Деревня Икстлан окружена горами, тремя Великими Горами — Кирой, Василисой и Алисой. А за горами идёт война — страшная война. Братоубийственная. Отец пошёл на дочь, мать на сына. Но Икстлан, он будто бы непреступен – горы оберегали небо от чёрных коршунов, да снарядов артиллерийских. Деревню и остальной мир разделяет тонкая тропа – Дорога Киры. Дорога эта проходит аккуратно между горами Кира и Василиса, оставляя довольно большую расщелину, в которую мог бы и самолёт пассажирский поместиться.
А там, за дорогой, гремят взрывы… За каменной спиной исполина, в невидимой долине, бушевал кошмар: гудение, рвущие тишину взрывы и их многоголосый, затухающий стон сливались в глухой грохот, словно удары чудовищного молота по наковальне. Этот чугунный гром войны, преодолев горный щит, достигал Икстлана. Деревня, обреченно внимая, не видела лиц и пламени, не знала имен отцов и дочерей, ставших врагами – это слепое неведение мучило хуже зрелища, рождая в воображении неконкретный, но всеобъемлющий ужас распада связей. Вечный, давящий гул вбивал осознание пропасти братоубийства – бездны, от которой их отделяла лишь хрупкая тишина узкой тропы.
В один из дней – 13 июня, кажется, в деревне снова наступило утро. Над землёй ещё спала предрассветная мгла, а солнце уже поднималось, разливая розовый свет. Мир просыпался, затаив дыхание: лес оживал, озеро укрывал густой белый туман, как будто стеснялся. В овраге под горой тихо шелестела листва, словно переговаривалась о чуде утреннего дня. Первый луч солнца, пробившись сквозь ветви, весело заиграл с каплями росы. В этот час места были особенно волшебными и чистыми, словно время замедлило свой ход. Утро превращалось в продолжение сна — в ту пору, когда в бездонном небе неторопливо плыли облака-корабли, а тёплый ветерок ласкал ещё сонную землю. Ни петушиных криков, ни рыбачьих лодок — только трава на полях, примятая коровьими копытами, помнила о вчерашнем дне. В этой тишине, наполненной дыханием пробуждающейся жизни, рождалась одна светлая мысль: невероятное счастье — быть здесь и сейчас, свидетелем этой простой и великой красоты. Выходили и люди из своих домиков – все заспанные, но от того забавно выглядевшие. Деревенька постепенно оживала, тут и там слышится речь, звуки ударов молотом по наковальням, слышится как мычит, урчит и пищит скот, который выводят на пастбища. А за горами слышится война — взрывы, перестрелки, звуки прорыва звукового барьера, но Икстлан уже давно перестал так пугаться с этого. Нет, ужасаться тому, что идёт война и рисовать воображением всякое он не перестал, но это стало, скажем так, рутиной. Тем более, что для окружённая горами деревни, которая не несёт никакой стратегической важности, не познала этой войны, чтобы пугаться с неё.
А тем временем за Великими Горами, где шла война, был лётчик Беркут-1. Как его в миру звали не то, чтобы важно. Важнее то, о чём он сейчас переговаривается с Зарёй:
— Беркут-1, Заря. Доложите статус. Приём.
— Заря, Беркут-1. Задание на подходе к точке Альфа. Вижу цель… Подвергся интенсивному ЗР-огню! Мал… Мал…
— Беркут-1, Заря! Подтверждаете попадание? Повторите статус! Что с двигателями? Приём!
— Подтв… Подтверждаю! Правый дви… отказ! Левый… тяга падает! Гидравлика… уходит! Дым в кабине! Высота… падает стремительно!
— Беркут-1, понял! Срочно катапультируйся! Повторяю: катапультируйся немедленно! Координаты для спасения! Приём!
— Не… не успею! Высота мала! Катапульта… повреждена! Пытаюсь… выровнять… Вижу поле… у деревни… Икстлан! Сажусь… жёстко!
— БЕРКУТ-1! БЕРКУТ-1! ДОЛОЖИТЕ ОБСТАНОВКУ! ПОНЯЛИ ВАС: ИКСТЛАН, ЗАПАД! ПОВТОРЯЕМ: КАТАПУЛЬТИРУЙТЕСЬ ЕСЛИ МОЖЕТЕ! ПРИЁМ! БЕРКУТ-1, ОТВЕТЬТЕ!
— Беркут-1, Заря! Вы нас слышите? Ответьте! Доложите статус! Повторяем координаты: деревня Икстлан, западная окраина! Беркут-1! Приём!..
— Штаб, Заря. Потеря связи с Беркут-1. Последнее сообщение: аварийная посадка западнее деревни Икстлан. Катапультирование невозможно. Повторных вызовов нет. Координаты переданы для поисковой операции. Конец связи.
