В мире, пыльном от усталости и горечи, пропитавшемся слезами отчаяния и боли, появилась девочка с мыслями полными восточных ветров, гуляющими по миру цветов, с запахом солнечных лучей и звоном первой любви, по её рукам вились письмена неизвестных народов.
По венам и артериям девочки текли чернила, сердце качало густую иссиня-черную «кровь». Никто не знал этого, а девочка понимала.
В её глазах не сияло отражение солнца или мерцание свеч. На её радужке вились слова, переливались и заходили в спираль черного зрачка.
Её губы шептали.
Фразы, ничем не переплетенные предложения, бессмысленные в одиночестве слова и безумные в своей смысленности фразы. Она перекатывала солнце и правила миром, взрастала клубничные деревья и писала о небе. О полетах в бесконечно небосклоне, о цвете морской пучины, где каждая буква светилась, о безмолвной вселенной и о будущем, которое не было окрашено черным.
Её называют фантазеркой, тыча пальцем, а она кивает, кусается и забирает это слово себе. Оно приятное и теплое, как летняя трава.
Когда маленькой девочке тянувшей руки к книгам сломали палец, она спряталась выставить перед собой ручку. Когда маленькой девочке пишущей истории сломали руки, она спряталась, роняя слезы. Когда маленькую девочку, рассказывающую о детских фантазиях, сломали, раскрошив всё, о чем она мечтала, растоптав её мысли — она убежала.
Вслед за ветрами и морскими песнями.
***
В мире, где ночь освещают грязные фонари, а луну закрыл смог и выхлопные газы, появился мальчик с созвездиями звезд на коже и глазами, отражающими след комет, искры, которые никто не видит, горели в них.
В его мире цвета отличались от тех, что видели люди. Он видел всполохи огня, мирного, словно котенок и агрессивно высокого, словно красная пума. Он видел на ночном небе картины и сопоставлял их со своими, на коже. По его рукам вились ромашки, они были разномастные и кривые, с голубыми и желтыми лепестками, на боку расцветали зимние леса, они искрились на свету и шуршали листвой, по его ногам бежали лошади, они бежали по морю и небу, не боясь солнечных лучей. Они бежали вперед, к мечте.
Мальчику не нравилась тьма, она скрывала монстров, больших черных теней и страхи. Мальчику не нравилась кладовая под лестницей, в которой всегда пахло плесенью железом и безысходностью, платинной шкаф, в котором мама хранила зимнюю одежду и длинную жесткую веревку. Она не нравилась мальчику больше всего, после нее у него оставались красные следы, которые долгое время болели, из-за них мама заставляла его носить одежду с длинными рукавами и воротом, которые неприятно кололи.
Ему нельзя было проливать не слезинки, нельзя громко выть и кричать, это он уяснил, когда затылок перестал болеть, а кровь – марать волосы. После того, как он пришел домой с тройкой и четверкой в дневнике, день он провел без еды. Когда на его теле увидели рисунки, на обоях сказочных рыцарей, а в тетрадях гоночные машины — недели три мальчик не снимал водолазок и смотрел на мир, чуть прищуриваясь.
Но когда он рассказал об этом взрослым, он запомнил надолго то, что лучше молчать. Кровавые шрамы не хотели затягиваться, спина и руки болели, а на вопрос, почему у него такое бледное лицо, он улыбался и говорил, что не выспался.
А шрамы, спрятанные ото всех, начинали гноить.
***
В мире где шум листвы и мелодию прибоя не доноситься до человеческих ушей появилась девочка с тонкими и хрустальными, как прозрачный лед пальцами и волосами закатной зари.
Она видела серьезных людей, держащих в руках инструменты, которые молчали, лишь изредка издавая плач боли. Девочка не понимала, почему люди не могли извлечь звуки. По-настоящему живые звуки, не то, что издавали их мертвые музыкальные инструменты. Но другим – зрителям – это почему-то нравилось. Они вставали, хлопали и кричали от восхищения.
