«Это было давно», — задумчиво, рассказывая историю, сказала Мэри Поппинс. Она замолкла, словно вспоминает события, произошедшие очень давно до этого времени. Затем она продолжила мечтательно, всё ещё смотря в середину комнаты, но ничего не видя.
Красная Корова — так называли её. И она была очень важной и процветающей (так говорила моя мама). Она жила на самом лучшем поле во всём округе — большое и полное лютиков размером с блюдце и одуванчиков, которые превышали размеры метлы. Поле было все цвета первоцвета и золота, а лютики и одуванчики стояли на нем, словно солдатики. Каждый раз, когда она проглатывала голову одного солдатика, на его месте вырастал другой, в зелёном военном пальто и жёлтом кителе.
Она жила там всегда — она часто говорила моей матери, что не может впомнить времена, когда она не была на этом поле. Её мир ограничивался зелёными изгородями и небом, и она ничего не знала о том, что находится по ту сторону этих границ.
Красная Корова была очень благородной, она всегда направляла себя как идеальная леди и знала, что есть что. Для нее все было либо чëрным, либо белым — не было и разговоров о том, чтобы было серым или, может быть, розовым. Люди были хорошими или не хорошими — не было ниничего умеренного. Плоды одуванчиков были сладкими или кислыми — никогда не было средне хороших.
Она вела очень занятую жизнь. По утрам она вела уроки Красной Телёнке, своей дочери, а днëм она учила малышку манерам, мычанию и всему остальному, что должен знать хорошо интеллигентный телёнок. Затем когда они принимали пищу и Красная Корова показывала Красному Телëнку, как выбрать хорошую травинку из плохой; а когда еë дитя ложилось спать ночью, она уходила в уголок поля, жевала жвачку и думала о своих собственных тихих мыслях.
Все её дни были совершенно аналогичным. Один Красный Телёнок вырастал и уходил, а на его место приходил другой. И разумеется, что Красная Корова представила, что её жизнь всегда будет такой же, как и обычно, — на самом деле, она чувствовала, что не может желать ничего наилучшего, чем чтобы все её дни были похожи друг на друга, пока она не дойдëт к концу.
Но в тот самый момент, когда она вспоминала об этом, приключение, как она потом сказала моей маме, преследовало её. Оно настигло её однажды ночью, когда сами звёзды на небе были подобны одуванчикам, а луна — была как большая маргаритка среди звёзд.
В эту же ночь, когда Красный Телёнок уснул, Красная Корова резко встала и начала плясать. Она танцевала дико, прекрасно и ритмично, хотя у неё не было музыки. Временами это была полька, порой Хайленд Флинг, а иногда особый танец, который она создала сама. И между этими танцами она делала реверансы, широкие поклоны и стучала своей головой об одуванчики.
«It was long ago,» said Mary Poppins, in a brooding, story-telling voice. She paused, as though she were remembering events that happened hundreds of years before that time. Then she went on dreamily, still gazing into the middle of the room, but without seeing anything.
The Red Cow — that’s the name she went by. And very important and prosperous she was, too (so my Mother said). She lived in the best field in the whole district — a large one full of buttercups the size of saucers and dandelions rather larger than brooms. The field was all primrose-colour and gold with the buttercups and dandelions standing up in it like soldiers. Every time she ate the head off one soldier, another grew up in its place, with a green military coat and a yellow busby.
She had lived there always — she often told my Mother that she couldn’t remember the time when she hadn’t lived in that field. Her world was bounded by green hedges and the sky and she knew nothing of what lay beyond these.
The Red Cow was very respectable, she always behaved like a perfect lady and she knew What was What. To her a thing was either black or white — there was no question of it being grey or perhaps pink. People were good or they were bad — there was nothing in between. Dandelions were either sweet or sour — there were never any moderately nice ones.
She led a very busy life. Her mornings were taken up in giving lessons to the Red Calf, her daughter, and in the afternoon she taught the little one deportment and mooing and all the things a really well brought up calf should know. Then they had their supper, and the Red Cow showed the Red Calf how to select a good blade of grass from a bad one; and when her child had gone to sleep at night she would go into a corner of the field and chew the cud and think her own quiet thoughts.
All her days were exactly the same. One Red Calf grew up and went away and another came in its place. And it was natural that the Red Cow should imagine that her life would always be the same as it always had been — indeed, she felt that she could ask for nothing better than for all her days to be alike till she came to the end of them.
But at the very moment she was thinking these thoughts, adventure, as she afterwards told my Mother, was stalking her. It came upon her one night when the stars themselves looked like dandelions in the sky and the moon a great daisy among the stars.
On this night, long after the Red Calf was asleep, the Red Cow stood up suddenly and began to dance. She danced wildly and beautifully and in perfect time, though she had no music to go by. Sometimes it was a polka, sometimes a Highland Fling and sometimes a special dance that she made up out of her own head. And in between these dances she would curtsey and make sweeping bows and knock her head against the dandelions.
