Не доходя до края
-Тьма, пришедшая ниоткуда, накрыла маленький, непримечательный городок. Исчезли, под толстым покровом воды, уродливые панельки и тщедушные скверики, детские покоцанные площадки и бараки, безликие административные здания и магазины, переулки, пруды… Пропал этот городок, как будто не существовал на свете. Все пожрала тьма, напугавшая все живое. Странную тучу принесло, неизвестно с какой стороны небосвода, к концу дня, четырнадцатого дня весеннего месяца мая… Наверное, так и опишут эту неясную природную аномалию еще не родившиеся классики, которые будут смотреть на это происшествие с высоты пройденных веков. Эти будущие гении будут закатывать глаза и возводить наше невежество в Абсолют, утверждая, что мы проморгали великое событие, подобное второму пришествию, а городок наш будет таким же сказочным и легендарным, как пресловутая Атлантида. На самом деле все было не так страшно, вода поднялась только до уровня четырехэтажного дома. Так что, конечно, это точно никакой не великий потоп или какое-то историческое событие. Это самая заурядная трагедия, природное бедствие, ничего более. Страшное лишь тем, что вода прибыла внезапно и молниеносно, и что люди, живущие ниже пятого этажа, не успели спастись. Погибших много, но, сравнивая с …
Звуки утренней радиопередачи долетали в комнату Лещина. Вот уже полчаса, после звонка будильника, он лежал под пуховым одеялом и обещал себе, что встанет минут через пять. Отчего-то само включилось радио и начало весело вещать о потопе, который захлестнул город, пять месяцев назад. Собственно говоря, ни о чем другом эта местная волна не говорила.
-Но наш город быстро приноровился к таким условиям и теперь, благодаря чиновникам, он живет прежней жизнью. Появилось альтернативное такси, лестницы, помогающие спускаться гражданам с верхних этажей; восстановили рабочий процесс многие компании и организации
Утренние новости Лещин не любил с детства. Слишком уж они казались громкими, неестественными, неправильными. И движимый то ли патологической неприязнью к новостям, то ли последним обещанием встать, он зажмурился и откинул от себя одеяло. Неприятный холодок, пасынок комнатного сквозняка, накинулся на теплое тело Лещина. Тот встал с кровати и поплелся по направлению к кухне, рассерженный и озябший. Новости успели закончиться и теперь передавали гороскоп.
По дороге на кухню встречались картины безликие и однотипные, авторства Лещина. Впрочем, были они и очень разномастные: пейзажи с реками, недовольные коты и замечательные натюрморты то с апельсинами и яблоками, то с яблоками и апельсинами, порой к ним примешивался лимон и тогда было совсем неплохо. Однако выделялся среди лещинских рисунков один портрет. Был он написан не в пример интересно, ярко и самобытно. На портрете был нарисован молодой мужчина, с фактурным носом и не то лукавыми, не то мечтательными глазами. Если присмотреться, то выяснялось, что на портрете был изображен сам хозяин квартиры. Портрет был не кисти Лещина, нет, он бы не смог с такой нежностью и точностью нарисовать хоть что-то. Да, его картины были правильные с академической точки зрения, все линии были выверены в соответствии с правилами, но именно это послушание его и сгубило. Его рациональность и объективность не давали ему перерасти из ремесленника в настоящего, большого художника. А этот портрет был написан обаятельно, мечтательно, необычно. Не так чтоб совсем хорошо и гениально, но интересно. Было в этих несовершенных линиях что-то притягивающее. Заставляющее на себя смотреть. Какой-то щелчок, понуждающий людей поворачивать голову, запоминать детали и хранить в своих воспоминаниях образ этого неидеального изображенного.
-Рыбам лучше воздержаться сегодня от импульсивных покупок, помните- деньги любят счет. Также не стоит растрачивать себя по пустякам, сосредоточьтесь на главном. А теперь о погоде…
Лещин добрел до кухни и убавил громкость радио. Позавтракать хотелось без утренних новостей, конечно, но и не в полном одиночестве. Пускай хоть кто-то разговаривает в этом доме, даже если сам с собой. Это спасало от торжествовавшей тишины.
