Олька шла быстро, почти бежала за матерьюмладшего Коленьку, который сейчас спал у мамы на руках. Мама закутала его в свой большой пуховый платок и сильно прижимала его к своей груди, словно согревая малыша своим дыханием.
— Мама, мам, а куда мы идём?, — на бегу спросила Олька.
— В храм, Олюшка, молится будем, — голос матери показался Ольке очень напряжённым и каким-то чужим.
— Так рано, ведь не расцвело ещё совсем? И что все вместе? — удивилась она, — и даже Степан Фёдорович? Он же неверующий! И ребята, которые пионеры в школе? Тоже!? Они ж безбожники…
— Сегодня все будут на молитве; видишь и батюшка наш отец Иоанн впереди идёт. Все вместе.
Олька запыхалась, но не отставала. «Сейчас поворот пройдём, там и до оврага рукой подать, а уж за ним и церковь наша недалеко. Немного осталось»- думала она.
Никогда ещё они с мамой не ходили на службу так спешно, не подготовившись. Всегда вычитывали молитвы с начала и до конца, красиво одевались и заранее, степенно шли в церковь на службу. Ольке всегда нравилось в храме, запах кадила и восковых свечей вселял в маленькое сердечко спокойствие и радость. По большим праздникам храм был красив и многолюден, торжественно пел церковный хор, в котором пела и мама. А иногда и Олькин отец помогал прислуживать в алтаре. В эти дни Ольку переполняла радость за свою семью. Но за последний год всё меньше оставалось на службах мужчин, только совсем седой дед Афанасий всегда приходил, вставал в уголке, опираясь на палочку и тихо смахивал тёкшие из почти слепых глаз слёзы. А так всё женщины и дети, да и те в последнее время не радостные вовсе.
— Оля, слышишь меня?- мать говорила тихо и быстро, — сейчас к оврагу подойдём, только ты не бойся ничего, что бы не случилось. А главное, не кричи, стисни зубки и чтоб ни звука не издавать. Обещаешь?
Олька торопливо закивала головой, боясь обидеть маму своим отказом.
— Помни только одно, ты должна добраться до леса, домой не возвращайся.
— Как!?! Я в лес? Одна?- громко вскрикнула Олька.
— Шнель! Рашер гээн! — как гром раздался рядом с Олькой крик немецкого солдата. И словно вторя ему, оскаливая острые зубы, залилась лаем бегущая рядом с ним собака.
От страха Олька ещё крепче вцепилась за мать. Ей не хотелось больше задавать вопросы , она старалась выполнить наказ мамы: «держать язык за зубами».
Колонна свернула к оврагу. Дорога после вчерашнего первого снега была ещё мокрая, ноги скользили. В передних рядах кто-то не смог удержаться, упал, шедшие рядом люди остановились, толпа зашевелилась, будто ожила. Злющий немецкий солдат пошёл вперёд, громко ругаясь и ударяя по спинам людей огромным автоматом.
— Храни тебя Бог! — мама быстро осенила Ольку крестным знамением и тихо прошептала: -Только молчи!
А дальше… Олька почувствовала резкий сильный толчок в бок и по мокрому, грязному склону она быстро покатилась в овраг. Больно ударяясь то ногами, то спиной Олька упала на самое дно оврага.
И темнота. Такая звенящая и очень спокойная темнота овладела девочкой…
…Олька открыла глаза и сразу почувствовала, как что-то липкое и вязкое приклеилось к волосам. Она с трудом подняла голову и долго осматривалась по сторонам, не понимая где находится. От страха и боли очень хотелось плакать и кричать о помощи. Но тут она вспомнила, как мама убедительно просила её молчать. Олька, боясь ослушаться быстро зажала рот двумя руками. «Мама! Как же мне теперь тебя догнать! Наверное ты уже сбилась с ног, чтобы меня найти, а я… Растяпа! Угораздило же меня свалиться в этот овраг. Сейчас, сейчас я выберусь отсюда…»,- думала Олька, вскакивая на ноги. Но ноги не послушались её и голова сильно закружилась. «Так…, быстро не получится, — поняла она. Надо беречь силы и потихоньку выбираться…».