Из узкой расщелины между скалами Киры и Василисы, что замыкали Дорогу Киры, словно каменные тиски, внезапно, как проклятие, вырвался истребитель. Он был изуродован, и два его двигателя, изрыгая клубы густого, ядовито-черного дыма, раздирали тишину предрассветного Икстлана не грозным ревом, а хриплым предсмертным воем. Звук металла, пожираемого огнем, и отчаянной, но тщетной борьбы. Он не летел – падал, тяжело кренясь, словно умоляя о пощаде. Изрешеченный фюзеляж и помятые крылья судорожно цеплялись за воздух, который уже не мог удержать стальную птицу. Отчаянная попытка лётчика выровнять падение и посадить эту несущую смерть машину на землю была обречена с самого начала. Самолет, потеряв последние метры высоты, рухнул в западной части Икстлана – не на поле, не на луг, а прямо на окраинные дома. Дерево и камень вмиг превратились в щепки и пыль под чудовищным ударом. И прежде чем ошеломленные жители успели осознать ужас, из-под обломков и клубов пыли вырвался ослепительный шар пламени. Глухой, сокрушительный взрыв вобрал в себя остатки топлива, боеприпасов и самого металла. Ударная волна, как кулак титана, прокатилась по деревне, выбивая стекла и заставляя содрогаться самые крепкие стены. Столб черно-багрового дыма, увенчанный языками адского огня, взметнулся к небу, которое горы прежде оберегали от “черных коршунов”. Этот столб стал зримым, вонючим и жарким символом того, что война, наконец, перешагнула порог по узкой, тихой тропе, принеся смерть и разрушение в самое сердце заповедного Икстлана. Западная окраина превратилась в пылающие руины, навсегда убив иллюзию неприступности.
Жители тут же ринулись всем скопом к лётчику, который оказался пожран пламенем. Дым еще клубился над воронкой, воняя гарью и смертью, когда первые смельчаки из Икстлана, отбросив оцепенение, бросились к руинам с ведрами и лопатами. Не было криков команды, только сбитое дыхание, хриплый кашель и глухой стук земляных комьев о раскаленный металл. Они тушили не врага, а клык войны, вонзившийся в их плоть. Вода шипела, превращаясь в едкий пар, грязь гасила тлеющие обломки. Деревня, привыкшая лишь слышать войну, теперь молча, спина к спине, боролась с ее физическим вторжением. И когда последнее заметное пламя захлебнулось под слоем грязи и пепла, остался лишь уродливый остов машины да тяжелый, пропитанный сажей воздух над обугленным западным краем Икстлана. Они потушили истребитель. Но тушение страха и осознания прорванной границы только начиналось. Лица их были черны от копоти, как маска скорби по хрупкому миру, который уже нельзя было вернуть.
Внутри сидел лётчик, весь чёрный от того, что сгорел. Его лицо застыло в скорбной гримасе, шлемофон приварился к голове, а руки и вовсе скрошились в пепел и развеялись по ветру. Один из деревенских парней, Амиго, взобрался по еще горячему истребителю, прямо к лётчику. От него еще несло жаром, но больше несло жаренным человеком, что очень било по обонянию Амиго. Парень сел на колени и начал смотреть в обожженные глаза усопшего.
— За что тебя так? — спросил Амиго у лётчика
— Потому что я наивный дурак, — внезапно ответил лётчик, как будто бы точно в мозг парню, что тот со страху встал и отошёл от кабины, упав вообще с летального аппарата. Тем временем к нему подошёл старый дед – Егор, который смотрел с земли на покойного. Егор подошёл и сказал:
— Надо бы его похоронить как следует. Упокоить душу с миром…
Сказано – сделано. Детвора, Амиго и прочие миряне аккуратно достали лётчика из кабины, аккуратно и бережно, чтоб не сломать его и не превратить в пепел. Его аккуратно положили на землю, а вокруг собралась толпа.
— Как же тебя назвать? — спросил дед Егор, почёсывая бороду
— Невозжённый! Негорящий! Его не взял огонь, он просто закоптился! — крикнул кто-то из толпы. Все активно начали поддерживать идею, хлопать в ладошки и орать кричалки в духе:
«За горами, за Кирой-Василисой,
Упал коршун, объятый силой злой!
Весь Икстлан думал – пилот погибший,
Ан нет! Встал из огня живой!
Огонь лизал, металл жевал!
Да только парня не познал!
Не взял его, не сжег дотла!
Лишь копотью пропахла вся броня!
Невозжённый! Чудо-воин!
Самый крепкий, самый стойкий!
Негорящий – наша слава!
Победит любая драва!»