— Осень выдалась не в пример промозглой, температура днем опустится до 0 градусов, возможны осадки в виде…
Лещин поставил турку на плиту и уставился на томящийся кофе. Тишина и одиночество в последнее время угнетали его. Вот уже пять месяцев после потопа он слушал только радио и делился проблемами сам с собой, иногда переругиваясь со своим безмолвным отражением, но это было уже в чересчур тоскливые дни. В общем, влачил он такое существование навзрыд печальное уже месяцев пять. А до этого жизнь была другая. Не то что бы более счастливая, но более шумная, более наполненная. До потопа у него была работа, по которой он не скучал, у него была машина, которую он клятвенно обещал продать и была Таня, которая разговаривала в квартире.
Татьяна. Это был более — менее дорогой Лещину человек. И единственный, кто его по-настоящему любил. Они даже собирались съехаться, подтверждением чему были коробки с ее вещами, оставшиеся в его квартире. Таня. Она была медсестрой по профессии, но художницей по призванию. Это она запечатлела лещинский анфас, висящий в коридоре. Художницей Таня была даже очень хорошей, чего Лещин, конечно, бы никогда не признал. Нет, не из-за зависти, профессиональной ревности или собственной гордыни. Он просто не понимал ее работ. Лещин любил реализм, выверенность линий, пропорциональность, симметрию. В Таниных же картинах не было этого всего, но была какая-то искра, невероятная нежность и, какая-никакая, самобытность. Но Лещин этого не понимал. Ну как может быть хорошо то, что неправильно, коряво, нетрадиционно? Ему всегда казалось, что все художники, которые выходят за край обыденной академической лаконичности, жеманничают. Таня рисовала именно так. Как-то несуразно и совсем по-своему. Лещин любил ее за это критиковать, считал, что имел на это право, в конце концов, педагог он или нет? Таня расстраивалась, иногда переругивалась, но шла у него на поводу и не выставляла картины нигде. А зачем? Зачем выставлять то, что заведомо не нравится очень дорогому тебе человеку, который еще и разбирается в искусстве. А потому она рисовала для себя. В качестве хобби. Такое положение вещей устраивало всех, по крайней мере, возмущенно никто ногами не топал, а чего уж еще надо? Жили спокойно хорошо, собирались съехаться. А потом нахлынула вода. И Таня осталась там, в допотопной, более менее счастливой жизни Лещина
Из радио заиграла ненавязчивая, но меланхоличная музыка. Лещин, продолжая гипнотизировать турку, пустился в воспоминания об их последней встрече.
-Знаешь, я сегодня закончила картину, надеюсь, что хоть она тебе понравится,- сказала тогда Таня, подводя Лещина к мольберту.
На холсте был изображен тот самый анфас. Лещин подернул (передёрнул, повёл?) плечами и уставился в глаза своего нарисованного двойника. Нет, такого взгляда у него никогда в жизни не было. Это и было высказано Тане.
— Ну что ты опять придираешься, это я так…для себя. И вообще, мне кажется, что у тебя именно такой взгляд. Я тебя так себе представляю, -сказала Таня устало.
-Но это же совсем-совсем непостижимо. Ну как ты можешь видеть реального человека по-своему? А как же объективность, какая-никакая? В конце концов, а вот если я буду заявлять, что вижу тебя по-своему, скажем, с зеленой кожей. Это же какой бардак начнется, настоящая анархия. Нет, объективность нужна, беспристрастность и тогда…
— Ну что ты несешь,- перебила Лещина Таня,- ну какая зеленая кожа. Я же не впадаю в крайности. Что же, я разве не тебя нарисовала? Ну, посмотри, скулы, нос, короткая стрижка, уши. Разве не ты изображен? Не возражай, конечно, ты. Даже глаза такого же цвета, как у тебя. А какой взгляд у нарисованного тебя, это уже мое виденье.
-И все-таки я тебя совершенно не понимаю, Таня. Ну, хорошо, допустим, взгляд — это мелочи…
-Допустим…
-Но у тебя же нарушена анатомия и не только на этой картине, но и везде. Ты все недостатки и несовершенства оправдываешь своим виденьем, своим восприятием. Это же невозможно! Человек должен признавать свои промахи и недочеты, а уж художник тем более. Творец должен совершенствоваться и доводить все до идеала, тогда его творчество станет настоящим, значимым, претендующим на почётное место в истории. А пока недостатки зияют — это так и остается картинкой.
