XII Международная независимая литературная Премия «Глаголица»
Гоголь… Есть ли в его произведениях мистика? Безусловно, да. Взять, например, повести «Портрет», «Вий», «Нос». Только слепой не заметит, что описанные здесь события не вполне правдоподобны или даже лучше сказать, что невозможны в действительности вовсе. Кто бы теперь смог ответить, для чего Гоголь, которого чаще других называют реалистом, стал пользоваться фантастикой?
Можно легко сказать, что это явление есть плоды литературной моды. Золотой век русской литературы. Конец восемнадцатого и начало девятнадцатого века. Всё больше писателей начинает отходить от строгих, обыденных и наскучивших перу идеалов классицизма. Нельзя, конечно, сказать, что классицисты не пользовались мистикой совсем. Дело в том, что они не акцентировали на ней внимания, а вот в рамках начавшего развиваться романтизма такой способ выражения мыслей казался очень действенным и актуальным. Вслед за Державиным, который первым преступил пороги классицизма, появляются отечественные романтики и сентименталисты. Своими балладами «Людмила» и «Светлана» Жуковский открывает для русского читателя мир романтизма — вселенной, где герои стремятся изменить окружающую действительность, противостоять ей, или же отвергают ее, бегут от нее. Кроме того, герои романтизма представляют собой людей, одержимых определённой идеей, отличающейся от традиционных. Непонятые одной действительностью, они пытаются найти другую, идеальную, но несуществующую. В результате отвержения реальности и появляется мистика. В действительности же таких людей в России, в мире конца 18 – начала 19 веков было абсолютное меньшинство, если не сказать, что их не было вовсе. Поскольку в те годы не принято было отличаться от общества и жить иначе, чем прошлые поколения, то романтический герой для России уже и есть самая настоящая фантастика и мистика. Что касается героев-романтиков, то я думаю, что в какой-то мере можно назвать таких персонажей невообразимыми для читателей рубежа 18-19 веков, потому что до сего времени человек, который пытался сделать что-то не так, как другие вызывал резкое и радикальное неодобрение общества. Люди долгое время не могли себе позволить выйти из традиционного уклада жизни и взглядов на вещи, поэтому свободные мысли и действия героя-романтика с лёгкостью могли казаться непонятными и, что вполне возможно, фантастическими.
И всё же большинство читателей привлекали совершенно другие вещи. Если в произведении присутствовали мистические мотивы, то всё внимание обывательского читателя было направлено совсем не на главного героя, не на его необычность, мятежность и тому подобное, а на само сюрреалистическое событие. Такой интерес объясняется достаточно банально. Людям, у которых веками формировался весьма ограниченный кругозор, хотелось стать ближе к чему-то неизвестному, прикоснуться умом, а если выйдет, то и душой, к вещам, о которых раньше они не могли даже представить. Не интересно ли было наблюдать простому читателю, как в повести Гоголя портрет играл роль живого персонажа и, фактически, вершил судьбы людей, соблазняя и обрекая их души на страдания? Бесспорно, это вызывало определённый ажиотаж, ведь, по сути, одним из главных героев является картина, вещь неодушевлённая. Большую роль в обывательском интересе читателя Золотого века играет не просто наличие чего-то мистического, а именно столкновение с ним обычного смертного человека.
