Это было солнечное августовское утро 1942 года, когда природа ещё продолжала посылать отголоски уходящего лета. Особенно сильная жара стояла в ауле Махмуд-Мектеб. Все взрослые в это время уходили на сельскохозяйственные работы, а дети оставались дома. Так начинался обычный день. Теплые лучи утреннего солнца мягко грели облезлые крыши домов и старых сараев, слышны были негромкие мычания коров, ленивый лай собак и яростные крики петухов. Даже с приходом немцев в село Ачикулак почти ничего не изменилось, кроме появления тревожного ожидания фашистов в ауле. Все жители знали, что они рано или поздно придут.
Аджигулов Ногай-Али, будучи тогда парнем пятнадцати лет, проснулся, когда в его маленькой комнате стало невыносимо душно. Солнце давно уже поднялось высоко в небе, родители ушли на поле, а его скудный завтрак, состоявший из лепешки с вареным яйцом и свежего молока, одиноко стоял на столе. Быстро позавтракав, парень решил выйти на улицу, чтобы посмотреть, как идут дела в ауле, и узнать какие-нибудь новости насчет немцев. Проходя мимо местного управления, он встретил своих друзей. Это были веселые мальчишки со смуглой кожей, черными глазами, крепким телосложением и яркой улыбкой. Однако их бурное обсуждение в то утро, частые выкрики Расула — самого серьезного и спокойного из них, заставили Ногай-Али напрячься.
— Что случилось? – поздоровавшись, спросил он, глядя на друзей. — Вас слышно, наверное, в Ачикулаке! Хотите, чтобы на ваши крики немцы сбежались?
— Они уже сбежались! – неожиданно крикнул Мухаммед. Друзья строго посмотрели на четырнадцатилетнего парнишку, которому, видимо, велели не говорить ничего про это, зная, что Алишка может полезть на рожон.
– Дом тети Кати своим штабом сделали и ждут, когда мы им на блюдечке с голубой каемочкой принесем все съестное! – с ненавистью затараторил он, несмотря на злые взгляды, которые метал в него весельчак и оптимист их компании, Джума.
— Так чего мы ждем? – резко спросил Ногай-Али и зашагал в сторону дома тети Кати.
Это была женщина около пятидесяти лет. Она жила почти на другом конце аула, но для парня это не имело значения. Мысль о том, что немцы явились к ним, будоражила его кровь. Будь он постарше, то давно бы уже сидел в окопах, защищая свою Родину, бил фашистов и пожертвовал своей жизнью ради Победы. Ногай-Али не боялся смерти. Парень был готов поехать на фронт, как только объявили о начале войны. Однако родители его не пустили: мама безудержно рыдала, вырывала волосы, а отец, понимая, что она без сына прожить не сможет, запретил ему покидать дом хотя бы год. «Глядишь, может, закончится-то война эта проклятая!» — вздохнул он тогда. Сам отец не мог воевать из-за проблем с ногами и слабого сердца. Ногай-Али согласился, но идею сбежать на фронт продолжал держать близко к сердцу.
Когда они подошли к небольшому дому тети Кати с ярко-голубым деревянным забором, то увидели немецкий мотоцикл. Он был припаркован неумело, как будто в спешке. Рядом стоял немец. В руках у него было перо, а в ногах лежали три окровавленные курицы и два индюка. Очевидно, что мертвые.
«Не успели в аул явиться, как уже хозяйство наше губят!» — про себя подумал Ногай-Али и уже собирался пойти разбираться с фашистом, но из соседнего дома выбежал мальчик трех лет. Это был его двоюродный брат, Осман. Он быстро проскочил мимо компании друзей, а они, не успев ничего понять, увидели его уже стоящим возле немца. Напротив высокого, опрятного солдата в чистой форме стоял маленький, худенький из-за недостатка еды, с загоревшей на солнце кожей и огромными глазками, удивленно смотрящими на мир, мальчик.
— А мой папа — партизан! – неожиданно закричал Осман, прыгая босыми ногами по сухой траве. Возможно, слыша разговоры взрослых, он запомнил пару слов, связанных с немцами, и решил поделиться с новым знакомым.
Услышав это, Ногай-Али подлетел к мальчику и закрыл его собой, одновременно пытаясь на немецком объяснить, что ребенок не понимает, о чем говорит. На удивление солдат даже не потянулся к оружию, услышав знакомое слово «партизан», хотя заметно напрягся.
— Я понимать, — вдруг сказал он на ломаном русском, улыбнувшись. – Я тоже иметь два киндера в Берлин. – Немец мягко посмотрел на Османа, и его улыбка стала ещё шире. Ногай-Али же глядел на него с недоверием. Когда он понял, что Осману ничто не угрожает, то отправил его с друзьями домой, а сам на немецком поинтересовался:
— Зачем же Вы куриц и индюков убили?