Лещин в запальчивости перевел дух и пристально посмотрел на Таню. Та стояла к нему спиной и изучала нарисованный ею портрет. В комнате гудело молчание.
-А может,- наконец прошептала Таня,- может, все искусство и заключается в несовершенстве? В конце концов, если выверенность и объективность так важны, почему рисуют люди, а не роботы?
Лещин устало опустился на диван:
— Ну что за глупости. В картинах роботов нет душевности, человечности там нет…
— А что может быть человечнее недостатков?- тихо-тихо, почти себе под нос, произнесла Таня.
За окном вдруг начался ливень. Тучи захлестнули небо, Солнце задыхалось во внезапно нахлынувшей серости. В комнате вмиг стало неуютно, темно и прохладно. Забытое нараспашку окно оглушительно захлопнулось.
— Таня, я совсем тебя не понимаю,- как-то отчаяннее обычного сказал Лещин.
Та дернула плечами и зашагала в прихожую. Лещин поплелся за ней.
-А я знала, что тебе опять не понравится,- вдруг громко сказала Таня, присев, чтобы обуться. — Где-то на подкорке, в глубине души сидела эта уверенность, что тебе опять ничего не понравится. Ну ладно. В конце концов, это просто мое хобби.
-Ты когда оставшиеся вещи перевезешь?- вдруг нашелся Лещин.
-К началу июня точно съедемся. У тебя найдётся зонт, а то там такой ливень, а мне нечем от него спастись.
Лещин полез на полку, где лежал складной желтый зонтик. Был он какой-то яркий и несуразный совсем некстати и очень резал глаза в этой атмосфере полумрака. Управившаяся с ботинками Таня выпрямилась и косо посмотрела на него.
— А действительно удивительно, как некоторые вещи могут не вписываться в сложившуюся картинку. Этот зонт в темной прихожей, твой взгляд на портрете, мои картины в твоем представлении об искусстве.
-Я тебя не понимаю, Таня, совершенно не понимаю!
-Да и не надо. Ладно, я побежала мокнуть. До встречи.
Таня клюнула Лещина в щеку и вышла в подъезд. Лещин прокричал ей вдогонку, чтоб она ему позвонила, как доберется до дома, на что ему пробурчали какое-то обещание. Дождь все набирал обороты, на улице царил мрак в пять часов вечера, и все скатывалось в трагедию. Таня так и не позвонила, ни через час, ни через два. Потом, не пойми, откуда, взялась вода, невероятный потоп и все те события, о которых талдычит радио уже порядка пяти месяцев. Вместо Тани Лещину позвонили спасатели и сказали, что та, как жительница первого этажа, не имела возможности спастись. Таким страшным и беспощадным было четырнадцатое мая минувшего года.
-Тшшшшшшшсссссссс, — бессовестно убегал кофе, марая конфорку, турку, руки Лещина. Тот вернулся к реальности и выключил плиту. Вылившаяся гуща прикипела к конфорке и источала запах горелого. Плита была грязнее некуда. Лещин налил остатки в чашку и отвернулся к столу.
-Ну и что, если я не вымою плиту, ты будешь ругаться, да?- спросил он сам у себя,- Ну хорошо-хорошо, пожалуйста, ругайся себе на здоровье. Я помою ее потом, к вечеру, а может, и после. Не знаю, но, в любом случае, не сейчас. Отстань, отстань от меня.
Отмахиваясь от своей совести и домашних хлопот, Лещин уселся на табуретку и стал слушать радио. Новостей больше не предвещалось, только музыка и реклама. Радио бодро трещало:
-…с нами выгоднее. Дорогие слушатели нашей службы новостей «Буёк», напоминаем вам, что завтра в столичной галерее состоится выставка, в которой будет участвовать наш с вами земляк, художник Лещин, который выставит свой автопортрет. Трансляцию с этого мероприятия смотрите в нашем официальном приложении «Буек фм». Все подробности на официальном сайте. Не пропустите. Стильный, многофункциональный…
Лещин перевел взгляд на настенные часы, допил кофе и поплелся в ванную. До рейса в столицу было еще прилично времени, но у него начало щемить на душе. Непонятно, откуда появилось тревожное чувство, будто что-то должно было произойти. Странно, ведь главное и определяющее событие в его жизни должно было наступить завтра, теперь предполагалось, что в его судьбе наступила светлая полоса, а душу почему-то совсем не по-светлому раздирали кошки. Из-за этого Лещин невольно вспомнил тот день, когда он присвоил себе авторство над картинами Тани.