«Холодный пот облил его всего; сердце его билось так сильно, как только можно было биться; грудь была так стеснена, как будто хотело улететь из неё последнее дыхание. «Неужели это был сон?»- сказал он…» Такова картина первой встречи человека с потусторонней силой лицом к лицу, которую нам ярко показывает Гоголь в повести «Портрет». Как раз этот момент представляет главный интерес для читателей. Простой человек остаётся один на один с чем-то непонятным, неизведанным. Читатель 19 века увлекается этим, потому что, скорее всего, ставит себя на место Чарткова, и получается, что он наблюдает уже не за самим главным героем, а, фактически, за собой в лице главного героя. Читатель в таком случае хочет узнать, какие чувства будут испытываться, какие действия будут предприниматься героем в незнакомой ситуации и на их примере ощутить похожие, близкие чувства. Ему хотелось заглянуть куда-то по ту сторону жизни, но только в узком смысле, так как большинству хотелось только убедиться, что что-то мистическое существует, что оно рядом, но не разобраться, что оно из себя представляет. В этом же небольшом фрагменте произведения Гоголь также начинает играть с читателем. Мало того, что он довольно красочно описывает приступ панической атаки у Чарткова, он ещё и создаёт «сон во сне». И это, конечно, уже не совсем фантастика, ведь подобное бывает и в действительности, однако от такого приёма мы окончательно теряем трезвость и восприятие объективности происходящего внутри повести, потому что становиться невозможно отличить сон от яви. Мы уже поверили, что ростовщик с портрета гуляет по комнате художника, что Чартков держит в руке свиток, который обронил старик, а это оказывается сном. Затем другой кошмар, но и он – фикция. И так далее. Этим Гоголь ещё больше завлекает читателя.
«… всё лицо почти ожило, и глаза взглянули на него так, что он наконец вздрогнул и, попятившись назад, произнёс изумлённым голосом: «Глядит, глядит человеческими глазами!» — пишет Гоголь. В этом есть одна интересная особенность: в то же самое время, когда Гоголь создаёт нам картину некой демонической силы в виде ожившего портрета, он говорит нам о том, что лицо ростовщика обладает всеми чертами человека и, может быть, даже походит на него больше, чем некоторые настоящие люди. Возможно, Гоголь делает определённый намёк, послание читателям, которое, наиболее вероятно, в абсолютном большинстве оставалось незамеченным. И всё же, облачая потусторонние силы в человеческое тело, он говорит о том, что все демоны и черти, несмотря на свою сверхъестественность, могут скрываться в одном единственном человеке, что потусторонние силы находятся здесь, не за миллионы километров, а где-то очень близко, практически всегда, они есть рядом с каждым из нас, и даже внутри нас. У всех в глубине существуют свои демоны и ангелы, постоянно борющиеся за человеческую душу. Разве это не потусторонняя сила? Она самая! Только она находиться по ту сторону нашего тела: в нашем сознании, мыслях, эмоциях, идеях и действиях, к которым нас склоняет всё вышеупомянутое. Это говорит о двойственности природы мистики. С одной стороны она далёкая, недосягаемая и непостигаемая, а с другой – близкая настолько, что постоянно остаётся никем не замеченной.
Именно поэтому фантастическая литература привлекала читателей 19 века. Каждому хотелось заглянуть в глаза потусторонней силы, а, некоторым и разобраться, чем она является в действительности и где её нужно искать. Менялись города, технологии, идеологии, а читатель остался таким же. На мистическую литературу был спрос в читающем обществе 19 и 20 века, а это значит, что авторы вполне могли быть увлечены веяниями эпохи и литературной моды.
Неужели же ответ на этот вопрос так прост и банален? Нет, ещё рано восклицать «эврика!», потому что, как мне кажется, что вряд ли автор, обладающий хотя бы долей таланта и здравого смысла, сможет позволить себе только следовать определённой моде, не вкладывая в произведения никакого смысла. Что же тогда побуждало Гоголя использовать мистические мотивы в своих произведениях? Допустим, что использование мистики ему диктовал жанр произведения. Конечно, Гоголь, выбирая жанр мистической повести должен был включить туда фантастические элементы. Гуляющий отдельно от хозяина нос в одноимённой повести Гоголя, ожившая картина из «Портрета», «упыри и вурдалаки» из «Вия». Состоялись ли бы эти произведения без элементов мистики? Возможно, да, но, в таком случае, они точно были бы менее яркими и не оказывали бы того художественного воздействия. Однако неверно утверждать, что мистика во всех произведения обусловлена лишь их жанром. Теперь важно сказать ещё кое-что: в каком стиле писал он? Гоголь в ранние годы, как известно, тяготел к романтизму, но позже в его творчестве начали преобладать реалистические тенденции. Существует ошибочное обывательское мнение, что реализм не терпит мистики вовсе. Безусловно, это не так. Мистические элементы там, конечно же, есть. Другой вопрос состоит в том, зачем и для чего авторы-реалисты используют фантастику в своих произведениях.
