состояние, знал большую часть стихотворений наизусть. А «Смерть поэта», посвященное смерти Александра Сергеевича Пушкина, до сих пор считаю одним из сильнейших произведений, которое видел свет.
Потом нам с мамой крупно повезло: она смогла устроиться на работу, где проводила меньше времени, но получала больше денег. Теперь я видел ее часто, у нее даже был один выходной на неделе. Она помогала мне разобраться со школьными заданиями, а когда я просил не тратить на это время и отдыхать, она легко обнимала меня и говорила: «Время с тобой, сынок, — мой самый лучший отдых. Ты уже совсем большой стал, как быстро время летит… Скоро ты повзрослеешь и покинешь меня… “- эти слова разрывали меня на части и вызывали слезы порой. То были моменты, когда мир вокруг переставал существовать, обращался в руины, а мы с ней, как в сказочном корабле, покидали его и жили своей, отвлеченной жизнью.
Девочка наивно улыбалась, как обычно улыбаются дети. Свеча совсем потухла. Тогда Марк встал и подошел к двери, близ которой висел ночник. Свет от него был тусклым, но большего тогда и не требовалось. Вернувшись, он продолжил.
И вот я поступал в девятый класс. Даже впервые опробовал искусство стихосложения в собственном исполнении. Получалось довольно посредственно, где-то по-детски, где-то, напротив, пытался казаться старше, что с годами теперь вижу глупостью. Ты слышишь, дочь? Никогда не взрослей раньше времени и цени скоротечное. А скоротечно в наш век одно — время. Особенно юность. Оглянуться не успеешь — выпускной класс, а позже ты осмотришься назад, а там уже и университет позади. И вот ты уже в зрелом возрасте, на нелюбимой работе, как маленький глупый хомяк в клетке. Все будет однообразно и циклично, как сама жизнь. Лишь единицам удается выйти за рамки этой парадигмы, и самое оно, что можно желать — этого самого выхода. Эта дверь в беспечность, закрытая на огромный амбарный замок. Слышишь, Лидия? Найди ключ, найди кадуцей, панацею от мира сего и выберись за рамки безысходности.
У Лидии сна ни в одном глазу. Отец все рассказывал. Он смотрел в пустоту, вспоминая, и лишь изредка заглядывал в горящие глаза девочки.
Десятый, одиннадцатый класс ничем особенно не запомнились. Участвовал в разного рода конкурсах, олимпиадах, где-то даже занимал места. К началу десятого начал писать в прозе, лишь изредка уделяя время стихам. Прочесть то, с чего начинал, и последние мои работы — можно даже наблюдать рост. Но как и всегда есть к чему стремиться.
Я успешно поступил на филологический факультет. Четыре года обучения, и вот она, та самая взрослая жизнь. А матушке тем временем уж исполнилось сорок пять, что значило ее скорый выход на пенсию и приближение моего долга содержания. Было страшно от осознания тяжёлого будущего, но невероятная любовь к ней выступала в роли акваланга в открытом море. Благодаря ей я смог когда-то дышать, и она будет дышать как можно дольше благодаря мне. В это я искренне верил.
Поначалу, после долгих лет обучения, я устроился учителем в простую школу. Преподавал начальным классам. Признаться, рассказывать о программе для совсем еще маленьких ребят было тяжко. Да и детей их возраста я не любил. Мне нравятся либо те, что совсем еще младенцы, либо твоего, Лидия, возраста. Может, едва старше: пятнадцать-шестнадцать. В подростковую пору ребята начинают многое понимать и море нового пробовать — за тем интересно наблюдать. Особенно если ведешь их годами к выпускному классу, начиная с пятого. То уже было время, когда меня перевели к средней и старшей школе. Порой, знаешь, оглянешься назад, посмотришь наши с ними первые фотографии: они, совсем еще юны, и мне 27. Позже — смотришь уже на их выпускной альбом. На себя, которому давно за тридцать, вспоминается все: от курьезных случаев до действительно чрезвычайных ситуаций. С первым классом к этому есть интерес. Ты молод, горяч сердцем, амбициозен, всюду ищешь место креативу. Но выпускается первый, затем второй, третий… И тебе уже за сорок…
Что же я о грустном! Расскажу-ка я одну историю, которую упустил, вспоминая ушедшее. История знакомства с твоей мамой. Она училась в том же институте, в котором и я, но на другом факультете. Она готовилась к профессии журналиста. Общественность не любила, ее страстью было творчество и чтение — на том и сошлись. Мечтала быть тихим редактором какой-нибудь газеты. Особо не появляться нигде, стабильно зарабатывать и не быть в работе по самую макушку. Так и получилось. Ее приняли в редакцию газеты «Аргументы и факты». Писала тексты, редактировала и свои, и чужие работы. Деятельность у нас в чем-то была схожа. Направлением, например. У нас с института остались номера телефонов друг друга, и ровно после выпуска я позвонил ей: вспомнили былое, поделились парой новых историй. Просто поговорили по душам и назначили встречу в одном кафе.
