XI Международная независимая литературная Премия «Глаголица»
Город дышал зелёными листьями и смеялся человеческими голосами. Солнце светило сразу отовсюду: оно горело на ярком, будто раскрашенном акварелью небе, отражалось в убегающих вверх окнах домов, пряталось в пыльном асфальте и плясало по сгорбленным спинам машин.
Аня шагала сквозь этот солнечный поток и время от времени крепко зажмуривалась. Так ей казалось, что она растворяется в мире. Ей казалось, что, если очень постараться, она сможет слиться с солнцем, превратиться в этот шум, шелест и блеск, ну или хотя бы притвориться ими. Но, открывая глаза, она снова обнаруживала себя человеком.
Она достала телефон: четырнадцатое мая, суббота, двенадцать часов. По субботам у Маши испанский до двух, по понедельникам и средам — математика с шести до полвосьмого, по четвергам и вторникам — английский так долго, что Аня даже не стала запоминать. У Маши загруженный график, строгие родители и тысяча планов на будущее. У Ани — небо в ладонях, стёртые кеды и вросшая в кожу улыбка. Тётя Лена, Машина мама, считает Аню лентяйкой. Аня смотрит на острые уголки морщин тёти Лены и думает, что Маша на неё совсем не похожа. Маша вообще ни на кого не похожа.
Сейчас двенадцать, а испанский заканчивается в два, но это, конечно, ни капли не важно. Можно и подождать.
Аня прошла несколько своих любимых дворов — больших, тенистых, похожих на островки жизни среди бурлящего моря города. Она купила и съела шоколадное мороженое, попрыгала по криво нарисованным на асфальте классикам, поздоровалась с совершенно незнакомыми бабушками на скамейке, пожмурилась на солнце, пролезла под каким-то забором, нарвала в палисаднике букетик пушистого клевера, оставила его перед чьей-то дверью, четыре раза посмотрела на экран телефона и заметила трёх девочек неподалёку. Девочкам было лет по семь. Они рисовали мелками узоры на бордюрах и смеялись тонкими, будто падающими с неба голосами.
У Ани что-то вздрогнуло не то в горле, не то в сердце. Она снова прошла по лабиринтам дворов, к магазину, в котором покупала мороженое. Продавщица странно на неё посмотрела и хлопнула приклеенными ресницами, но безропотно дала ещё три порции. Аня расплатилась помятой купюрой и старательно выцарапанной из карманов мелочью. Мелочь звенела голосами тех девочек.
Возвращаясь из магазина, Аня чувствовала себя какой-то более живой и полной, словно капелька солнца упала в неё, как звенящая монетка — в копилку.
Девочек на месте уже не было. Их не было ни в том дворе, ни в соседнем. По бордюру одинокой змейкой полз узор, неумело раскрашенный сразу всеми цветами.
Одно мороженое Аня съела. Вкус она не запомнила — может быть, шоколадное, а, может быть, и ванильное. Потом она задумчиво посмотрела на два оставшихся. В свои лучшие дни она с радостью набросились бы и на них тоже, мороженое всегда было её страстью, но сегодня она была как-то не в форме.
Выбросить? Ну уж нет. Отдать?
Аня повертела головой: во всём дворе кроме неё был только пожилой человек с седовато-русыми волосами. Он сидел к ней спиной, за деревянным столом на одной толстой ноге. Спина казалась грустной.
Аня стекла со скамейки и осторожно двинулась вокруг стола по редкой траве и пластилиново-мягким комьям земли. Пакет с мороженым болтался и шелестел у неё в руке. Грустная спина и стол медленно повернулись, как на вращающейся сцене. Стали видны тускло поблёскивающая бутылка и чуть дрожащая рука, ведущая по щербатым линиям дерева. Аня стояла и смотрела, видя совсем другую руку, другую бутылку и другой стол. Постепенно две картинки подползли друг к другу и слились воедино. Скрипучая карусель неподалёку захохотала высоким и страшным голосом.
Аня развернулась и ушла, почти вслепую перешагивая через дорожки. Приторная сладость мороженого перекатывалась у неё на языке. Наверно, второй стаканчик был лишним. Наверно, сегодня совсем не её день.
Улица снова окатила её своим солнцем и смехом, но Аня почему-то думала только о том, что её мороженое совсем скоро растает на такой жаре. Она думала об этом, когда рассеянно шагала по тротуару и даже когда подняла глаза и увидела вывеску «Языковая школа». Вывеска была какой-то дурацкой, оранжево-синей. Всем известно, что это плохое сочетание.
Открыла телефон. Четырнадцатое мая, суббота, тринадцать часов. Долго же ты продержалась.
Аня свернула в сторону, на длинный спуск со ступенек для мамочек с колясками. Положила пакет в тенёк, взгромоздилась на железные перила и напечатала: «Привет, зазнайка! Я тут не рассчитала свои желания и возможности… Короче, у меня есть две лишние порции мороженого. Может, спустишься на минутку?» Потом подумала и дописала: «Пожалуйста».
После этого она то пялилась в экран, то тыкала пальцем в леденяще холодное мороженое, то болтала ногами. Воробьи сердито чирикали друг на друга. Перила врезались в ноги — она ёрзала, но не вставала. Ей нравилось представлять себя птицей на ветке.
Сообщение засветилось как прочитанное через две минуты. Аня представила, как Маша осторожно включает спрятанный за учебниками телефон, как она хмурится и, может быть, даже бормочет про себя какое-то ругательство по-испански. Что-то вроде: «Тысяча чертей! Опять эта девчонка не даёт мне учиться!» Впрочем, это как-то слишком в духе «Трёх мушкетёров», Маша бы так не сказала.
