────────────────
Верахардия — аллергия на грязный воздух. Может проявиться в любом возрасте, чаще всего замечается у детей с одного года по восемь лет. Во время приступов человек зеленеет, покрывается мелкими шипами, похожими на оружия роз. Начинается сильная тошнота цветами. Если вовремя не оказать первую помощь, то будет летальный исход. При вскрытии трупа в теле находят исключительно цветы. Нет ни органов, ни мяса, ни костей, только цветы. Они буквально набиты цветами. Люди, имеющие эту аллергию, не доживают до двадцати.
────────────────
Палящие солнце освещало цветочное майское поле. Пожалуй, это был лучший и самый желанный толчок для роскошных цветов, которые, словно дети, только начали свою жизнь. Они тянулись к огромной пламенной звезде всеми лепесточками, всей пыльцой, будто у них было состязание, кто быстрее дотянется до желанного. Они тянулись к ней также, как маленькая Элис. Девчушка лет шести, очень курносая и непоседливая, постоянно доставляла матери хлопоты, которые всё же приходились по нутру второй. Очевидно, что маленькая мисс всегда была очень оптимистичной и слишком сильно любила природу и цветы, настолько сильно, что каждый свой день рождения она празднует на этой цветочной поляне.
Вдыхает запахи цветов, смеётся, радуется жизни, занимается мелкими, девчачьими вещами. Пытается решить проблемы, которые очень глобальны для ее маленького цветочного мира. Ибо, кто, как не она, разрешит спор тюльпанов о том, кто забирает больше света. Нет, конечно, это было лишь ее воображение, хотя, кто знает, дети видят гораздо больше взрослых. Также Элис просто гуляет и танцует сама с собой, но иногда разрешает, чтобы ее вело солнце. По темпу кажется, что это вальс, но на самом деле она просто кружится в блаженном, терпко-медовом аромате сотни цветов.
Единственное, что идёт не так в её день, это то, что белая, винтажная, возможно даже бабушкина шляпка, которую ей одела мать, дабы уберечь от назойливого солнца, постоянно слетала с тёмных, почти ночных, длинных волосы девочки. Она не расстраивалась, а смеясь, уже в седьмой раз бежала за шляпой.
Только это была не единственная неудача, которая произошла в этот день.
— Милая, собирайся. Пора домой.
Нежно и очень ласково проговорила непоседе женщина лет тридцати, которая, в свою очередь, все время, что Элис наслаждалась цветочным полем, словно это последняя радость в жизни, улаживала рабочие дела, чтобы освободить и вечер для любимой дочери. Этот день должен стать волшебным. Всё шло как по маслу, казалось, что даже прохожие поздравляли Эл с днём рождения, все были очень улыбчивыми, будто только ради улыбки маленькой девочки каждый отложил свои нудные, взрослые, рабочие дела. Только ради того, чтобы она была счастлива. С днём рождения, Элис.
Девочка всё никак не хотела уходить. Она подбегала к каждому цветочному сектору и прощалась с тюльпанами, ромашками, хризантемами, пионами, гвоздиками. Она подбегала ко всем, каждому махала ручкой, незатейливо улыбалась и желала не унывать до следующего года. Она жила очень далеко от этого места и могла приезжать сюда лишь раз в год, в ее день.
Уже на обратном пути к матери девчушка споткнулась обо что-то и, упав, изрядно ударилась головой. Из детских, тёплых, кофейных глаз на секунду даже пошли слезы. Но увидев в каком теперь состоянии ее новое белое платье, она поняла, что платье не самая большая её проблема, и что лучше в свой день рождения не плакать, а все невзгоды встречать с улыбкой. Этого так никто и не узнал. Но девочка очень старалась отряхнуть платье максимально, а то так даже к матери стыдно идти.
Во время воссоединения женщина без лишних слов и родительских нотаций решила просто пожелать быть в следующий раз аккуратнее, и дала маленькому ненастью влажные салфетки, которые помогли хоть немного привести платье в надлежащий вид.