Помнится, это было недели через три после потопа. Люди потихоньку начали оправляться от горя, и на смену тоске пришло чувство вины. Вызвано оно было тем, что у всех жителей верхних этажей кто-то погиб: родственники, близкие, друзья, знакомые. И все вдруг о них вспомнили и начали корить себя за то, что так мало с ними виделись, общались, не показывая носа из-за собственных дел. Чтобы как-то загладить вину перед самими собой, люди стали ходить по гостям к оставшимся друзьям и родственникам (как в ту пору нажились лодочники, которые вмиг стали таксистами, нечего и говорить). Вот и старый лещинский приятель по художественному училищу решил наведаться на чашку чая.
-Ну как ты живешь, все так же преподаёшь в художке?- после долгих приветствий спросил приятель.
-Да, но теперь то — что. Все под тоннами воды. Или литрами. Чем там это все измеряется? Ну да ладно, пойдем на кухню,- сказал Лещин, и они двинулись по картинному коридорчику.
Приятель был не из простых, он сумел пробиться и стал уважаемым куратором выставок в местной утопшей галерее, поговаривали, что он имел внушительные связи со столичными выставочными залами и собирался устроиться туда насовсем. Из-за этого, да, в общем, и из-за многого другого, Лещин ему завидовал. Лещину все время казалось, что на пути к самой заветной мечте любого художника: стать великим мастером и оставить след в истории, приятель преуспевает. По крайней мере, на организованных им выставках частенько щеголяли его собственные работы. А вот Лещин не выставлялся нигде, разве что в стенах художественной школы, но ведь это совершенно не тот масштаб. Иными словами, Лещин был раздавлен комплексами, а потому так хотел произвести впечатление успешного человека. Он с горечью вспомнил, что старый электрический чайник нагревает воду, выдавая её с ошметками накипи, и поэтому чай предлагать ни в коем случае нельзя. Несолидно. Лещин уже повернулся, чтобы предложить приятелю кофе, как вдруг заметил, что тот замер в маленьком коридоре напротив одной картины. У Лещина екнуло сердце.
Но, вопреки ожиданиям, приятель остановился перед анфасом Лещина, тем самым, который нарисовала Таня. Портрет красовался среди прочих лещинских холстов печальным напоминанием о ней. Лещину, после её гибели, стало совестно за их последний разговор и за то, что он всегда так ее критиковал. В конце концов, портрет был написан с искренней любовью, поэтому у Лещина дрогнула бы рука положить его в коробку к другим Таниным работам.
Приятель простоял долго, так долго, что кофе успел свариться, а Лещин разлить напиток по самым приличным чашкам. Наконец, приятель пришел на кухню, сел на табуретку и посмотрел на стол.
— Слушай, мне кофе нельзя — я гипертоник. Налей мне чай, пожалуйста.
Лещин качнул головой и понял, что провалился окончательно. Понравившаяся картина не его авторства, чай с накипью, приличные чашки закончились, да еще и печенье засохло. Он нажал на кнопку с таким видом, с каким приговоренный взбирается на эшафот.
Приятель молчал и смотрел на остывающий кофе.
— Скажи,- вдруг начал он разговор, не отрывая взгляд от чашки,- там у тебя висит портретик твой. Очень интересный, самобытный. Решил стиль сменить? Мудрое решение, я всегда говорил, что художник задыхается в рамках классики. Только не пойму, отчего без подписи-то?
— Ну, как-то так,- ответил ошеломленный Лещин, который не знал, почему Таня никогда не подписывала работы.
