События происходят после взятия пиратами в заложники городского воришки.
Солнце всходило над морем чрезмерно резко. Почти что неожиданно. Казалось, до рассвета еще часа два, не меньше, а яркие лучи уже назойливо и ожесточенно бились в иллюминаторы, проникая небольшими пятнами по полу в каюту. Волны спокойно покачивали корабль, тряска эта была неощутима. Только тросы от привычки поскрипывали в своем постоянном и вынужденном натяжении.
Накахара проснулся с необъяснимой легкостью, хотя уже в этом возрасте был знаком с жестокостью похмелья. Весь экипаж, также будучи привыкшим, уже давно бодрствовал. Лишь Мори, который по своей сути и вовсе не должен был спать, почему-то у штурвала отсутствовал.
Чуя, зевая и не прикрывая рот, поднялся на корму. Жизнь кипела: кто-то потягивал снасти, дабы изобразить бурную деятельность, кто-то орал матом, кто-то здоровался с рыжим мальчонкой взглядом и продолжал молча приводить судно в праздный порядок. Скоро вход в гавань одной из столиц, надо бы сменить паруса. Пираты любили хвастаться перед городскими чекушками своей свободой и при этом отменной красотой.
Морской ветер сушил губы. Накахара глянул на оставленный штурвал и сделал пару снисходительных шагов в его сторону. Руки, слегка исцарапанные и в мозолях, с трепетом легли на деревянную окантовку, ласково сжали ее. Грудь наполнилась то ли гордостью то ли утренним воздухом. Так Чуя хватал штурвал и раньше, это не мешало ему каждый раз восхищаться величием этого казалось бы деревянного колеса. В его мыслях, полных предвкушением свободы, славы и власти, не было места для беспокойства о действующем капитане «Порчи». Чуя не находил опоздание Мори чем-то тревожным, хотя раньше пропусков утреннего марафета не замечалось. Наверняка тот читал в своей каюте или работал над картами, будучи полностью уверенным в том, что его приемник справится с утренним осмотром корабля без него. От этой мысли Чуя еще сильнее загордился.
Закатав по локоть рукава накрахмаленной рубашонки, будущий капитан огладил дугу штурвала и, не снимая того со статики, отошел к борту. Он нагло зевнул во второй раз и потянулся, убирая с плеча волосы. Стало жарковато, соленый воздух в один миг словно застыл над водой.
История Накахары, известная ему, не отличается особой жестокостью. Нет крови, слез, мертвых родителей, даже воспоминания детства довольно-таки светлые и приятные. Одно не давало ему и дальше жить мирно – постоянная горячка. Как бы глупо ни звучало, но у Чуи самая настоящая городская болезнь. Рынок, стены, домашняя пыль, лошади и пастыри, даже церкви – все это вызывало у тогда еще ребенка приступы и конвульсии, повышение температуры и дикий кашель. Потому и в парадный проход через столицу он не выходил из трюма, не то чтобы не желая, а не в состоянии видеть высокие дома и городских девушек. Любопытство с юных лет брало свое, и Чуя допытывался Хироцу. Тот с радостью рассказывал мальчишке о налогах, борделях и многом другом, чего детям знать не стоило бы, но ведь рассказчик сам часто забывал всю правду буржуазии и отчасти даже выдумывал. Рьюро плохо помнил то, как жил до пиратства. Другие члены команды и подавно.Так Накахара и оставался со своим единственно искренним интересом один, вроде бы один.
— Дадзай… Городской ведь?
Теперь же он бегал глазами туда-сюда, ища жалкую пародию на мутацию скумбрии. В голове внезапно прояснился вчерашний диалог, Накахара краем губ усмехнулся воспоминанию о любви Осаму к крабам. Эту деталь он помнил намного лучше, чем спор, в котором позорно проиграл. Благо все остальные тоже выпили немало и вряд ли б напомнили своему будущему капитану о столь угнетающем его честь событии.
На палубе Дадзая нет, он даже не валяется в каких-то веревках возле бочек, Чуя проверил. В поле зрения попал бинт, кинутый где-то у дверей кабестана. Юркий силуэт прошмыгнул внутрь, почему-то стараясь не шуметь. Это показалось необходимым. Справа каюта капитана. Она закрыта и судя по тряпочке, вложенной меж косяком и петлями, довольно плотно. Оттуда глухо доносились голоса:
— …соглашаться? Всему есть цена и… Вы уже начали воплощать свой план, так… разрешения?
