Они видели войну
Бабуля, а почему ты всегда смахиваешь хлебные крошки со стола в свою ладонь?
— Потому что знаю истинную цену хлеба, родной, — отвечает бабуля и отправляет крошки в рот.
Моя прабабушка была замечательной, доброй, улыбчивой женщиной и, конечно, как все любящие бабушки, обожала угощать своих внуков домашними пирогами. Когда она пекла их, чудный ванильный аромат выходил далеко за пределы нашей квартиры. Бывало, поднимаешься по лестнице домой, а в подъезде пахнет так вкусно, что невольно ускоряешь шаг, понимая, что, открыв дверь квартиры номер шестнадцать, тебя ждёт великолепное чаепитие и интересная беседа.
— Бабуля, ну как у тебя получаются такие вкусные пироги? — не перестаём удивляться мы с братом.
— Это потому что я добавляю в них немного любви, — смеётся бабуля, но мне кажется, что в ее глазах за веселыми искринками смеха всегда прячется какая-то грусть.
Когда началась Великая Отечественная война, моей прабабушке было шесть лет. Её отца сразу же забрали на фронт, и больше она его не видела. С мамой в первые два года войны они переезжали с места на место, пытаясь укрыться от боевых действий, в надежде никогда не столкнуться лицом к лицу с врагом.
Но война преследовала их по пятам…
Далее позвольте вести повествование от имени прабабушки.
Большая деревня в Белоруссии, находящаяся в стороне от центральных дорог в лесу, где ещё не стояли немцы. В тот роковой октябрьский день было тихо и солнечно: ни ветерка, на ярко-синем небе ни облачка, трава уже успела позеленеть и птицы пели как-то по-особенному звонко.
Вдруг вдалеке послышался шум мотора. Нет! Это был рёв сразу нескольких машин, гул голосов и лай собак.
В деревне началась паника, все куда-то бежали, кричали женщины, плакали дети. Автоматная очередь — и всё стихло.
Это теперь я понимаю, что тогда от страха потеряла сознание, а когда очнулась — мамы рядом не было.
Что было потом? Несколько месяцев лютого голода, животного страха и боли, невыносимой боли.
Концентрационный лагерь в Латвии.
Детей там держали отдельно от взрослых. Мы ухаживали друг за другом сами, даже грудные детки среди нас были: их тоже отбирали у родителей. За самую малую провинность нас жестоко били, даже плакать было нельзя.
Мы очень сильно боялись надзирательницу-латышку. Когда я увидела её впервые, подумала, что это Снежная королева: у дамы были очень светлые волосы и красивая причёска. Говорила надзирательница с сильным акцентом и, если дети не понимали её речь с первого раза, хлестала всех плёткой, которую всегда носила за поясом. С этого свиста плётки начинался почти каждый день.
Но страшнее всего было, когда к нам заходил доктор в ослепительно-белом халате. У доктора было круглое лицо и злые глаза. Он выбирал детей, показывая пальцем, и их тут же уводили. Нас рассаживали вдоль столов и брали кровь. Это происходило каждый день. Каждый день у каждого из нас брали двести граммов крови. Потом тех, кто не потерял сознание, отправляли работать: мне тогда шёл шестой год и по меркам фашистов, я была для этого достаточно взрослой.
Я помню, что у меня всё время кружилась голова и постоянно хотелось есть: маленький кусочек непонятного хлеба, хотя это и хлебом было сложно назвать. Я потом узнала, что этот хлеб состоял из отжимки сахарной свеклы, пшеничных отрубей, древесных опилок и муки из листьев и соломы, который выпекался с пометкой «только для русских» и миска похлёбки из пищевых отходов — всё, что нам полагалось на сутки.
Иногда нас выпускали погулять. Территория концлагеря для детей и взрослых была разделена колючей проволокой. Однажды я подошла к ней и вдруг услышала женский шёпот: «Девочка, только не оборачивайся. Я тебя спасу».
Мне было велено вернуться в барак, а утром, когда придёт надсмотрщица и доктор, притвориться, что я не могу встать, что бы ни происходило.
Утром надсмотрщица сильно отхлестала меня плёткой, проверяя мою чувствительность, но моё желание спастись было сильнее боли, сильнее страха, сильнее всего на свете!
Почти бездыханную, меня куда-то понесли.
«Открывай глаза», — услышала я знакомый шёпот. Меня и ещё нескольких истощённых детей везли, как я потом узнала, в костёл. На территории концлагеря работала группа антифашистов, которая вывозила оттуда пленных под видом умерших.