Экран устало моргнул и закрыл глаза. Ответа так и не пришло, а Аня всё смотрела в пыльную темень. Она была как телефон — уставший телефон без подзарядки.
– Ну и долго ты тут сидишь?
Аня вздрогнула и чуть не свалилась со своего железного насеста.
– Маша, блин! Напугала!
Маша хмыкнула, но глаза у неё остались прежними — внимательными и цепкими, как крючки. Аня почувствовала непреодолимое желание что-то делать.
– Да! Мороженое! — гаркнула она и соскочила с перил. Те вздрогнули и ритмично, громко закачались.
– Я пыталась тебе не писать, вот честное слово, пыталась, но день такой солнечный, и мне совершенно некому отдать мороженое…
– Что случилось?
– Ой, да я просто пришла в магазин, а там столько мороженого, ну как тут было пройти мимо? Оно, конечно, немного подтаяло, но в принципе ещё ничего…
– Аня!
Аня застыла с рукой в пакете и заморгала, поднимая взгляд. Зелёные глаза смотрели встревожено, немного сердито и прямо в душу. Удивительно, как Маша умудрилась сохранить такой взгляд, по-детски прикусив палец. Аня автоматически протянула руку и убрала Машину ладонь подальше от лица. Грызть ногти — старая нервная привычка, ей уже пять лет, не меньше. Когда-нибудь Аня Машу от этого отучит.
– С чего ты взяла, что что-то случилось? Мне просто было скучно.
– Ты написала «пожалуйста».
– Ну да, решила хоть раз побыть вежливой.
– И прячешь взгляд. И тараторишь. Я же вижу, что что-то случилось.
– Ты что, начиталась книжек по психологии?
– Я дружу с тобой девять лет, Ань. Мне не нужны книжки по психологии.
Аня вздохнула и провела ладонью по лбу. Это было приятно: рука была всё ещё холодной от пакета, а лоб — горячим, как у больной. Может быть, прийти сюда было плохой идеей. Может быть, всё это было одной большой плохой идеей.
– Отец вернулся сегодня утром.
Брови Маши дёрнулись вверх и зависли там, преодолевая закон земного притяжения. Её глаза, до этого прыгавшие между Аниными зрачками, теперь замерли, и в их глубине слаженным часовым механизмом заработали мысли. Аня так часто видела этот процесс, что давно полюбила его. Да и кому не интересно наблюдать, как в чьей-то гениальной голове рождаются, переделываются и умирают догадки, предположения, наблюдения и прочие вещи, о которых Аня думает так редко, а Маша — так часто?
– А твоя мама что? — спросила Маша.
– Простила. Дура.
От последнего слова сразу захотелось выцарапать себе глаза, но Аня не подала виду. Упал — танцуй дальше, верно?
Глаза Маши медленно прошлись по ней — вверх, вниз, снова вверх — наверняка вбирая в себя отсутствие рюкзака, подрагивающие руки и по-воробьиному взъерошенные волосы.
Маша медленно опустилась на перила и спросила голосом учительницы после долгого рабочего дня:
– А ты что?
– А мне плевать.
Чтобы доказать это, Аня снова залезла на свой насест и закрыла глаза. Плевать на мороженое, пусть тает. На всё вообще плевать.
Так они сидели рядом, словно две отдыхающие перед перелётом птицы. Около подъезда кучка студентов громогласно поздравляла какого-то Васю с днём рождения. С вентилятора рядом посекундно капала вода — тик-так, кап-кап. Ветер обнял их со спины и зашептал в уши что-то непонятное, оканчивающееся печальным вздохом. Цветущая сирень пахла изо всех сил. В неплотной темноте прикрытых век всё это казалось Ане полным и объёмным, как будто они сидели не на улице, а в стеклянном шаре, доверху наполненном звуками и запахами.
Анина мама однажды купила такой шар на Новый год. В нём был маленький дом с горящим окном и тремя фигурками счастливых миниатюрных жителей. Если шар потрясти, то на дом сыпался снег, но Аня редко это делала. Ей и так всё нравилось. Это был хороший шар, но он давно разбился, и его уже не склеишь.
– Пойдём ко мне? – спросила Маша.
Аня во второй раз чуть не свалилась с перил.
– Чего?
– Я говорю, пойдём ко мне. У меня родители на работе.
– А испанский?
– Я и так вышла слишком надолго. Скажу, что мне стало плохо.
– Твоя мама узнает.
– Тогда я объемся мороженого, и мне станет плохо, – усмехнулась Маша, вставая с перил и протягивая Ане слишком бледную руку. На солнце ей надо, вот что. – Я серьёзно, Ань, пойдём. Фильм посмотрим.
Празднующие студенты наконец угомонились, ветер молчал. Машины глаза смотрели понимающе, уверенно и прямо в душу, рыжие волосы сияли на фоне акварельного неба. Кто вообще придумал, что оранжевый и синий — плохое сочетание?
– Ну только если фильм, – сказала Аня и вложила свою руку в привычно прохладную ладонь.
Так они и пошли по улице, с почти растаявшим мороженым и сцепленными руками.
– Они хоть знают, что ты ушла?
– Не-а. Я вылезла через окно.
– Ты что?
– Это было здорово. Мне даже понравилось.
– Ты сумасшедшая?
– Ага.
Солнце светило сразу отовсюду. Город дышал зелёными листьями и смеялся человеческими голосами. Аня закрыла глаза, доверяясь ведущей её ладони, и растворилась в мире.