— Это ты исправь. Картины должны иметь автора. Представь, что было бы, если бы на полотнах Шагала не было подписи? Любой дурак мог бы прийти с улицы и сказать, что «Над городом» нарисовал он. Нет, подпиши, обязательно подпиши. Кстати твой автопортрет чем-то отсылает к Шагалу. Что-то есть неуловимое в плавности линий. Ну да ладно, я вот к чему веду: в одной из столичных галерей проводится выставка работ современных художников. Куратор там я. Не хочешь выставить этот автопортрет? Не скрою, это единственная твоя работа, которая меня покорила, ты будто бы наконец раскрылся как художник. А я хочу тебе помочь, там будет куча прессы и критиков, еще приплетем как-нибудь историю нашего загадочного потопа, и у тебя отбоя не будет от предложений. Пойми, я тебе предлагаю билет в большое будущее, да что там — в вечность! Что скажешь?
Лещин пребывал в шоке. Конечно, самое время было замахать руками и рассказать о том, что это картины Тани, но предложение было заманчивое, пленительное. Да что там, это была его мечта! Но это было ужасно нечестно по отношению к Тане, да и к собственной нравственности тоже. И Лещин уже почти убедил себя в том, что сейчас во всем признается, но тут щелкнул чайник, оповещая о том, что вода закипела. И тогда он понял, что если он все сейчас выложит, то это будет абсолютный крах. Нет, его самолюбие не выдержит все сразу: и признание чая с ошметками, и всего остального! Нет, нет, нет, нет, нет. Никогда. В конце концов, Тани уже нет в живых, какая ей разница, как будут использованы ее картины. Да и потом, она рисовала для себя, это было ее хобби, а Лещин тысячу раз пытался приткнуть свои выверенные работы на разные выставки, и все без толку. А тут такая совершенная несуразица — и сразу в столичную галерею! Нет, Тане уже неважно, где будут пылиться ее холсты, а Лещин сможет осуществить мечту, реализоваться, получить то, к чему он так долго стремился. Разве он этого не заслужил? Да и потом, Таня его любила, она бы хотела, чтоб Лещин был счастлив. И он будет счастлив, даже вопреки морали.
— Ну как?- вдруг пристально посмотрел приятель на Лещина, даже не подозревая о его внутренних торгах.
Лещин дернулся и как-то странно улыбнулся:
-А почему, собственно, нет?
Приятель стал потирать руки и уверять Лещина, в том, что тот не пожалеет. Лещин усмехаясь, готовил чай. Приятель продолжал говорить в сотый раз про то, что нужно обязательно поставить подпись, рассказывал о прошедших выставках, а также о том, как будет проходить эта. Лещин делал вид, что слушает, и тихо ненавидел приятеля за то, что тот отказался от кофе.
Итак, Лещин стоял под теплыми струями воды и думал, почему его так часто сегодня посещают воспоминания. Неожиданный звонок в дверь заставил Лещина выронить мочалку. Ну, кто это может быть? Кому он вообще сейчас мог понадобиться?
А меж тем звонок и правда, трещал навзрыд. Кто-то очень сильно хотел, чтобы его впустили.
-Ждите,- крикнул Лещин, наскоро вытираясь.
В грязном халате, в стоптанных тапочках, с мокрой головой, да еще и небритый, Лещин вышел в прихожую. У него было весьма четкое намеренье не впускать никого в квартиру.
-Кто там?- спросил Лещин у закрытой двери, очень жалея, что пожадничал денег на глазок.
-Почему вы так долго? Впустите меня, у меня к вам дело,- попросили с той стороны.
— По правилам этикета человек может держать гостей за порогом ровно до тех пор, пока морально не будет готов их впустить. В особенности, если в гости он никого не звал. Кто вы?
-Кто… я? – потянули оттуда.
-Да. Вот кто вы?
— Я по делу.
Лещин закатил глаза. Повторения начинали сводить его с ума.
— Прекратите! Хватит талдычить об одном и том же. Если не хотите представляться, то, хотя бы, объясните, что за срочное дело такое.
За дверью несколько минут молчали. Лещин даже решил, что внезапно наведавшийся гость так же неожиданно решил уйти. Но вдруг оттуда донеслось:
-Я все знаю про картины Тани. Откройте!