Девочка возмутилась и сама сыграла то, что пело в ней. То, о чем мечтала скрипка, то о чем шептало пианино, то о чем звенела гитара. Её музыка завивалась кольцами и летала, окольцовывала своей легкостью запястья девочки, и укрывало от посторонних звуков и чувств.
У неё отобрали инструменты. Это неправильно, она играла не то, что надо. Не так. На неё кричали, указывая пальцами в учебники. Её ударили по рукам и указали на её место.
Девочка, что хотела слышать плач звезд, тянула уголки губ вверх, надевала искусную маску и среди толпы детей пыталась прикрыться осколками столь искусно сломанной защиты. Девочка, что хотела слышать перелив радуги и счастье первого дождя, захлебываясь рвотой, слышала звонкий смех одноклассников. Девочка что хотела слышать бегство мглы и красные всполохи смерти, бежала, затыкая уши руками, чувствуя боль от расплавленного воска.
***
У мальчика сердце – краски, душа – кисти и ему больше ничего не надо. Он просит девочку с ураганом в голове, описать ему цвета, а другую с лунным блеском в волосах — сыграть ему цвет неба. Мальчик рисует пальцами, неловко ощупывая холст, запоминает расположение красок в палитре и слушает. Мир, в котором он живет, поглотила темнота, но красота, живущая внутри него – нет.
Он очерчивает на память силуэт животных и просит, чтобы девочки сказали, кого он нарисовал.
Его трясет от своей беспомощности и неумения. Вместе ожидаемого «медведь» он слышит « растянутая львица» и «а почему у неё зеленые уши?». Мальчика трясет, он ломает холст, с хрустом раскидывает кисти и проливает воду. Это не первая его попытка написать картину.
Он..
Он устал. От понимая того, что всё больше не будет как прежде. От воспоминаний, рождаемых в темноте его мира. От невозможности пролить слезы и увидеть. Этого ему не хватает больше всего.
Но вскоре на стенах их дома появляются картины с золотым морем в лучах голубого солнца, розовыми кошками и фиолетовыми собаками, которые нежились в теплоте людей, с деревьями, больше похожими на силуэт человека, что шумели листвой в белесом тумане.
***
Девочка, что не слышит ни звука – молчит. Она боится осквернить то, что любит больше жизни – музыку. Она не произносит ни ноты, зная, что из её горла вырвутся лишь комки грязи. Под её пальцами – струны, в её голове – ноты, они выстраиваются прямыми полками и ждут. Руки дрожат, дрожь переходит на всё тело, но она не останавливается.
Её пальцы дрожат, но инструмент не издает ни звука.
Она не плачет, лишь глотает слезы, понимая, что это теперь её реальность. Её жизнь, которая лишена смысла.
По ночам она лепечет колыбельные, выбивает ритм руками, считывая порядок и расстановку. А после пробует снова. Снова, снова и опять.
Её пальцы кружат по клавишам. Инструмент не издает ни звука, но она его чувствует. Вибрации в воздухе. Вибрации в пальцах. Вибрации в сердце.
***
У девочки, что в глазах слова, смылись письмена. Море омыло её с ног до головы, забрав что-то важное. Она забыла, что же забрало море. А может это были пустынные ветра? Или это другие люди? Что же они забрали?
Девочка смотрела на мальчика потерявшего зрение и трогала свои глаза. На девочку лишенную слуха и кричала в пустоту, желая понять, чего лишилась она.
Ручка в её руках податливая и мягкая, плавиться, словно пластилин и стержень так и норовит сломаться. Лист бумаги отдает запахом тухлятины и подпаленной шерстью.
На пол летят сложенные бумажки самолетиками, разорванные на мелкие кусочки, скомканные и изрисованные. Чем-то странным и непонятным. Чем-то знакомым и пугающим. Там тени-люди, злость и страх. Там прошлое, но не будущее и настоящее.
Мальчик говорит ей пойти туда, где безопасно и спокойно. Просит её описать то, что она видит, так как говорит её душа. Он много говорит. Много нервничает и ломает вещи. Он сам не может справиться со своей проблемой, а ещё и ей пытается помочь. Это её раздражает, совсем немного, но всё же.