— Ладно, пошли в машину, чудо в перьях, — с доброй усмешкой Натали потрепала волосы дочери.
— Угу, — Элис взяла мать за кончики пальцев, почти безэмоционально.
Всю дорогу до машины, хоть она и не была такой длинной, девчушку качало из стороны в сторону, но это не было сильно заметно, так как мать держала ее крепко, поэтому, в моменты, когда Эл сильно заносило, она просто висела на руке матери и кое-как переставляла ноги. Часто у девочки все плыло перед глазами, у неё кружилась голова и очень тяжело дышалось, будто внутри что-то есть. Но девчушка отчаянно терпела все бзики организма, она бы терпела и дальше, если бы в один момент, когда хотела попросить у матери заехать в магазин игрушек, к ее горлу не подступил бы комок.
— Мам, — еле слышно произнесла откуда-то снизу Элис. — Мамочка, — более уверенно и чётко, что стоило ей невероятных усилий, произнесла маленькая мисс и легонько дёрнула руку матери.
— Что, дорогая? — женщина начала говорить непринужденно и весело, но стоило опустить голову на дочь, как по спине прошла стая мелких мурашек. — Дорогая, что с тобой? — намного более обеспокоено произнесла женщина, садясь на корточки перед своим ребёнком.
— Меня тошнит, — начала было девочка, и она бы договорила, если бы не резко подкативший к горлу приступ рвоты.
С неким криком, с огромной болью девочку начало тошнить — изо рта полезли цветы. Дивные цветы. Они были чуть склизкими и, пожалуй, слишком большими для маленького горла. Девочка уже начала плакать. Она не могла дышать, цветы всё шли, не останавливались. Маленькие, большие — они были в приоритете, гвоздики, тюльпаны, пионы, безграничное множество цветов. Они шли непрекращающимся потоком. И никто не знал, что делать, ни как прекратить цветочное извержение, ни как просто помочь девочке вдохнуть. Мать была в прострации. В этот момент ее как молнией пронзило. Она бесполезна, не может помочь даже собственной дочери. Что она за мать такая, возможно, сейчас, прямо у неё на глазах погибает ее дочь, ее единственный лучик счастья. А она ничем не может ей помочь.
Из своих мыслей женщину вывел пронзительный, громкий, насколько он мог им быть, крик. Девочка начала пытаться кричать. Эта боль, она была невыносима. Полезла роза. Кажется, это был последний цветок. Но ее стебель, стебель розы, просто рвал, разрывал горло девчушки изнутри, ей было невыносимо больно, в этот момент, наверное, все, кто болеют этой аллергией, проклинают жизнь. Девочка была не исключением, она внутри не понимала, что происходит и за что ей это. Что с ней происходит? Умрёт ли она сейчас?
Роза вылезла.
Девочка упала в обморок.
Быстро придя в себя и взяв девочку в охапку, Натали добегает до машины и, кладя дочь на заднее сиденье, быстро давит на педаль газ. До ближайшей больницы было буквально пять минут на машине. Но это оказался самый долгий временной промежуток за всю жизнь женщины. В ее голове сотни мыслей, все они скомкивались и не давали нормально думать. Нельзя было даже поймать за хвост хотя бы один вопрос, фразу, которые так изрядно маячили в голове. Складывалось впечатление, будто внутри её разума всё решило поиграть в формулу один. От этого начинала болеть голова, но всё отходило на второй план, когда, смотря в зеркало дальнего вида, было видно зеленоватую девочку в мелкую пупырку.
