Лифты! О, как великолепны эти серебряные, отливающие глянцем коробки и, увы, как недооценивают их люди в настоящее время! Лифты – стальные вены многоэтажек, артерии, в которых бурлит вся жизнь здания, струится бесконечный поток человеческой энергии. Пока мы застываем в ожидании, замираем в промежутке от нажатия кнопки и благозвучного дверного «динь!», внутри механизма урчит двигатель, крутятся приводные колеса, нещадно натягиваются канаты, поднимая тысячекилограммовую кабину. Как жертвенно работает эта громадина, без устали таская из этажа в этаж целый рой суетящихся людей-муравьев. Сколько всего остаётся там, за стенами бетона, недоступным нашему глазу!.. Никто не замечает их, мирно гудящих, рабски покорных машин на службе человечества. Уже давно потерян им счет в современном мире… А ведь порою самые интересные знакомства и встречи происходят именно в чреве этих металлических гигантов.
— Постойте, — раздается у парадной двери женский голос, который тут же подхватывает громкое эхо и разносит по всему подъезду. Она (а это была именно Она, самое прекрасное из творений природы – Женщина) направлялась в стальные объятия одного из вышеупомянутых титанов, — пожалуйста, придержите лифт!
— Я подожду, не торопитесь, — приятным баритоном отзывается Мужчина из кабинки (второй герой нашего рассказа), хватая дверцу панорамного лифта и другою рукою делая пригласительный жест, — прошу. Вам на какой этаж?
— Благодарю, двадцать седьмой.
Одно касание, и на панели подъемной машины загорается кнопка с соответствующим номером. Наконец, лифт приходит в движение. В кабине воцаряется то самое тягостное молчание, которое обычно устанавливается между мимолетными попутчиками (наверняка каждому знакомо это чувство неловкости, беспокоящее, словно какой-нибудь больной зуб). И от взаимного осознания громкости этой тишины героям становилось ещё неудобнее. Непременно надо занять себя чем-нибудь, заполнить пустоту телодвижениями: пассажиры то и дело смотрят на часы, барабанят пальцами, подправляют несуществующие складки на одежде.
И наконец, любопытство берет верх. Первым не выдерживает Мужчина: бегло бросая осторожные, опасливые взгляды, Он принимается изучать свою спутницу. Больше всего в облике Женщины притягивал глаза нежный букет. Ах, как шли синие ирисы к её бездонным небесно-голубым глазам! Цветы источали тонкий аромат и невольно кружили голову, навевая приятные воспоминания о весне. Так бережно, заботливо Она касается бархатистых лепестков, словно это дорогой хрусталь, будто держит в руках не цветы, а фарфоровую куклу, и таким лучезарным светом искрятся её очи! Странно, что не видел Он прежде эту прекрасную цветочную чаровницу, столько лет прожив здесь. «Должно быть, муж задаривает её такими прекрасными цветами, — мелькнула мысль, — хотел бы я оказаться на его месте!». Увы, в жизни нашего героя не было горячо любимого человека.
Надо признать, что и Женщина продержалась не дольше. Украдкой Она приглядывается к своему невольному спутнику, одетому с иголочки. Статный, широкоплечий, в его внешности сквозила уверенность и благородная простота. На незнакомце красовался классический черный костюм, сияли начищенные до блеска кожаные туфли. Невольно вызывал Он восхищение своим опрятным видом и утонченным вкусом в одежде – будто только что сошел с обложки модного журнала. Рукава его рубашки были заколоты запонками, а запястье обхватывали золотые часы, циферблат которых мужчина проверял то и дело. «Наверное, торопится к жене после работы», — пролетело у неё в голове.
«Лет тридцать…» — подумал Он, внимательное вглядываясь в лицо незнакомки. Разве это не время расцвета женщины, когда она, пройдя достаточно долгий путь, наконец находит место в жизни, свое призвание? «Лет тридцать…» — подумала и она, осматривая его мужественную фигуру и аристократический профиль. Разве это не самый прекрасный возраст, когда окончательно формируется его собственное ‘Я’, приходит зрелость, а с ним и завидное самообладание?