Лещин вдруг насупился и стал быстро открывать дверь. Пальцы отчего-то не слушались, сердце колошматилось в груди. Кто мог знать про творчество Тани? Рисование было ее хобби, о котором знали только ее родственники, но они не спаслись. Кто же еще мог знать о картинах? Наконец, он справился с замком и собой и спокойно раскрыл дверь.
На пороге возникло невероятно костлявое, уставшее, смахивающее в профиль на ворону существо в плечистом пиджачке. При ближайшем рассмотрении выяснялось, что это единственная подруга Тани, Рита, которая, несомненно, была несчастней всех на свете. Что-то такое сквозило в ее ломаных, невротических движениях, в запальчивом взгляде, что выпячивало её печаль напоказ.
-Здравствуйте,- произнесла Рита, вошла и стала разуваться.
— Добрый день!- сказал Лещин, несколько обескураженный бесцеремонностью гостьи.
-Вы, наверное, меня не вспомните. Я…
— Я помню, кто вы,- тихо перебил Лещин,- я не понимаю, зачем вы пришли.
Рита задумалась и затихла. Она явно ожидала, что присвоивший картины Лещин будет напоминать злодея. Легко злиться на человека, рисуя у себя в голове его отрицательный образ. На такое надуманное чудовище хочется кричать, топать ногами и обвинять его во всех грехах. Но реальность такой роскоши не предоставляет, оказывается, что монстр выглядит как тихий художник в смешном халате, который не понимает, почему его пришли уличать в неправедных делах. Это открытие завело Риту в тупик.
— Я пришла сюда говорить с вами о выставке, которая состоится завтра. Во всем городе только и говорят, что туда поедет наш художник и представит там свой автопортрет.
— Да, все так,- подтвердил Лещин, делая вид, что совершенно не понимает, куда она ведет.
— Но эта же картина не ваша, а Тани. Почему вы всем врете?
Сказано это было тихо, но так невыносимо горько, что Лещину вдруг стало стыдно, что он разыгрывал непонимание, что он всячески пытался отвести глаза от Риты. Желая избавиться от этой всей ситуации хотя бы на два мгновения, он пробормотал:
-Пойдемте на кухню,- и скрылся в картинном коридорчике.
Рита поспешила за ним и бросила взгляд на злополучный холст. Неожиданно она громко спросила:
-Так вы не едете на выставку?
Лещин повернулся.
-С чего вы так решили? Конечно, еду.
— Почему же вы не упаковали портрет? Почему вообще он до сих пор у вас?
Лещин пожал плечами. Приятель долго распинался насчет того, что из-за ситуации с потопом в столицу, на большую землю, полетит и портрет, и Лещин вместе с ним. В транспортировке картины приятелю отчего-то отказали, Лещин прилететь раньше в Москву не мог, у него денег не было.
— Сказали, чтоб я пришел рано утром и отдал портрет за несколько часов до открытия выставки. Уж не знаю, что там не так.
Рита опустила глаза и опять стала выглядеть чем-то расстроенной. Она снова повернула голову к стене и столкнулась взглядом с такой же разнесчастной кошкой.
-И все-таки, отчего вы всем врете?- Рита подошла на кухню и уставилась на Лещина,- Отчего вы чужие картины выставляете? У вас же свои есть, и очень даже хорошие. Свои бы холсты и показывали в галереях.
— Не берут,- угрюмо сказал Лещин, немного пораженный симпатией своему творчеству,- говорят, посредственные, неинтересные, вымученные.
— И что же, если ваши не берут,то вы чужие себе присваиваете? И не просто чужие, а Танины. Не находите, что как-то по-свински все получается?
— Я не специально. Вы будете кофе?
Рита села на табуретку и вздохнула:
— Если в турке, то буду, растворимый не надо. А знаете, ведь Ван Гог тоже при жизни картины не выставлял, а что было, если б он тоже чужое начал за своё выдавать?
Лещин поставил турку на чистую конфорку и удивился еще больше:
— А вы думаете, что мои картины могут быть сравнимы с полотнами Ван Гога?
— Я не знаю, я, если честно, в этом совершенно ничего не понимаю. Но отчего нет? Только зачем вы солгали?