Солдат отрешенно вздохнул, как будто ожидал этого вопроса:
— Это не я убил несчастных птиц, а начальник. Женщину, что здесь жила, он выгнал на улицу прямо в ночной сорочке, а сам лег спать. Теперь мы ждем, когда он проснется, чтобы поесть, – нахмурившись, быстро проговорил немец.
Судя по его лицу, ему явно не нравилось то, что здесь происходило, и в голове Ногай-Али тут же возник вопрос: а хотел ли он воевать?
– Мне хочется к жене и детям, понимаешь? – грустно сказал солдат, поправляя съехавшую фуражку. Только сейчас Ногай-Али пригляделся и заметил глубокие впадины под его глазами и впалые щеки. Он весь был какой-то помятый и уставший, а губы не кривились в мерзкой ухмылке, как у других фашистов. Вдруг со двора тети Кати послышалась грубая немецкая речь. Солдат в страхе оглянулся и быстро проговорил:
– Уходите, пока господин Мюллер вас не увидел, и передайте малышу вот это. – Солдат достал из-за пазухи небольшой пакетик с немецкими шоколадными конфетами и протянул его Ногай-Али. Тот в недоумении взял его, а немец, отдаляясь, спросил:
— Как тебя зовут?
— Ногай-Али.
— Ногай-Али, — с большим усилием проговорил он. – А меня Фридрих Блюмхаген.
— Будем знакомы, Фридрих Блюмхаген! – улыбаясь, крикнул паренек, прежде чем скрыться во дворе дома, где жила семья Османа.
С момента этой встречи прошло несколько месяцев. Как только Ногай-Али исполнилось шестнадцать лет, он подделал свои документы и уехал на фронт. Парень решился сказать отцу о своем решении, а мужчина и не стал его отговаривать – знал, что тот все равно сбежит. Весь день перед отъездом Ногай-Али не отходил от матери, целовал ей руки, крепко обнимал. Материнское сердце чувствовало неладное, однако, когда она догадалась, сына уже не было дома. Женщина долго и истерично плакала, ругая мужа. Но со временем боль постепенно утихала, особенно тогда, когда Ногай-Али присылал письма, в которых рассказывал, как проходят его дни во взводе. Читая их, она начинала плакать, целовать потемневшую желтую бумагу с черными отпечатками пальцев, всматриваться в знакомый почерк, вытирая горячие слезы сухой морщинистой рукой. Для любящей матери самым главным было знать, что с её ребенком все хорошо.
В феврале 1943 года началось наступление на Краснодар. Ночью стояли сильные морозы, и завывала метель. Белый снег лежал лоскутным одеялом, укрывая землю от взрывов орудий, пороха и крови. Вспышки слились в огненное зарево, бой был тяжёлым.
— Держаться! – кричали молодые солдаты. – Нужно войти в город! — Они шли наперекор шквальному огню и вьюге, навстречу Победе. Первым среди них бежал Ногай-Али. Это был возмужавший, несмотря на холод и усталость, солдат с горящими глазами. В кармане его фуфайки лежало свернутое письмо матери, которое он не успел прочитать до конца. Черный дым больно обжигал глаза, мешая разглядеть обстановку, а противный запах свежей крови и сырого пороха неприятно бил в нос.
Их взвод подошел к городу со стороны Адыгеи и вышел на какой-то полевой стан. Не успел Ногай-Али опомниться, как солдаты начали из разных досок кое-как сооружать плоты, а затем переправляться на правый берег Кубани. Пока они плыли, заметили черную лошадь, мирно стоявшую в воде и, засмотревшись на неё, даже забыли, что немцы продолжали упорно по ним стрелять. Когда Ногай-Али почти подплыл к берегу, одна из выпущенных немецких пуль попала ему в левую лопатку. Стиснув зубы от боли, солдат упал в холодную воду без сознания.
Неожиданно для себя сквозь темноту Ногай-Али увидел что-то черное, похожее на корягу. Не думая, он схватился за неё правой рукой. На ощупь это напоминало жесткие волосы. Из-за холода и невыносимой боли Ногай-Али не мог пошевелиться. Он дернулся изо всех сил, не обращая внимания на режущую боль в лопатке, и потянул корягу на себя. Вдруг она зашевелилась и начала тащить тело Ногай-Али на поверхность воды сквозь пули и взрывы. Спустя некоторое время раненый лежал на берегу Кубани в нескольких метрах от места, куда доплыли другие солдаты. Когда товарищи помогли Ногай-Али подняться, парень оглянулся и увидел черную лошадь, тихо стоявшую рядом. Он понял, что его спасла худенькая кобыла, за хвост которой он ухватился, когда шел ко дну. Разве думал парень, что ему, шестнадцатилетнему степному юноше, лошадь подарит вторую жизнь? Кобыла тихо фыркнула и повернулась мордой к солдату, посмотрев на него задумчивыми и добрыми глазами, как мать на своего ребенка.