Вздыхая неопределённо чему, пассажиры отрывают глаза друг от друга. Их внимание теперь приковывает задняя стена лифта, представляющая собой сплошное стекло. Какой дивный пейзаж открывается взору с такой высоты! Там, на улице, уже начинала вступать в свои права хмурая осень. Зелеными и желтыми красками была расписана картина за окном: облачались в нарядную охру деревья, пестрила трава первыми опавшими листьями-янтарями, пудрились легкой позолотой густые заросли кустарника. На сером бесцветном небе пузырились тучные облака, еще не готовые к дождю, но уже будто бы подготавливающиеся стряхнуть тяжелые водяные капли на землю. Осознание скорых перемен, обновления мира рождает в груди волнующее, трепетное чувство. Вот так неожиданно стали герои нашего рассказа свидетелями безмолвного расцвета природы – именно расцвета, а не угасания, ибо начиналась её самая живописная, самая яркая пора. Это было первое дыхание осени, то, которое непроизвольно сближает людей, его вместе прочувствовавших.
— «Унылая пора! Очей очарованье!
Приятна мне твоя прощальная краса…» — поддавшись внезапному порыву, начинает Женщина. Мыслями Она парила где-то далеко, там, за деревьями, домами, улицами…
— Значит, Пушкина любите? — возвращает её обратно Мужчина. В голосе его сквозят нотки грусти. И у него в голове крутятся знакомые со школьной скамьи стихотворные строчки:
— «Люблю я пышное природы увяданье,
В багрец и в золото одетые леса!» — горячо продекламировал Он.
— А кто же нет?.. — мягким светом озаряется её лицо, когда Она заглядывает прямо в глаза компаньона. Наконец, Женщина может позволить себе внимательнее разглядеть его черты: каштановые волосы, аккуратно уложенные набок, высокий «сократовский» лоб (по-видимому, свидетельствующий о недюжинном уме его обладателя), поистине выдающиеся скулы, прямой нос; тонкие губы его были приподняты в приветственной полуулыбке. В целом, Мужчина производил впечатление интеллигентного честного человека, коих в современном мире так редко встретишь. И Женщина была рада их неожиданной встрече. Как истосковалась Она по добропорядочности, искренности, ненаигранному дружелюбию. Так трудно было ей одной плавать по океану жизни — странствующий корабль её сталкивался лишь с суднами лицемеров, эгоистов, циников. И вдруг, откуда не возьмись, в этих опасных водах, таящих в себе акул да крокодилов, пред нею предстал Он, словно яркий маяк.
— А вы, вы любите?.. — с вежливым любопытством вопрошает Она.
— Осень или Пушкина? — лукаво блеснули глаза из-под косматых бровей.
— И то, и другое.
— Люблю, наверное… — вновь Он устремил глаза вдаль, залюбовался пейзажем.
— Отчего же так неуверенно? — губы Женщины сами по себе расплываются в улыбке, — …впрочем, задумчивость вам к лицу.
Мужчина в ответ лишь усмехается, переминаясь с ноги на ногу. Нет, право, как чудно ему было разговаривать с незнакомкой в лифте! Есть в её натуре нечто чарующее, притягивающее, как магнит; её чистосердечность и такая умилительная чуткость ко всему окружающему миру не могли не восхищать. Ах, не зря, не зря женщину называют величайшей загадкой в мире! Чем больше находился Он рядом с ней, чем больше деталей подмечал в её внешности, тем сильнее терзало его любопытство.
— Осенью все мы немного задумчивее… — спустя некоторое время отвечает Мужчина. — И немного поэты.
— Хорошо сказано! Засесть бы сейчас где-нибудь с книгой и раствориться в строчках родных стихотворений… — мечтательно, даже чуть-чуть с детской наивностью произносит Она.