Вечер был приятнее некуда. Вкусные закуски, хорошее вино, спокойная музыка и самый приятный собеседник. С того вечера и началась наша история… С тех самых пор свиданий было все больше. Я дома начал появляться крайне редко, как мама в моем далеком детстве, вот только поводы у нас совсем разные. Я не замечал, что матушке моей становилось худо. Порой боль в сердце мучила, но она ничего не говорила мне, выяснилось лишь потом. Она более не могла выходить на работу. Была поражена болезнью и собственным против нее бессилием, да и я бы ей работать в таком состоянии не позволил. Я старался заменять свое присутствие хоть какими-то деньгами, просто оставлял на столе время от времени, когда уходил на работу, так и не поняв, что нужен был ей только я.
На одну неделю у нас совпали выходные, один из которых я решил провести с ней, хотя бы до вечера. Многим поделилась она, многим я, но о проблемах со здоровьем не сказала ни слова — я заметил сам, как порой у нее изменяется лицо. Зрелище было болезненным, особенно для меня. Я старался вывести ее на этот диалог, но всё она списывала на мигрень, чтобы меня успокоить. Не получилось. Я с головой погряз в делах ее здравия. Записал на прием к хорошему врачу — тот дал направление к кардиологу, который сказал, какие лекарства принимать и что делать. Тем и занялись. Я предоставил все, оставшись без копейки в кармане. Для того я работал без выходных. По будням — учитель. Выходные — выходил на разные подработки: поваром, кондитером, грузчиком, разнорабочим, барменом: выходил туда, где больше платят и меньше требуется квалификация. Ей со временем становилось лучше, а вот с Дарьей — твоей мамой, мы стали видеться реже. Она переживала за меня и всячески поддерживала, я старался убеждать, что все под контролем. Я лгал. Спустя год мне повысили оклад на работе учителем, а Лидию — твою бабушку, положили в больницу под мое полное обеспечение и под полный контроль врачей — она была в надежных руках и через какое-то время она вновь сияла пламенем жизни. Благодарила меня за старания, на что я отвечал емким, но заменяющим тысячи слов: «Я люблю тебя, мама.”
С этих пор и наши отношения с Дарьей стали сильнее напоминать отношения. Мы снимали квартиру недалеко от нашей с твоей бабушкой и часто заходили проведать ее. Она со своими родственниками виделась не более чем раз в полгода — они жили в далеком Санкт-Петербурге.
А дальше все как по наклонной вверх: свадьба, прекрасная семейная жизнь, и когда нам обоим стукнуло тридцать — появилась ты. Маленькая Лидия Голубкова. Лидия Марковна Голубкова. А дальше — ты знаешь и сама. Знаешь, как поживает твоя бабушка с моей стороны, со стороны мамы. Знаешь, как поживает дедушка. Но не ведаешь, как поживаешь сама…
Видишь ли, Лидия… Помнишь ту аварию, когда мы врезались в фуру? Мы ведь с мамой и умерли там. Опомнись, дорогая. Я мертв… Три года мертв. А ты все продолжаешь принимать таблетки и общаться со мной, точно бы с живым. Но меня нет. Я лишь плод твоей фантазии. Таблетки эти и вызывают твои видения и галлюцинации. Прекращай, иначе можешь и не увидеть рассвета собственной жизни. Рассвета, который когда-то увидел я. Надеюсь, ты перестанешь губить себя и это наше последнее свидание. Прощай, дорогая…