Натали сильно вцепилась в руль, очень сильно. Наращенными ногтями она впивалась в обивку руля старенькой, доставшийся ещё от отца, машинки. От страха сводило челюсть, и время от времени прошибала насквозь нереальная боль, будто она только сейчас начала чувствовать то, что ощущала её дочь две минуты назад. Но она прекрасно понимала, что эта боль не ровняется и одной десятой. Почему-то не шли слезы. Она не плакала, у неё не было горя, у неё был страх. У неё в глазах застыл животный ужас, страх потерять дочь. Она неописуемо боялась потерять её маленькую планету, что воплощалась в одной этой девочке. Она была солнышком, к ней все всегда тянулись. К её улыбке, которая всегда была широкой и простой, не такой как у взрослых. Взрослые и близко не умели так улыбаться, так наивно, так, будто всё хорошо, было, есть и будет. И всё из-за улыбки девочки. Это была самая лучезарная улыбка, она будто светилась изнутри. Наверное, если бы взрослые могли так улыбаться, как делала это маленькая Элис, то не было бы войн и, в принципе, проблем. Девочка важна для матери. Это всё, что у неё было и есть. С рождением маленькой мисс у Натали появилась жизнь, она будто обрела новый смысл, а если её не станет, то и не станет матери. В её глазах был только страх и больше ничего. Будто она видела свой конец.
Наконец доехав до больницы, Натали подхватила дочь и быстро побежала в здание. Сразу, ещё ничего не поняв, до сих пор толком не осознав, что происходит, женщина начинает кричать. Кричать что-то несвязное, но очень громкое. Она орала всё под ряд, один раз даже проскользнул «пожар», всё для того, чтобы пришёл помощь хоть кто-то. Натали казалось, будто всё идёт в замедленном виде. Будто докторá специально тянут резину, медленно бегут, медленно едут носилки. Медленно. И особенно медленно и протяжно, но при этом резко и остро проносится тягучим дёгтем фраза: «Быстрее! Тут у ребёнка приступ Верахардии!».
Дочь увезли, а мать всё стояла на месте, смотрела в одну точку, и у неё молча шли слезы. Верахардия была редкой, очень редкой. Таких детей врачи звали «цветочками». Нет лекарства, умирают до двадцати. Они действительно как цветы. Даже так, они действительно как розы. Розы вянут от мороза, а цветочки от воздуха. Мать села только спустя час с того времени, как маленькую мисс увезли вглубь больницы, её попросила сесть медсестра. Она была понимающей, не кричала на женщину и никак не просила «продвинуться», пока та стояла, она прекрасно понимала, что эта аллергия, будь она не ладна, клеймо. Этот родительский шок, что его ребёнок больше никогда не сможет жить нормальной жизнью. Все понимали, что ближайшие часа три дама даже не сможет осознавать, что только что произошло. Наверное, она бы так и сидела там, пока не пришлось бы идти домой вместе с дочерью, только вместе с ней. Хотя как уже идти? Как выходить из здания? Как даже просто бродить по зданию? Никак.
Ещё сидела бы и сидела, если бы её не позвал к себе врач, через сестринский пост. Ничего не бросалось в глаза, женщина шла как в тумане. И в себя привёл только лишь вопрос врача, в кабинете которого она оказалась, совершенно не помня как.
— Это первый приступ и само проявление Верахандрии? — беспристрастный доктор с легкой сединой в волосах и в полностью прозрачных очках чуть дрогнул голосом.
Максим Викторович – один из самых уважаемых врачей во всем городе, он всегда был холоден и тактичен. Без эмоций, всегда напрямую говорил о страшных диагнозах. Смерти на операционном столе принимал далеко от сердца. Но тут, в разговоре о маленькой девочке-цветочке голос этого стального мужчины дрогнул.
— Да, — Натали же была со всем отстраненной, до неё туго доходили слова врача. Она находилась в некой прострации. Она ничего не замечала, ни как пришла в этот кабинет, ни как оказалась уже усажена за стул. Ничего не осознавала.
— Она жива, — легкая полуулыбка, которая быстро сошла на нет, появилась на мгновение на лице врача. Голос оставался холодным, но можно было почувствовать, что в глубине души доктор счастлив.
Глаза женщины мгновенно посветлели. Нет, горечь боли никуда не ушла. Но ее стало меньше. Она жива, а это уже то, что нужно для счастья любой матери. Посидев в молчании минут десять и хорошенько осмотрев кабинет, женщина пришла к выводу, что этот доктор специалист не только в области хирургии, но также и Верахандрии, кажется, он имеет с этой болезнью свои счёты.