Так я и спаслась. Меня приютила местная семья, а после окончания войны я вернулась на Родину.
Прабабушка никогда не произносила названия этого жуткого места, только незадолго до своей смерти решилась на это.
Каждый из вас может набрать в поисковом браузере одно только слово и, читая, со слезами на глазах, ужасаться безграничной жестокости и бесконечной степени фашистского цинизма.
«Саласпилс»…
Усталость. Постоянное, непреодолимое желание спать и тянущая, невыносимая боль в животе, будто что-то изнутри «жуёт» желудок…
«Как же хочется есть», — шепчет себе под нос мальчишка Максим, лет девяти, в поношенном, прохудившемся ватнике.
Осень тысяча девятьсот сорок второго года выдалась особенно холодной и дождливой, будто природа оплакивала горькую судьбу попавших в беду, ни в чём неповинных людей.
Сельская школа в небольшом, на четыре улицы, посёлке, девять худеньких учеников и пожилая учительница читают книгу рассказов Чехова.
— Мария Никифоровна, а фамилия-то у него не лошадиная, — слышит учительница звонкий детский голосок, но в голосе этом нет беззаботности, он звучит надломленно и грустно, — Овсов — это «вкусная» фамилия.
— Ребята, пора нам сделать перерыв, — улыбаясь отвечает учительница и направляется к самовару у дровяной печи, на которой уютно расположился небольшой горшок с отварным картофелем — единственной едой, оставшейся после последнего нашествия немцев. Чай из засушенных трав, пара картофелин, щепотка соли — вот и весь обед.
— Мария Никифоровна, а у меня тоже однажды болел зуб, — с аппетитом поглощая картофель и с шумом отхлёбывая чай, говорит Максим, — тогда отец мне его ниткой вырвал. Было совсем не страшно. Что ж этот генерал-майор трусишка, выходит?
— Ну, Максимка, люди разные бывают, — усмехаясь, отвечает учительница.
— А мой отец — самый смелый! Он на фронте немцев, знаете, как бьёт? Вот так! — и кулаком об стол. — Скоро война закончится, вот увидите. Мы победим!
Когда осенью в село вошли немцы, начался сущий ад. Они выгоняли на улицу женщин, детей, стариков и собирали у окраины села, где начинались минные поля. Сопровождая свои действия грубой бранью на ломанном русском, угрожая автоматами, они заставляли людей бежать через поле. В числе этих несчастных был Максим со своей мамой.
— Максимка, я побегу первой, а ты — за мной, — со слезами на глазах произнесла мама и, крепко обняв, добавила, — я очень люблю тебя, сын!
Тут раздалась автоматная очередь, и всем пришлось бежать. Максим еле успевал за своей мамой, за спиной раздавались взрывы, но он ничего не слышал, потому что кричал — дикий, животный страх охватил мальчика. В какой-то момент он упустил маму из вида и, добежав до края поля, крикнул изо всех сил: «Ура!» Он обернулся — позади него образовалась звенящая тишина.
Никто не выжил. Минное поле перебежал он один…
Два дня мальчик прятался в небольшом леске, дрожа от страха и холода. Его нашла пожилая учительница, Мария Никифоровна, когда собирала хворост. Немцы ушли из села в тот же день, прихватив с собой всю оставшуюся у людей живность и снедь, они сожгли большую часть домов, а в живых осталось несколько человек, которым удалось укрыться в заранее выкопанном погребе.
Максимка ещё не знает, что когда закончится война, он будет на три года старше; он не знает, что папу с фронта так и не дождётся — вместо него мальчик получит документ о присвоении отцу звания героя Советского Союза посмертно; он не знает, что будет помогать восстанавливать разрушенную Родину и уже через шестнадцать лет в космос впервые полетит человек — житель Советского Союза, Юрий Гагарин, но он всегда будет помнить ту страшную осень тысяча девятьсот сорок второго, чтить память о героях и подвиге, который они совершили и он расскажет об этом своим детям и внукам.
В нашей стране нет, пожалуй, ни одной семьи, на которую не повлияли бы события тех страшных военных лет. Советский народ одержал победу благодаря своей стойкости, смелости, единству, самоотверженности и огромной любви к Родине. Наша задача сегодня — бережно сохранить память о подвиге прошлого, чтобы не допустить повторения страшной истории в будущем.