Во времена романтиков многие не принимали их произведений, но реализм нашёл ещё меньше понимания в обществе. «Нелюбовь девятнадцатого века к реализму – это ярость Калибана, увидевшего в зеркале своё отражение. Нелюбовь девятнадцатого века к романтизму – это ярость Калибана, не увидевшего в зеркале своего отражения»,- говорит Оскар Уайльд в «Портрете Дориана Грея». То есть можно допустить, что романтические герои людям не нравились, потому что они казались неправдоподобными, общество не могло сопоставить этих персонажей с самими собой, герои произведений были непохожими на читателей, а зачастую даже лучше их, поэтому вызывали недовольство. А вот герои реализма были чересчур похожи, и ставшие заметными пороки героя читатели, заведомо понимая, что это касается и их, не хотели принимать, а иногда воспринимали, как личное оскорбление. Здесь мистика в произведениях является способом выражения действительности. Это маска, в которую автор облачает реальность, желая донести до людей её настоящий смысл. «Нос спрятал совершенно лицо свое в большой стоячий воротник и с выражением величайшей набожности молился. «Как подойти к нему? — думал Ковалев. — По всему, по мундиру, по шляпе видно, что он статский советник. Черт его знает, как это сделать!» Он начал около него покашливать; но нос ни на минуту не оставлял набожного своего положения и отвешивал поклоны», — так описывает Гоголь встречу Ковалёва с его собственным носом. На первый взгляд совершенно абсурдная ситуация. Человек боится подойти к своему носу. Но всё же мы видим, что нос по чину выше своего хозяина. В этой повести нос является проекцией желаний героя. Ковалёв всегда хотел стать статским советником, готовился к этому, но, увидев свой нос в таком чине, испытал ужас. Возможно, это говорит о том, что Ковалёв испытывал страх перед своими желаниями и не был столь важным и великим, каким себя ощущал. Разве может идти речь о каком бы то ни было величии человека: духовном или физическом, если он испугался подойти к своему же носу только потому, что последний был выше званием? В жизни Ковалёв так сильно задирал нос, что тот, в конце концов, отделился и стал, действительно, выше него. Тем читателям, которые не вникали в глубокий смысл повести, она казалась нелепой шуткой, проникающим дальше открывалось это значение. И всё это сделано с помощью мистики. Первых она отвлекала от того, что скрывалось внутри, вторым, наоборот, эти события были знаками к пониманию произведения. Одно из предназначений мистики в литературе состоит в том, чтобы скрыть смысл произведения от тех, кто не в состоянии его правильно понимать.