— В любом случае ты обязан мне… Разве ты… смерти? Мы можем… друг другу.
— Так это… договор, а не рабство?
Затем послышался звук взрывающегося стекла. Должно быть лампа лопнула.
Накахара не хотел подслушивать. Его шаги были почти неслышны, дурацкие половицы кривились от качки волн. Он хотел пройти мимо, но только ступил на идущую вниз лестницу, дверь капитанской каюты медленно открылась. Тряпочка упала на пол.
Еще не прояснившийся силуэт видимо никуда не спешил. Он сделал медленный шаг из дверей, взглядом будто бы огладил доску, простилающуюся до самых ног Чуи, и только тогда поднял глаза, в привычной себе манере ухмыляясь. Это Дадзай. От возмущения Накахаре перекосило лицо. Его Мори никогда не пускал в свою каюту – это единственное, что удостоилось беспокойства.
Еще мгновение и Чуя накинулся бы на Осаму с кулаками, но из темноты комнаты, из-за спины Дадзая вышел сам капитан. Огай выглядел потрепанно, от него пахло коньяком. По-новому забинтованная рука Осаму, что придерживала дверную ручку, медленно расслабилась. Дверь без скрипа раскрылась, пропуская Огая Мори вперед. Тот задел плечом шатнувшегося каревласого мальчишку и прошелся с полным равнодушием до палубы. Такое его настроение можно было считать удовлетворительным и самую малость довольным. Капитан шумно поздоровался с Хироцу, будто бы все это время ожидающего его у выхода из кабестана, и скрылся.
Не став ждать пока до Чуи вновь дойдет мысль о драке, Дадзай с легкой припрыжкой первый подскочил навстречу. Накахара рефлекторно отдернулся и нахмурил брови. В кабестане темно, так что этого не было видно так же, как и непроизвольного оскала. Чуе оставалось только толкнуть Осаму в грудь и, отшагнув назад, скрестить руки.
Дадзай еще пару мгновений поулыбался, после чего схватил Накахару за запястье и дернул за собою в глубины открытой каюты капитана. Чуя правда сопротивлялся, он всегда был послушным ребенком, но оказавшись внутри тесного заставленного ломящемися от бумаг шкафами кабинета, он даже не захотел злиться на вседозволенность Осаму. Всегда же можно спихнуть нарушение негласных правил на этого буржуазного выскочку.
Каюта прекрасна как ни глянь. В Чуе побуждало восхищение абсолютно все: и приоткрытый иллюминатор, и прибитый к стене дубовый стол всего с одной ножкой по другую сторону, и карты, торчащие своими покоцаными краями из всех щелей. На полке над бархатным красным диваном в ряд стояли разные бутылки. Пальцы сами собой тянулись ко всему здесь, особенно к той карте, что лежала на стуле под грудой стеклянных осколков. Накахара склонился к ней, стал всматриваться, как его отвлек чуть более высокий чем обычно голос все это время стоящего сзади Дадзая:
— И тебе не интересно, что я здесь делал?
Разочаровано выдохнув от осознания, что мутация скумбрии все еще существует, Чуя выпрямился, возвращая лицу негодование:
— Даже знать я не хочу, что ты тут творил. Я слышал..
— Очевидно обливал раскаленные лампы коньяком. – Отшатнувшись, Дадзай сам ответил на свой же вопрос и заулыбался. – И что скажет Мори-сан, когда я передам ему, что ты подслушиваешь совещания в капитанской каюте?
Накахара от чужой наглости потерял дар речи и мог только жестикулировать, демонстрируя Осаму, как открутит ему его самодовольную бошку. Тот смотреть не стал, развернулся и двинулся в сторону верхней палубы. Для него каюта не была чем-то приятным. Полностью игнорируя угрозы, Дадзай умело перевел тему, обратив внимание на Хироцу, стоящего с Мори, как виднелось, где-то у штурвала.
— Кто этот старик?
— А?
