Тяжёлая дверь захлопнулась с омерзительным скрипом, оставив вокруг темноту. Ингрид попыталась осмотреться, но так ничего и не увидела. Сделав шаг с протянутыми руками, не наткнулась на бетонную стену – слава богу, значит, это не та страшная комната медленной смерти, о которой столько говорят в столице, и надвигающиеся сдавливающие конструкции ей не грозят. Да, а должна была ожидать именно этого. Лучший способ избавиться от подсудимого – убить так, чтобы убийства не было, простой несчастный случай. Но, видимо, быстро избавляться не будут.… Почему?
Интересно, что же тогда от неё нужно? Неужели за это шествие? Неужели они так глупы? Но не надо мучиться, всё равно не угадать.
Комната оказалась круглой, с ровными холодными стенами, без мебели. Хоть бы скамейку поставили! Под ногами какая-то грязь, крошка. Вот трагическая картина: дочь владельца «Верлинга», реклама каковой организации с маленькими человечком, ловящим денежный дождь, висит даже на полуразрушенных заборах Окраин, вдруг оказалась в столичной тюрьме, без роскошных перин, парков, бассейнов и даже без окна!
Видимо она заснула, несколько минут или часов, а может и целый день она снова видела океан, огромный круизный корабль, снова на глазах у взбесившегося наглеца с лучшего отсека целовала оторопевшего темнокожего официанта.
Новые попытки осмотреть комнату ни к чему утешительному не привели. Простой цилиндр с заплесневевшими стенами.
***
Прошло много времени-часы, дни или месяцы. Как знать, может, она уже превращалась в старуху? Ей казалось, что лицо покрывают морщины, тело – струпья, что она становится тем горбатым уродцем, которого как-то видела в детстве-его вели по главной площади столицы. Он был такой крохотный, одного роста с пятилетней Ингрид, сморщенный, его рот беззвучно открывался, маленькая фигурка тряслась. Ингрид смеялась вместе со всеми, думала, это такая игра, пока не поняла, что он плачет. Потом, конечно, она узнала, что уроды и старики слишком много едят и «подлежат уничтожению по параграфу такому-то статье 133 о сроке жизни». Возможно, она не такая как все, или тут виновато впечатление детства, но именно с тех пор её тошнит, когда она встречается с отцом, и он начинает свои истории о сегодняшних «делишках» в суде Центральной Мировой Коллегии.
Чтобы не вспоминать о страшном, она ещё и ещё раз обходила комнату. Скоро и к этому привыкла, и прогулки перестали отвлекать от мыслей. Да, если это так и было задумано, то она глубоко ошибалась: они там, в Коллегии, не совсем дураки, поняли, что голодом её не взять, грубостью и грязью – тоже, остаются одиночество и страх. Правильно. Это действует. Надолго её не хватит.
Вспомнив все математические таблицы, все даты, какие знала, пропев все песни, она решила размяться. Размахивая руками в странной зарядке, которой пленницу научила мать, Ингрид случайно ударила в дверь. Та тут же с тем же скрипом открылась.
Оказывается, за ней следили, проверяли, ждали, пока застучит! Подло. Низко.
-Пошли! С тобой будут говорить!
-Кто, интересно, снизошёл до недостойной, замурованной в камне?
-Всё ещё? Вставай бодрее и – за мной! Неуклюже как-то он изъясняется. Может, «недочеловек» — чернокожий или с Востока?
-Повинуюсь!
Держась за стенку, медленно поднялась, вышла. Тут же двое схватили за руки и повели по длинному коридору. Оглянулась. Нет, не «недочеловеки». Абсолютно полноправные граждане с Центрального континента, сынки каких-нибудь «предпринимателей». Их папаши вечером любят собраться у кого-нибудь в гостях, поговорить о том, что всё к лучшему, жизнь хороша и всем-то они довольны. А при случае, покосившись по сторонам, шепнут соседу: «Ты смотри, на участок мой ни-ни… У меня сын-то приезжает скоро, а он – сам знаешь, что он. Смотри».
Привели в высокий, светлый кабинет. Сразу бросился в глаза стол, весь в закусках и, как говориться, «яствах сахарных». За столом сидел худой, лысый, в чудаковато-ярком костюме человек и кушал. Его до боли знакомая выпирающая челюсть спокойно и размеренно двигалась. Руку дала бы на отсечение, он про себя рассуждал о каких-нибудь новых свойствах свежевыловленной форели или спорил с воображаемым оппонентом о скрытых возможностях человеческого разума. Ингрид тут же вспомнила его тоску наводящий голос, его шумные изъявления «любви сердечной», его всегдашнее «я, как человек либерального образа мыслей…». «Интересно, говоришь ли ты так теперь?» — ехидно подумала она.
-Вы – Ингрид Мэлви? Очень приятно. Меня зовут Антон Смит, да-да, вы меня знаете и я вас знаю. Очень жаль, очень жаль, поверьте,-он даже привстал,-жаль, что вам пришлось столько пережить. Да. Но вы и сами виноваты. Сотрудники у нас горячие, привыкли к независимости…
-Уж такая у них независимость!
-По крайней мере больше, чем у вас сейчас. Однако в сторону шутки: у меня к вам очень важный предмет, так выразиться, для обмозгования.- нет, не изменился, по-прежнему щеголяет этими плоскими выражениями.-Предмет этот непосредственно касается вас лично, моя дорогая. Да что же вы, как бедная родственница, у дверей? Садитесь, садитесь, умоляю вас! Угощайтесь, честно говоря, здесь всё ваше, а я только для компании.