— Можете дать совет? — робко и тихо спросила Натали смотря себе на колени. Она не хотела показывать слезы счастья, что так неуклюже катились с ее щёк. Но поняв, что доктор не особо разобрался в просьбе, дама решила повторить. — По поводу аллергии моей дочери.
— Да. Я могу дать совет, только если вы пообещаете не перебивать меня, — доктор присел за стол, сомкнул руки в один кулак на столе и стал смотреть четко в макушку женщины, что до сих пор держала её опущенной.
— Хорошо, — встревоженно согласилась Натали и, подняв голову, встретилась с ледяными глазами мужчины, они были напряженными, взгляд такой, из-за чего серые глаза казались с неким металлическим отливом.
— Сделайте ей эвтаназию, — пока он это говорил, на нём не дрогнула ни одна мышца, будто он рассуждал об обычном действии, как поход в магазин за овощами. — Эвтаназия разрешена людям с такой болезней и аллергией как Верахардия. Ибо все понимают, что с ней не жить, — как начинал четко и сурово, так и закончил. Четко, сурово и беспристрастно. Сразу видно, что он профессионал сообщать плохие новости родственникам и близким людям пациентов.
— Как вы можете предлагать матери убить собственную дочь? — в голове у женщины взорвался мир. Как такой образованный мужчина может говорить такие ужасные вещи. В этой фразе Натали выложила, наверное, всё своё пренебрежение и негодование. В её голове это никак не может уложиться. Его слова никак не могут стать целостными.
О
— Извините, как вас зовут?
— Натали.
— Так вот, Натали, — мужчина встал и обошёл стол, сев на его край, снял очки и стал их тщательно протирать. — Я не предлагаю вам убить своего ребёнка. Я предлагаю вам избавить и его и себя от мучений. Я жалею, что в своё время не сделал своей дочери эвтаназию. Она умерла в муках. Каждая клетка ее кожи покрылась шипами роз. Цветы стали расти, вылезать отовсюду. Из глаз вместо ресниц, разрывая веки. Из головы вместо волос, делая кровавое месиво. Из носа, из-под ногтей, из ушей. Из всех ран, что были у неё. Её разрывали цветы. Они умирают от удушения этими долбанными сорняками, — женщина только сейчас заметила, как побелели костяшки на руках у мужчины, которые он сжал в кулаки. На лбу появилась маленькая испарина, а челюсть сводило. Ему было сложно об этом говорить и вспоминать. Голос он держал неподвижным. В кабинете у него не было ни одного цветка. — У них у всех изо рта начинают расти цветы, просто их глотки разрывает количество стеблей, бутонов, что застревают у основания гортани. И знаете, что самое ужасное. Ты не можешь никак помочь человеку, который для тебя стал дороже всего мира. И всё, что ты хочешь в этот момент, это чтобы твой ребенок прекратил мучиться. Но ты никак не можешь помочь. Цветы разрывают их кожу и тело. Они их убивают. Связывают органы и расплющивают их. Знаете в каком состоянии она наконец перестала мучаться? — Натали смотрела на мужчину заворожёно. Она представляла это всё на себе, представляла как будет в такой же ситуации ее маленькая мисс и понимала, что она просто не переживёт этого. Даже великий Максим Викторович не смог и дальше сдерживать свои эмоции. Он уже почти что кричал. Он смотрел прямо в глаза матери Элис. И она какой-то стороной понимала его. Выйдя из ступора, она легко кивнула, и он продолжил. — Она мучалась двенадцать часов, а потом, когда я наконец смог вновь открыть глаза, она была сама на себя непохожа. Она была зелёная и вся в шипах. Глаз не было видно за цветами, в принципе не было видно лица, но там, где должен быть рот, оттуда вверх, держась выше над лицом на сантиметров десять, был букет алых, пышных, огромных роз. Из каждого ногтя выходило по тюльпану. А вся она была в крови, так как цветы в прямом смысле рвали её кожу, чтобы пробиться на поверхность. И это я вам ещё не рассказал, как больно видеть слезы своего ребёнка от того, что она банально не может пойти гулять. Разве это жизнь? Нет. Я и врагу не пожелаю пережить такое, пережить такую мучительную смерть своего ребёнка, — он замолчал, да и слова были излишни. Он просто отвёл взгляд куда-то в окно, встал и подошёл к нему же. Стал смотреть на город, вид на него открывался замечательный из панорамного окна кабинета. Только сейчас женщина начала замечать вообще в какую больницу они приехали.