То ли последняя фраза, прозвучавшая слишком доверительно и пронзительно, то ли сам факт того, что его картины считают неплохими, сердце Лещина взбаламутилось. Он был недалек от того, чтобы, судорожно запинаясь, выложить этой женщине все про комплексы, про реализм, про чай с ошметками и про непонимание творчества Тани. Однако он сдержался и только глядел, чтоб кофейная гуща не полилась через край.
— Так уж получилось. Поверьте, я не намеренно.
Лещин спиной почувствовал, как Рита усмехнулась. Снова проснулось радио (и отчего оно сегодня так само по себе то включалось, то выключалось?). Играл вальс из старого фильма. Кофе был в конце концов сварен. А на душе у Лещина было хуже некуда.
Он повернулся с кружками к столу и опустился на табуретку. Рита смотрела на него не отрываясь, укоризненно, но впрочем, не с ненавистью.
— А почему же вы сами не выдали меня с потрохами? Что вам стоит?- отхлебнув из чашки, спросил Лещин, — Представляете, какая бы это была сенсация? А какие вам лавры бы достались как народному герою?
Рита покачала головой и взяла дымящую чашку:
— Я думала так сделать, но потом решила, а что, если вы не такой уж и плохой? Что, если у вас еще осталась совесть? Поэтому я пришла требовать, чтобы вы во всем признались. Скажите всем, что солгали. Зачем вам этот обман? Так же жить нельзя. Вы наверняка неплохой художник, вы еще прославитесь. Вас обязательно полюбит публика, именно ваши картины. Только сейчас будьте человеком, пожалуйста.
Лещин подпер голову рукой. Реальность ломанно вальсировала в ритм радио. Совесть, которая не давала спать первую ночь, а потом истерлась и опустилась на донце души, вдруг поднялась обратно. А что, если Рита права? Что, если просто признаться? Нет, тогда будет крах. Тогда точно его все возненавидят. Нет, так поступать нельзя. Но с другой стороны, а как же иначе?
-Знаете, мне сейчас нужно собираться в аэропорт. Для этого мне требуется время,- протянул Лещин.
Рита косо взглянула на него:
-Хорошо. Я попыталась вас переубедить, а дальше вы сами.
Они пошли в коридор, Рита стала обуваться, Лещин припал к стене.
-Да что же вы, зря по воде добирались? Лодочникам платили… Давайте я вам кошку подарю. Такую же, как вы: вдрызг разнесчастную, черненькую, с желтыми цветочками. Любите мимозы?
Рита выпрямилась и горько улыбнулась.
-Прощайте, — сказала она и вышла за дверь.
Лещин еще долго стоял в прихожей, рассматривая раскрытую настежь дверь. В его душе бушевали волны сожаления, а в голове отчаянно билась мысль о том, что нельзя признаваться. Ни за что. А как тогда? Всю жизнь в обмане? А если Рита потом расскажет обо всём прессе? Она может, она это ясно дала понять. Что же делать?
Лещин будто очнулся, закрыл дверь и пошел упаковывать картину.
На следующий день по прилете в Москву Лещин бегал по делам. Надо было оставить вещи в отеле, отвезти картину в галерею, вернуться, переодеться, и пойти на выставку в качестве официально приглашенного художника. Поначалу Лещина так восхищало отсутствие воды и наличие людей на улице, что он даже забыл про угрызения совести. Впрочем, это было ненадолго. Вина больной занозой засела в его душе и время от времени больно саднила. Лещин не знал, что ему делать, а потому, устав от бессонной ночи и самого себя, он решил, что будет действовать по ситуации.
В 12 часов началась выставка. Лещин не пожалел, что потратился на новый костюм, потому что столичная публика ослепляла красотой нарядов и мерцанием украшений. Ходящие по залам дамы внимательно рассматривали картины и бурно обсуждали то их экспрессивность, то их выразительность. Их спутники скучали и периодически мечтательно озирались на официантов, разносивших шампанское. Лещин бродил по залам в ожидании пресс-конференции, которая должна была вот-вот состояться.