— Ах, прошу, не искушайте меня! — полушутя-полусерьезно отвечает мужчина, обнажая зубы в улыбке, — как я прекрасно вас понимаю. Хочется…
Но чего же хочется Мужчине, ей узнать не удалось, внезапно лифт остановился. Не сговариваясь, оба удивленно взглянули на номер этажа – вот уж двадцать седьмой.
— Надо же, как быстро, — оторопела Женщина, — моя остановка.
Она улыбнулась ему на прощание жалкою улыбкою и переступила порог.
— Подождите! — сорвалось растерянно с уст Мужчины, и Она с готовностью обернулась к лифту. Сердца обоих встрепенулись, забились так трепетно, отчаянно, что никто из них не услыхал начавшейся грозы, будучи оглушенным бешенным «тук-тук-тук» в своей груди. Они смотрели друг на друга, и каждый видел в другом что-то невероятно знакомое, до боли родное. Их отделяли только два метра, но это расстояние сейчас казалось таким неизмеримо далеким. Между ними словно выросла невидимая стена, черта, которую никто не отваживался переступить. Оттого что-то внутри мучительно разрывалось: остановить, замедлить эти стремительные, быстротечные секунды, сберечь блаженные крупицы времени, побыть вместе еще чуть-чуть. Оба судорожно подбирали слова, отчаянно желая продлить трехминутное знакомство, но в голову, как назло, больше ничего не приходило. Так они и стояли, нелепо застыв у дверей лифта, а в глазах плескалась отчаянная надежда. Много всего надо было сказать, излить друг другу, но… Слов не находилось.
— Глядите, уже дождь заморосил, — лишь произносит Он с глуповатой улыбкой на лице.
Медленно Она переводит взгляд на стеклянную стену лифта за его плечом, бледнеет:
— И правда, — говорит. Но дождь ощущается не там, не на улице, ливень всей своей разрушительной мощью обрушился на её голову, окатил ледяными каплями. Сама не понимая чему, Женщина ежилась, будто сентябрьский холод проник ей прямо в душу.
— И правда… — вторит ей Мужчина, чувствуя, как разливается по венам жгучая досада.
Она поворачивается обратно и медленно, еле дрожа, направляется прочь от лифта. Хмурый взгляд Мужчины прожигал её затылок до последней секунды, пока не захлопнулись двери подъемной машины. Но вот лифт поехал дальше, и оба почувствовали, как что-то внезапно оборвалось у них внутри…
К ночи с небес хлынул страшный ливень. Гремел гром, ревели облака, содрогалось небо от белоснежных вспышек молнии. На улице кричали автомобильные сирены, и в диком лае заходились испуганные собаки-бродяги. Нещадно барабанили капли по окнам многоэтажек, пробуждая в его жильцах неясную тревогу.
— Как все-таки осенью тоскливо, — неопределённо подумал Он, глянув из окна на беснующуюся погоду. Мужчина откупорил бутылку вина. Журчание наполняемого бокала эхом разлетелось в одинокой квартире.
— Как все-таки осенью тоскливо, — точно так же подумала Она, бережно устанавливая на подоконнике вазу с цветами. Душистый аромат ирисов, её единственных друзей, быстро наполнил пустые комнаты жилища на двадцать седьмом этаже.
Но была ли та осень, или что-то другое тревожило сердца наших героев? Кто знает… но лифт, этот могучий великан, слепленный из стекла и стали, всё так же продолжал упрямо ездить туда-сюда по этажам, навёрстывая целые километры. Он, как и все другие подъемные машины в многоэтажках, собирал тысячи таких же, как наши герои, незнакомцев; то были одинокие люди, люди-половинки. Сердца их неумолимо тянулись друг к другу, но коварная Нерешительность, прочно засевшая в головах, не давала им обрести свое счастье.