— Ранен я, понимаешь? – разбито улыбнулся Ногай-Али и замерзшими пальцами прикоснулся к горячему носу лошади. – Вижу, что понимаешь! Вон у тебя глаза, какие умные! – сказал он, поглаживая рукой жесткую гриву. – Спасибо тебе, Чернушка, за то, что спасла! Я должник твой теперь!
Ногай-Али не помнил, как его доставили в госпиталь. Парень потерял много крови и день пролежал в горячке, из-за чего врачи думали, что он долго не протянет. Но на третий день солдат очнулся и сразу попросил листок и карандаш, чтобы написать письмо родителям. Как только Ногай-Али смог ходить, он встретился со своей Чернушкой, которую по просьбе медсестер привел местный мужик. Солдат долго гладил её уже по шелковистой гриве, шептал слова благодарности, кормил овсом и мягко целовал в морду. Пролежав еще три дня в госпитале, Ногай-Али попрощался со своей спасительницей и отправился домой на два дня, получив увольнительное от командира взвода.
Родной аул встретил его теплыми лучами февральского солнца. Снег ещё не везде растаял, но уже видны были первые ростки подснежников. Перед дворами играла детвора, а старики, укутавшись, сидели на скамейках. Подойдя к своему дому, Ногай-Али остановился. Его сердце радостно сжалось от мысли, что он встретится с родителями. Парень тихо зашел в свой двор и наткнулся взглядом на мать. Та стояла спиной и подметала, однако как только скрипучая дверь тихонько закрылась, она резко повернулась и встретилась взглядом с уставшими глазами своего сына.
Ногай-Али вернулся на фронт ровно через два дня. На этот раз мать лично провожала его. Она чувствовала, что они видятся в последний раз, но разве её сына можно остановить? Женщина крепко обнимала парня, вдыхала родной запах смолы и васильков, целовала щеки, нос и лоб. Мать каждый день читала молитвы, чтобы с её сыном ничего не случилось, чтобы фашистский снаряд или пуля пролетели мимо него.
Спустя год пришло письмо, в котором сообщалось, что Ногай-Али пропал без вести. Невозможно описать состояние матери, потерявшей ребенка, не имеющей возможности даже прикоснуться к хладному телу своего чада, похоронить его. Всё вокруг потеряло смысл и потускнело. Сердце матери разрывалось от невыносимой боли, но не переставало верить, что сын её жив, что совсем скоро он переступит порог родного дома и громко скажет: «Здравствуй, мама! Встречай своего Алишку!»
Прошло несколько лет. Снова наступило жаркое лето, которое так любил Ногай-Али. В тот день уже состарившаяся женщина полола траву, когда почтальон принес письмо от некого Фридриха Блюмхагена. Оно было написано на русском. В нем немец рассказывал о том, как он познакомился в ауле с Ногай-Али в то августовское утро 1942 года, и как они встретились на поле боя.
«У него на груди была огромных размеров рваная рана. Глаза его были желтого цвета, а изо рта текла кровь. Он сказал мне, что не выживет, и отдал письмо, которое велел передать Вам. Простите, что отправляю его так поздно. У меня были на то причины…»
Дальше женщина не стала читать, как только увидела в конверте еще одно письмо. Она дрожащими пальцами прикоснулась к шершавой коричневой бумаге. Раскрыв его, мать увидела родной душе почерк сына. Криво написанные буквы, капля засохшей крови в правом верхнем углу и черные отпечатки пальцев, которые заставили её глаза налиться горячими слезами. Она позвала мужа, горько плача и умоляя, чтобы он прочитал письмо. Сама она была не в состоянии.
«Милая мамочка! Родной отец! Чувствую я, что дни мои на исходе. Лопатка в последнее время сильно побаливает и кровоточит, но другим раненым лекарства и перевязка нужнее. Вчера мы консервы нашли у одного погибшего товарища и разделили между собой. Холодно зимой нынче, пальцы мерзнут, больно пошевелить. Однако ж, сердце мое чует, что недолго мне осталось. Заранее простите, что не вернулся. Я воевал не только за Родину, но и за то, чтобы вы жили ещё много лет под мирным небом. Не переживайте! Я верю, что попаду в лучший из миров и буду присматривать за вами. Прошу лишь помолиться и не забывать про меня.
Навсегда Ваш Алишка»