Будто ниоткуда появился приятель. Он улыбался в силу своих стоматологических возможностей в двадцать девять зубов и расхваливал картины, называя смутно известные и вообще не известные фамилии. Смутно известных в залах не было, неизвестные толпились рядом со своими картинами и жадно вглядывались в лица критиков. Их можно было понять, здесь решалась судьба. Эта публика и пресса, в особенности пресса, будто подкидывала жребий, выбирая, кого прославить и похвалить, а кого оставить в тени. Лещин видел надеющиеся на успех глаза и нервные движения других художников и завидовал им. По крайней мере, у этих был шанс на честную славу.
-Что-то ты совсем не переживаешь,- сказал приятель,- Правильно, человека красит уверенность. И все-таки, почему ты так и не подписал портрет?
— Не знаю. Так вышло.
— Ну и дурак.
Лещин кивнул. Ему вдруг подумалось, что если бы у него был шанс вернуться в прошлое, он бы с удовольствием сделал бы так, чтобы самым большим несчастьем в его жизни было бы то, что он напоил своего непростого приятеля отвратным чаем.
— А вот, кстати, моя картина, прямо напротив твоей,- приятель подвел Лещина к большому полотну.- Моя самая значимая работа. Называется «Офелия, невинно утонувшая». Что скажешь?
На картине была изображена девушка в красном платье, лежащая на дне. Волосы путались с водорослями, пузырьки кислорода вырывались вверх несказанными словами, безмятежное лицо что-то напоминало Лещину. То ли лица ангелов с картин Возрождения, то лицо Татьяны, когда та спала. Лещину стало совсем тошно.
-Какая вольная трактовка шекспировской героини,- мрачно сказал Лещин,- очень интересно.
— Да,- протянул приятель, смотря на часы,- Что ж, пойдем в зал, сейчас будет конференция.
Они прошли в огромный помпезный зал с колоннами. Все выжидающе и немного благоговейно смотрели на сцену. Там ведущий объявлял начало пресс-конференции и распинался о том, что сейчас у достопочтенной публики будет возможность расспросить художников об их творениях. Все зааплодировали.
Приятель шепнул Лещину, что не все художники имели шанс представиться на пресс-конференции, а лишь те, кого одобрило начальство. А их совсем немного. И конечно, Лещину крупно повезло с приятелем, который постарался и сделал так, чтобы Лещин выступал первым.
Лещин нервно сглотнул. Действительность вновь завела танго с реальностью. Лещин не понимал, что делать и как поступать, вина сковала его руки и ноги. Его тошнило, баламутило, кидало в дрожь и пожирало изнутри чувство стыда и обиды. Он молил о том, чтобы вступление не заканчивалось, и его оставили бы в покое навсегда.
-…Лещин,- вдруг долетел до него конец фразы ведущего, который говорил так же, как его кухонное радио: обрывками, громко, но отстраненно.
Приятель толкнул его в плечо, мол, пора выходить. И Лещин пошел, отмеряя каждый шаг, как последнее мгновение его прежней, тихой и спокойной жизни. Что делать? Кто бы знал.
Он вышел на сцену, встал под софиты и взял микрофон. Свет ослеплял. Весь мир друг сузился для него до пределов этого зала с причудливыми колоннами, чувство вины больно стучало в висках, а ужаленное самолюбие исполняло печальный реквием по его карьере. Что говорить? Что делать?
-Лещин, начинайте,- шикнул ведущий.
Лещин обреченно поднес микрофон к губам, но вдруг реальность устаканилась, сердце перестало колошматиться, и его поразило решение. Такое простое, такое ясное. Лещин дрожащим голосом начал:
— Дорогие дамы и господа, на этой выставке я представляю вам картину. Свой автопортрет, если быть точнее. Но правда в том, что это совсем не моя работа. Я солгал. Но этот поступок я совершил лишь из благих намерений, понимаете? Это портрет кисти моей возлюбленной Тани, невинно утонувшей в печально известном всем городке. Поймите меня! Я не хотел присвоить ее картину. Но если бы стало известно, что это работа простой медсестры из провинции, то её бы не выставили в столичной галерее. Поэтому я пошел на хитрость и сказал, что автор этой картины я, человек со связями и художественным образованием. Вы можете меня ненавидеть, считать меня аферистом, но я лишь хотел осуществить мечту своей погибшей девушки. Поймите меня, прошу в