Но не стоит забывать о том, что практически все упомянутые ранее причины носят исключительно внешний характер, то есть основаны на каких-либо посторонних условиях: особенности жанра, мода на фантастическую литературу и так далее. При этом существует ещё целый ряд причин, индивидуальных для каждого автора. И прежде всего это была иносказательность и аллегоричность. Всякое мистическое событие или персонаж имеет своё значения, они не могут существовать внутри произведения просто так. В повести «Портрет» Гоголь с помощью мистических элементов напрямую заводит с читателем разговор на философскую тему. «Это было уже не искусство: это разрушало даже гармонию самого портрета. Это были живые, это были человеческие глаза!» Он рассуждает о том, что есть искусство и какова роль творца? «Или рабское, буквальное подражание натуре есть уже проступок и кажется ярким, непристойным криком?» В этих строчках, как и во всей повести, скрыт достаточно простой смысл. Вся история с портретом – это большая аллегория. То есть, когда нам рассказывают якобы о демоническом портрете, на самом деле речь идет о предательстве художником своего таланта. Гоголь прямо говорит нам о том, что искусство – это нечто большее, чем слепое копирование природы. Оно предполагает усовершенствование натуры, вкладывание во всякую её часть значения. Художник, скульптор, писатель – любой настоящий творец, который не является бездарным и не делает всё только ради денег и известности, должен не просто воссоздавать точную картину натуры, но и наполнять её смыслом, иначе это не будет искусством, останется только «рабское подражание». Словосочетание, использованное Гоголем, говорит о том, что человек, делающий абсолютную копию, буквально, находиться в плену у своей бездарности, у него не достаточно таланта, чтобы осознать, что такое искусство на самом деле. В этом, наверное, состоит один из ответов, зачем авторам-реалистам фантастика. Если просто описывать события, то искусства не получиться, будет всё то же «рабское подражание». Такие мысли мы видим в строчках гоголевского «Портрета». Фантастика здесь – иносказательный способ представления размышлений автора о природе искусства. Кроме всего этого, Гоголь в этой повети описывает очень интересную вещь. Он превращает ростовщика в демонический портрет, а изображение Психеи, наоборот, делает человеком. То есть он создаёт из обычного смертного дьявольскую потустороннюю силу, а Психею, считавшейся в греческой мифологии музой и богиней души, обращает в обычного человека. Какой знак подавал этим Гоголь сложно сказать, но мне, почему-то, кажется, что здесь речь идёт о том, как разрушились души истинных творцов, обладающих настоящим талантом, ведь, по факту, оба этих художника изменили своё искусство в худшую сторону. Чартков опустил богиню до человека, добавив туда каплю природы, а рисовавший портрет низвёл человека до демона, точь-в-точь копируя натуру. Подтверждение этому находиться и позже, когда Чартков видит картину, нарисованную его другом, в нём просыпается что-то из прошлого. Художник рисует падшего ангела, а что, как ни это, может говорить о падении души человеческой и утрате таланта.
Если же говорить дальше, то всё это, как взаимодействие Чарткова с портретом, так и сама попытка Гоголя понять, что такое искусство,- это шанс обыкновенному человеку заглянуть в неизвестность, увидеть действительность, скрытую от глаз большинства. Мистика – это попытка переосмыслить условную реальность, которую воспринимают все, и открыть что-то новое внутри себя. Но иногда такие силы оказываются слишком велики, и попытки взаимодействовать с ней могут сломать психику героя, заставить его изменить своим ценностям, уговорив поддаться соблазнам. У Чарткова всё закончилось именно так – художник сошёл с ума. Точно схожая с этой ситуация в повести «Вий» Гоголя. Хома Брут заглядывает демонической силе в глаза, а так как глаза – это зеркало души, то получается, что он заглянул потусторонней силе прямо в душу. Постигнув душу, можно узнать большое количество информации, Хома Брут, судя по всему, узнал слишком многое о потусторонней силе, и она, в свою очередь, уничтожила его физическое тело. Этими произведениями Гоголь ставит ещё один интересный вопрос: нужно ли вообще человеку пытаться и хотеть увидеть что-то пот ту сторону или нужно умерить своё любопытство? Всё это попытки заглянуть в тёмную пропасть, которые практически во всех произведениях оказываются для героев неудачными. И мистика играет в этом важнейшую роль. Она служит неким кривым бездонным зеркалом, которое помогает авторам передавать суть действительности, искажая её поверхность, то есть реальность, которую привыкли воспринимать большинство читателей. В то же время если слишком увлечься ей и рассмотреть в этом зеркале то, чего нам просто не разрешено знать, то оно может убить или лишить рассудка и героев, и читателей. В этом зеркале, несмотря на то, что изображение искажено, то есть действительность описана с помощью фантастических мотивов, читатель может рассмотреть себя и привычную ему реальность. Обращение к мистике «расшатывает» в каком-то смысле читательское восприятие, такие образы оказывают большое художественное воздействие.