Цепляясь дрожащими ручками за холодную, мёрзлую траву Олька ползком стала выкарабкиваться из грязного оврага. Иногда трава вырывалась из земли с корнем и Олька опять сползала вниз по грязному и обледенелому склону. Коленки и руки были расцарапаны до крови и уже не чувствовали боли. Слёзы душили её, но больше всего ей было жаль своё новенькое байковое платьице, которое мама сшила ей совсем недавно. «Что теперь я ей скажу, простит ли она меня за то, что не сохранила его в чистоте? Эх, растяпа и есть…».
Олька злилась на себя за свою беспомощность и слабость. «Ну вот, а мама говорила, что я совсем взрослая, а я даже сама выбраться отсюда не могу. Надо вспомнить, как мама учила. Если не получается что-то, молись, проси у Господа и он даст». Перекрестившись она с ещё большим упорством начала карабкаться вверх, тихо при этом нашёптывая: «Господи, Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя, грешную. И спаси». И с очередной прочитанной молитвой каждый её рывок вверх становился более уверенней, каждое движение спокойнее и целеустремлённее.
Достигнув края оврага Олька долго лежала без сил, уткнувшись носом в прелую землю. Но запах… Это не был запах земли, или травы, или снега. Это был сильный запах гари или большого пожара. Олька помнила как пахнет пожар. В одно засушливое лето неподалёку сильно горел лес. Тушили его всей деревней и дети, и взрослые, и старики. Боялись, что огонь перекинется на деревянные дома. Но слава Богу, пламя постепенно угасало. А вся одежда и даже волосы ещё долго потом пахли дымом. «Неужели опять лес горит? Вчера только снег мокрый шёл, не может он гореть-то…», — Олька собрав остаток сил приподняла голову и открыла глаза.
Да, это был пожар, огромный и сильный пожар. Но горел вовсе не лес. Горела вся Олькина любимая деревня, каждый дом буквально был объят пламенем. И школа, и сельсовет, и клуб, в котором так радостно и зажигательно читали стихи дети на первое сентября. Теперь этого ничего нет! И никогда не будет! Не будет тех извилистых улочек, где можно весело бегать и играть с друзьями, не будет большого скотного двора и красивейших заливных полей, не будет той прежней спокойной и беззаботной жизни, которая была до войны. Всё это теперь сгорает в огромном пожарище.
Олька медленно повела головой в сторону. Храм! Величественный и самый красивый в области храм! Храм, самый милый сердцу и её душе! Храм, в котором проходили самые важные и радостные моменты её жизни. Сейчас он весь, от притвора до купола был объят огнём.
— А как же люди? Люди-то как, Господи?, — вырвалось из уст девочки. И догадавшись о страшном зле Олькино тело обмякло, силы медленно, но уверенно покидали её…
И темнота… Опять эта спокойная и звенящая темнота…
— Петрович, слышь, да вот девчонка то здесь… Живая вроде, — словно сквозь сон услышала Олька. Чьи — то сильные руки подхватили слабенькое тельце девочки, крепко сжимая его в объятиях.
Девочке хотелось вырваться, но руки не слушались её и вместо крика из уст Ольки вырвался только хриплый стон.
— Ты не бойся, милая, не бойся, — шептал ей на ухо незнакомый голос, — свои мы, русские, партизаны из леса. Сейчас придём к нашим и залечим все твои ранки. Жить будем, милая, жить!
И Олька почему-то не забоялась его, этого незнакомца. В душу её пришло спокойствие и доверие к этому человеку, будто бы к родному…
Спустя время сытая и обогретая Олька сидела на кушетке в партизанской землянке. Кутаясь в большой ватник она свернулась калачиком, подтянув под себя забинтованные ноги. Вокруг неё всё ещё суетилась бабушка Зинаида, которая недавно потчевала её вкуснейшей похлёбкой и ароматным травяным чаем.
— Ты, дитятко, ляг да поспи немного. Сон тебе сейчас ой как нужен, — ласково, нараспев сказала она. И присев рядом с девочкой стала нежно гладить её по волосам.
«Совсем как мама», — успела подумать Олька, закрыла глаза и уснула.
И увидела она во сне войско Христово на небесах, а с ними и отца своего, пропавшего на войне, и матушку с маленьким Коленькой, и батюшку Иоанна, и даже ребят-пионеров «безбожников». Всех вместе увидела, и у каждого нимб золотой над головой сиял.
Так то вот.
Слава Богу за всё!