Это была элитная клиника, которая квалифицируется на Верахардии и инфекциях. Кабинет врача находился на десятом этаже, все кабинеты тут же, так как остальные этажи были для пациентов. У них был свой этаж-подстроение на эвтаназию, на которую согласилась мать. Только если сделают это быстро, пока девочка ещё не пришла в себя после реанимации. Пускай последние её воспоминания будут о цветущем поле, о палящем солнце, о вечно улетающей шляпе.
Б
Похороны устроили красивые. Всё было в полевых цветах, что так любила маленькая мисс. Мать не могла смотреть на цветы, не могла смотреть на всё, что растёт. Её дочь больше не растёт. Нет, она не жалела о том, что сделала. Лучше уйти спокойно, не с такими мучениями как это было у врача. И если бы Натали могла, она бы отказалась от эвтаназии со словами: «А вдруг моя дочь умрет спокойно?», но нет. Все знают, что больные этой болезнью умирают одинаково. В адских муках. Натали прекрасно отдавала себе отчёт в том, что не смогла бы смотреть на то, как страдает её дочь. Смотреть на её слезы от того, что она банально не может выйти на балкон и подышать, как мы привыкли говорить, свежем воздухом. Смотреть, как она не может сходить в кино, не в силах пойти в школу, завести там друзей, врагов, встретить первую любовь и первые слёзы. Сказать в слезах и мотая сопли на кулак: «Мужики – козлы». Никогда не сможет услышать нотации от матери о беспорядке, ибо из-за её аллергии всне всегда должно быть чисто. В её жизни было бы слишком много слов «никогда», чтобы назвать её жизнью. Натали бы не пережила истерик дочери, что мать родила её бракованной. Никакая мать, кажется, не смогла бы это пережить.
Нигде не было роз, а кто их приносил, сразу же выкидывал в урну, ибо это тот цветок, который теперь она никогда не сможет видеть. Как и другие цветы. За столом, который надо было собрать по приличию, все что-то обсуждали, и только доктор, которого пригласили, и Натали сидели молча. Лишь изредка кидая друг на друга понимающие взгляды. Врач слегка сжимал руку женщины на столе, говоря: «Я с тобой», этот дружеский жест помогал не сильно, но он давал понятие о том, что она не одна, что это то, что она должна была сделать для неё. Это лучше для Элис, это лучше.
После похорон, когда маленькое тело дочурки Натали уже покоилось в том самом белом платье, на глубине два метра под землёй, у женщины началась реальная истерика.
Она не плакала во время самого мероприятия, она не рыдала на эвтаназии и после неё. Она рыдает сейчас, когда уже всё закончилось, ибо только тогда, когда уже конец, приходит осознание того, чего больше нет. Приходит значение слова «нет». Она больше не улыбнётся, не побежит по полю, не просыпет сахар, не упадёт, не обнимет маму, не возьмёт за руку. Нет, это значит, что больше нет ее голоса, походки. Ведь каждый человек индивидуальный и такого же уже не найдёшь. Больше не найдёшь человека, что так же сильно будет любить цветочное поле, что также сильно любил улыбаться и самое главное, кто бы умел так же улыбаться. Никогда больше не заговорит её голос, не скажет те же самые приятные слова на ушко. Не будет кричать осенью, что холодно ибо является мерзлячкой. «Нет» – это значит нет. И ничего более. «Нет» означает пустоту, означает то, что больше ничего не существует. Ничего нет. Нет Элис и ее воспоминаний.
О цветущем поле.
О майском дне.
О вечно улетающей шляпе.