А одна девушка сначала убежала домой и вернулась спустя пару минут с венком в руках, который она надела на голову Невозжённого, плача при этом. Плача от горя, от сочувствия парню, которого даже не знали, но который погиб страшной смертью в Икстлане. Многие девушки последовали примеру той, которая надела венок, и сами пошли нарывать цветов, дабы уложить их на Невозжённого, буквально засыпав его за пару минут цветами. Мужчины ушли рыть могилу и готовить похоронную процессию, оставив Негорящего с женщинами, которые облепили его, сев вокруг него. Одна из них сказала:
— А почему Невозжённый умер… Одиноким? В кабине… — робко сказала девушка, переведя взгляд на сгоревший истребитель
— А давайте ему сёстрами станем! — предложила одна из них и приложила ладонь к груди Негорящего, испачкав её в золе и угольках, что были на его одежде. Другие девушки ничего не ответили, но также положили руки на тело Невозжённого, испачкав их. После этого он взялись за руки и встали вокруг трупа, усеянного цветами, начав водить хоровод.
Сначала они начали кружиться медленно, тихо напевая:
«Ой, за горами, за седыми,
Где Киры-Василисы страж,
Упал коршун огненной змеей,
Осветив наш тихий погост…»
Затем девки начали чуть ускорять темп:
«Дым столбом, огонь до туч!
Металл плавился, кричал как луч!
Все подумали: «Нет пути!»
Ан глядь – из пламени, гляди!»
Затем девки подняли руки:
«Встал парнище, сам не свой –
Весь в саже, да живой!
Огонь лизал, жег, металл жевал –
Невозжённого не познавал!»
И снова хоровод пошёл, завершая всю эту процессию:
«Негорящий, Невозжённый! Хей!
Огненный ворон – ты не тронутый! Хей!
Сажа – твой наряд лихой!
Ты прошел сквозь ад живой!
Киры тропа тебя спасла,
Чтоб в наш хоровод пришла
Судьба такая удалая!
Негорящий, слава! Слава!
Копоть – пепел злой войны,
Ты его носишь, словно сны.
Но под сажей – взгляд живой,
Не сгоревший, сам не смой!
Негорящий, Невозжённый!
Ты войне наперекор!
Пусть горит она в огне!
А ты – с нами в ясном дне!
В нашем круге – сила есть,
Чтоб чудесному сбыться!
Невозжённый, наш герой –
Живи и радуйся судьбой!
После этого хоровод распался и девушки убежали. В это время пришли мужчины с гробом, который они сколотили вот только что. Дед Егор объявил, что могилу будут копать у истребителя, раз он в нём погиб. Мужики положили гроб прямо напротив пепелища истребителя, а после положили в него и самого Невозжённого, уложив качестве подстилки ту кучу цветов, которую ему подарили местные девушки. Но венок с головы не убрали. Более того — Негорящему еще сверху наложили цветов даже те, кто изначально не приходил на всю эту процессию, дабы просто посмотреть на Невозжённого, который победил огонь, пусть и ценой жизни.
Пока парни копали могилу, дед Егор встал перед гробом, растолкав столпившихся девок, смотря на Негорящего и с серьезным голосом начал читать заупокойную молитву, пусть он и вовсе не священник:
— Упокой, Господи, душу раба Твоего новопреставленного Невозжённого, и прости ему вся согрешения его вольная и невольная и даруй ему Царствие Небесное. Во имя Отца и Сына и Святого Духа. Аминь.
В это время парни вырыли могилу и уже были готовы брать и опускать гроб, но тут девки снова обступили ящик, затянув еще одну частушку:
«Эх, Невозжённый! Парень-сталь!
Огонь брал? – Нет! Не взять печаль!
Ан нет! Не смей кричать!
Лежал в огне – хоть плюй, не тронь!
Лежишь в земле – прощай, огонь?
Ан нет! Стой! Замри!
Не сгорал ты в стальном аду!
Не сгоришь в сырой борозду!
Сажа – плащ твой бранной славы!
Могила – дел твоих оправа!
Ан нет! Слушай нас!
Киры тропа – твой путь обратно!
Через горы – в небо, братно!
Ты – искра в чёрном дне!
Негорящий – в вечном огне!
АН НЕТ! Не в вечном! В СЕРДЦЕ! В КРОВЬ!
ГОНИ КОРШУНОВ! ХРАНИ ЛЮБОВЬ!
ПРОЩАЙ… НЕГОРЯЩИЙ… СТОЙ!…»
После этого одна из них, которую зовут вроде бы Арина, подошла к Невозжённому и поцеловала его в лоб, передавая ему всю свою любовь, какая может быть у сестры к брату, после прислонившись к него лбу своим лбом. После этого она вернулась к девкам, которые внимательно наблюдали за процессией.
Парни подошли к гробу, разогнали девок, подняли ящик и понесли его к яме.
И тут Невозжённый поднялся в гробу.