-Если вы уже перешли к делу, то дела у вас, как всегда, нет, и я ухожу.
-Куда, куда вы уходите? Разве вам так понравилось в подземелье? К тому же, вы на допросе и, как видите, выхода у вас нет. Но я думаю, моё общество вас не тяготит, и мы разделим эту трапезу.
-Лучше начинайте допрос.
Он тут же молниеносно извлёк откуда-то стопочку бумаг.
-Вы напрасно сердитесь, знайте, я всецело на вашей стороне… Итак…угу, все данные, рождение, крещение, так-так, это я заполню сам, не бойтесь. Хорошо. Как долго вы являетесь членом общества Рыцарей Свободы? Вы не бойтесь, вы говорите факты, а я уж облеку, облеку – никто не придерётся. Ну-с, можно писать: «О таком ничего не знаю»?
-Нет, пишите «Всю жизнь».
-Как же я могу так написать? Ведь…
-Слова подсудимого пишут со слов подсудимого…
-Эх, моя дорогая, только в университете! Обычно сгущают краски, ну, а мне, доброму вашему другу, придётся разжижать!
-Тогда пишите «Отвечать отказываюсь».
-Это можно, это напишу. Так-так, это я сам… Вот видите, как я вас ценю, всё беру на себя, всё сам! Так : какое участие принимали в шествии безработных 6 числа этого месяца?
-Сами видели. Ваши охранники меня, наверно, помнят.
-О, можете не сомневаться! Так, чудесно. Хорошо. Не знаете, не знаете, не видели, не принимали…
-Чего не знаю?
-Откуда у бунтовщиков оружие. Не знаете ведь?- вкрадчивый взгляд.
-Знаю.
-Ну-ну, да-да, конечно! Прекрасно, угу. Всё, спасибо. А теперь о дельце. Не пугайтесь, совсем маленькое. Понимаете, мы могли бы сейчас вас отпустить, но граждане столицы могут, понимаете ли… Они требуют суровых мер к Рыцарям, а вы уже зарекомендовали себя. Другое дело, если вы… Словом, если благодаря вам Рыцари прекратят свою деятельность… Что вы, что вы, не надо так вскакивать! Временно, разумеется, прекратят, или сменят. Например, займутся защитой природы…
-Как вы это представляете? Я приду, буду им угрожать?
-Ни в коем случае, никаких угроз. Вы их убедите, поговорите с ними. Самых радикальных мы поможем успокоить…
-Да, поможете? А почему бы не заставить меня убить их из-за угла?
-Не надо так, прошу вас. Моё терпение не безгранично!
-Скорей бы оно лопнуло!
-Да? Вы так думаете? Что ж, тогда наш разговор окончен!
Резкое движение голой головы Смита, и она снова в коридоре. Снова на последнем издыхании скрипящая дверь. Снова тёмная маленькая комната. Прошло довольно много времени, но надменный страж порядка не заглядывал. Как им ещё не надоела эта комедия? Разве не очевидно, что на них она работать не будет – зачем же эти шутки времён Третьей мировой или ещё старше, до Мирового захвата?
***
Наконец дверь распахнулась. Повинуясь жесту охранника, Ингрид вышла и опять двинулась по осточертевшему коридору. В кабинете по-прежнему стоял стол с Антоном Смитом, но еды не было – знак нерасположения Верховного судьи.
-Так, моя дорогая, как я вижу, вы не изменили своего мнения?
-Конечно.
-Превосходно. Не буду вас задерживать .Сейчас соберутся остальные Верховные Судьи, и мы закончим ваше дело.
Ну не умеешь быть угрожающим, не берись! – хотелось ей крикнуть, но она сдержалась. Прислонилась к стене. Верховные Судьи? Значит, и отец? Только этого не хватало! Друг за другом вошли Джером Дженкинс, которого Ингрид в детстве окрестила макарониной – и по виду, и по собственности на макаронную компанию, и Мистер Мэлви, как всегда опрятный, галантный и надушенный.
-Я ожидал этого, Ингрид. Предложение такое: Смит пишет и плетёт, что надо, мы с тобой уезжаем, все обо всём забывают – и ты сможешь тихо жить в городе.
-Я так понимаю, это не предложение, а окончательное решение, принятое, понятное дело, без меня.
-Это единственный выход. Если мы будем тебя судить, выйдет смерть.
-Вот и судите!
-Ты так и осталась невоспитанной нервной особой? Твои суждения я не беру в расчёт. Пошли.
-Нет.
-Как ты не понимаешь, это уже не шутки. Ты думаешь, твои безработные выйдут с твоим портретом в позолоте – не выйдут: ума не хватит и денег! Я понял твой образ мыслей, спасибо, пора кончать это всё. Мой выход – единственный выход!
-И не стучи по столу! Не единственный!
И, пока никто не успел опомниться, она выскочила в открытую для высоких особ дверь. Но она не добежала до конца коридора. Чёртова реакция Смита и тут не подвела – молниеносно вытащил он из кармана маленький пистолет новейшей модели. По чуть заметному знаку Мистера Мэлви, раздался тихий щелчок. Ингрид оступилась и упала лицом вперёд.
