XII Международная независимая литературная Премия «Глаголица»
Ночью-заоконницей
Дружно идущей конницей
Наш паровоз стучит.
В пот лица вгонит уютный чих
От насквозь пропыленного ковра,
Больно ударив под дых
Возглас, идущий из дальних краёв.
Сердце бьётся отнюдь не ввысь.
Ваше, скомкав, читаю письмо,
Слёзной водой посолив.
Разве не верите в то, что могу,
Волю в кулак захватив,
Вылечить рану, похожую на нору,
И, как Болконский, вновь о любви завыть?
Рельсы и шпалы идут впритык
С тяжбой вагона метро.
Ох, за окном мрак червонный чернит,
И над дверями всплывает табло,
Томною картой с названиями
Комнатных закутков
Сего многолюдно-подземного дома для простолюдин,
Где, безо всяких водоспускающих трубных кишок
Ручкой на кружке прилеплен к стенному престолу
Кран под названием «стоп», так отчаянно ждущий
Просящих настырных рывков
От меня? От того паренька? От толпы,
Завывающей гулкое: «Мы в Москве. Завтра идём в кино. Вы с нами? Нет?
Вам следует выйти в свет или, в крайности, в люди».
И каждый в себе о своём вторит,
Закрывшись от сонных, но ищущих отклика
Глазных заусенцев,
Кто в телефон, кто в подержанный сотовый,
А кто просто в газету, бумажный оплот
От вторжения
Инорождённых особ.
И пусть всё вверх дном, и журнал,
И Пушкин томится на голых коленях
Модных мадонн.
«Но вас ни капельки сей не касается
Этот конфуз моей жизни, сеньор».
Ведь всё, даже усталость на лицах,
Для обмана таких назойливых дураков,
Всюду имеющих наглость пробиться,
Для отвлечения света
От внутриутробных забот.
И здесь, в этом душном мирке,
Мне не хватает Вас и гири,
Я бы тянула её, как квас,
Тонкой соломинкой в мужицком трактире.
Лилии
Я подарю вашей дикой валькирии,
Пусть подивиться девица,
Что я подношу ей цветы,
Как ношу, что только в сталь выльется
И в сердце вонзится ножом.
Скривится тонкая губка её,
Словно кислицы поела,
И мёда бы хорошо, да только пчела заела.
Носится возле него, махая поникшим куском тюля.
«Пойдём на балкон. Там обхвачу за талию
И зацелую».
Выцвели все кусты чайных сортов.
Даже ромашки простой полевой не осталось.
Ленью над городом курит смердящий смог,
Жителей праздных вгоняя в сознание спящего вала.
«Мне бы в деревню!» — кряхтит седой старичок с горбом,
Что от поднятых целин вставал не то валуном, то вулканом,
Который, нагнись он сейчас со снопом иль с граблями,
Тут же остеохондрозною лавой нагрянет, окатит бока кипятком.
«Бог, ну за что так наказывать рьяно?».
«Мне бы на танцы…» — девчонка кивнёт
На разобранный к летним каникулам ранец.
Зеленью яблочных глаз натерев зеркала до глянца,
Теша помадой и тушью губы, ресницы, и даже немного духов,
Смешав аромат померанца
С собственным запахом юных забот тигрицы,
Идущей ловить слепых от любви любопытства кротов,
Что выползают на зов благозвучных гортанных амбиций.
Сколько таких затыкающих форточки дивных имён,
Что от самих же себя убегают к экранам
Модных компьютерных нано-планшетных икон,
Чтобы предстать в ослепительном видео-виде плакатов,
Не боясь, что жизнь, как на ниточке,
Между сверкающих пеплом ножов
Сей гравитации просто не выдержит
И обернётся земной пустотой умов.
Миленький! Хоть ты обернись, посмотри, как выпали
Тёмные тени под дужками синих очков.
Эти мукосложения меня вывели
Только к бессонной казанской
И ночью рождённой рифме стихов.
Выкинь ты!
Себя из моей головной рытвины
Сплошной, непокорной, бедовой
Души молодой,
Ищущей себя в каждой новой извилистой линии
Профильно-лицевой.
Угловато встающей в строй
То ли солдат, то ли ждущих своей погибели
Уставших от жизни ребят.
«Эй, матушка-смерть, меня выбери,
Я среди жарких боёв первым из них выгорел.
Веришь ли, мне даже порох, и тот,
Слаще халвы и компотной водицы выдался».
«Рота, молчать! Подъём! Все по местам!
А что дальше, не смейте и не смотрите!
Головы опрокиньте ниже и шаг отмеряйте
Бесстрашной пехотной стопой.
А вы, постовой, не спите, не спите, не спите…»