Первое, что у неё получается как раньше – письмо. Письмо тем, кого она любит чуть больше жизни, но тем, кто его никогда не получит. Потом она начинает писать.
Для неё слова – воздух, а бумага с чернилами – аппарат искусственного дыхания.
***
Когда девочка с давно забытыми ветрами закричала, они удивились. Она говорила о том, что картина мальчишки победила, её оценили по достоинству. Она говорила о том, что записанные мелодии девочки слушает уже вся страна. Она говорила о том, что скоро её рукописи отправятся за границу.
— Твои мечты сбылись, ты смогла своего достичь, — шептал мальчик, вытирая кисти.
Она смотрела на заходящее солнце, на его лучи осветляющие их, словно короны на их головах. Словно крылья, что они чувствовали, но никогда не могли увидеть.
— Нет. Это МЫ смогли этого достичь.
***
Когда девочка дописала ещё один свой очерк, она опять посмотрела в окно. Там не было всепоглощающего небосклона с разводами морской голубизны, там не было расплавленных золотых сгустков облаков, в переливах перламутровых жемчужен, там не было каменных стен с великанов. Там было небо, солнце, облака и город.
Девочка посмотрел на свои руки, которые были с правильными линиями без каких либо вывихов и шишек. Девочка медленно перевела взгляд на зеркало. Оттуда на неё смотрела какой-то незнакомец и чужой человек. С осунувшимся лицом, серыми волосами и бледной кожей. Она в задумчивости провела пальцами по предплечью и бокам. Когда-то там было… Что?
Мальчик устал от темноты. От спутанных волос и длинных ногтей, которые больно царапались. От неустанных комплиментов и подбадриваний со стороны чужих людей. Он знал, что люди приходят не столько посмотреть на его картины, сколько на него. На чучело. На инвалида. На того, кто, потеряв зрение, может рисовать картинки. Они так и говорят «удивительно, он всё ещё может рисовать свои картинки».
Мальчик устал. Он совсем забыл, каким был мир, и, каким он его представлял, в голове всё смешалось и разлилось черной вязкой субстанцией.
Девочка что пела, словно райская птица теряла голос через день. Он глотала таблетки и пила все возможные химикаты. Она рвала горло и стирала пальцы в кровь, играя всем на публику. Она изливала душу, рассказывая свою историю, но в ответ слышала лишь тишину. Она чувствовала дребезжание воздуха, когда люди хлопали, но не слышала быстрого биения чужих сердец.
***
Музыка больше не привлекала девочку, а краски были той же темнотой, что и холсты у мальчика, книги превратились из удивительных дверей в стопку испорченной макулатуры.
Это было бессмысленно. Вся жизнь слилась и превратилась в один большой маскарад. Бал с ухмылками и лестью. Это дети поняли только сейчас. Только сейчас, что вся фальшь и грязь видна только тогда, когда ты совершаешь ошибку, опускаясь на самое дно, ошибку совершенно нелепую, виной, которой даже не ты. А когда ты возносишься и получаешь признание, люди тянут руки и улыбаются. Криво, некрасиво и с гнилью. И лишь благодаря твоим ошибкам можно обличить, то, что пытаются закрасить яркими красками.
Дети просят лишь одного. Тишины. Молчания. Покоя.
Что бы стало как прежде. Что бы люди опять, забыли про них, пусть даже раздаётся смех со всех сторон и жестокие смешки. Пусть. Это больше не важно, главное, что бы про них забыли, точно так же, как одним солнечным днем о них узнали/вспомнили.
***
Девочка умоляет, кричит и молится. Неважно кому и неважно, кто услышит, главное, чтобы услышали. Она просит как никогда, она плачет и шепчет, что это её вина, что если бы не она, всё было бы по-другому, что…
А потом она видит.
За окном, в ночном и тихом небе, падает звезда, оставляя серебристый свет. Девочка смотри и кивает. Её услышали и она знает, что теперь делать, как всё исправить…