Чуя сначала даже не вник в суть вопроса, он был зол, взбудоражен да и для него все члены команды были молоды и в расцвете сил.
— Ну вот тот седой. Сказки тебе рассказывает.
— Придурок. Это наш штурман, Хироцу Рьюро, его здесь все уважают. Он еще с самого первого состава команды жив остался, помнит многое. Тебе городскому не понять, как тяжело держать в памяти все ужасы, что случались с тобой в жизни, и потому не смей называть его рассказы сказками, ублюдок!
— Мэ… Все равно сказки.
Увернувшись от удара в спину, Осаму со звонким смехом выпрыгнул из кабестана на палубу. Штурвал все еще на статике, рядом с ним капитан и штурман, вокруг люди все также изображают деятельность, но вот погода – солнце палило не так сильно, утренняя дымка тумана еще не развеялась, наконец поднялся легкий ветерок. Дадзай не мог и мечтать, чтобы наблюдать за таким пейзажем с несущейся сквозь океан Порчи.
Заметив двух мальчишек, Мори убрал руку на штурвал. Хироцу сразу же замолк и только спустя мгновение неестественно просмеялся, будто бы совсем недавно стоящий в серьезном расположении духа Огай рассказывал ему невероятно смешной анекдот. На это сам капитан только обреченно хмыкнул, взглядом предлагая Рьюро спуститься к остальным членам экипажа.
Дадзай замер, стоял неподвижно. Он не открывал от Мори взгляда ни на миг, его губы сухо поджимались в самодовольстве. Один Чуя не видел в ситуации ничего интересного. Его настроение в сию минуту поднялось, подобно щенку он закрутился вокруг Огая, чуть прокручивающего одной рукою штурвал.
Идиллия воцарилась мгновенно. Каждый получал удовольствие от медленно тянущегося дня. Особенно Накахара, знавший, что с завтрашнего утра не сможет выйти из трюма около двое суток из-за своей городской болезни. Все копошились на корабле. По наступлению заката были сменены паруса, до блеска натерты доски, канаты перетянуты и расправлены знамена. Мори с тех пор и не отходил от штурвала. Чуя убежал помогать остальным, а Дадзай остался стоять рядом с капитаном. Они долго молчали, слушали как где-то внизу под музыку смеялся Накахара, как рассказывал Хироцу сказки, как команда воспевала море. В ночи лампады светили невообразимо ярко, но не затмевали звезд и луны. Топот пиратских сапог заставлял танцевать весь корабль, мачта тоже кренилась в такт губной гармошки. Тут и сам Чуя, взобравшись на бочку, сначала неуверенно притоптывал, после чего сорвался в движении и стал чеканить ритм матросского вальса. Все смотрели на него и радовались покою среди буйного океана.
Огай и Осаму не наблюдали за празднеством, но отчетливо его слышали. В темноте, что была далека от света фонарей, нельзя было рассмотреть выражений их лиц, если они вообще хоть что-то выражали. Дадзай решил заговорить первым.
— Чуя такой впечатлительный.
На это Мори специально шумно улыбнулся.
— Да, он наш путеводный огонь. Пока жив этот ребенок, моя команда может ни о чем не беспокоиться.
— И все равно я слабо вижу смысл в твоем решении, Огай.
— Тебе и не нужно об этом думать. Ты здесь в роли жертвы алтарю, знай свое место.
— Почему ты так уверен в моем молчании?
Ветер просвистел над головами. Ответа не последовало, но Осаму и не настаивал. Рубашку приятно потрепывало потоками воздуха, волосы беспорядочно вздымались. Мори отпустил штурвал и развернулся к мальчишке лицом, что не несло в себе какой-либо эмоциональной окраски.
— Я защищаю то, что мне дорого, Дадзай. А что дорого тебе?
Осаму повернулся в ответ, промолчал пару секунд, словно рассматривая в кромешной тьме чужие черты скул и взгляда.
— Мне? Свобода.
Огай посмеялся и потянулся рукою к шатеновым волосам, по-отцовскому их трепя.
— А ты знаешь что это?
— Видимо, и не узнаю..
Луна медленно, медленней чем солнце, восходила над морем. Вода успокоилась, отражала каждую звездочку в своей глади. Пения и танцы тоже стихли.
