Как человек становится таким, какой он есть? Что влияет на становление его личности? Почему некоторые вещи навсегда запечатляются в сердцах одних людей и мгновенно стираются из памяти других, сливаясь с мешаниной событий?
Эта история произошла очень давно, ей минуло уже больше десятка лет, но именно она оказала наибольшее влияние на мою жизнь. Закрывая глаза, я могу до мельчайших подробностей четко вспомнить тот душный полутемный концертный зал, одинокий стул посреди сцены и сотни людей. Зрителей было очень много и намного больше, чем мог разместить дешевый съемный зал на окраине города. Больше половины слушателей стояли, но их позы не выражали неудовольствия, как это обычно бывает, напротив, все они выглядели удовлетворенными и спокойными, а все их внимание было приковано к сцене и человеку на ней.
Я не буду называть вам имя этого мужчины, оно ничего вам не даст. Таких как он сотни по всему миру. Они не снискали известности на большой сцене, не стали выступать в составе известных групп, они были просто людьми с любимым занятием, хобби. Музыка слишком ненадежная отрасль, чтобы сделать ее целью жизни, и тут даже не в таланте дело. Весь мир больших и известных людей – русская рулетка.
Тот мужчина, держащий на правом плече скрипку, был ничуть не менее талантлив, чем многие более известные музыканты. Люди слушали его, раскрыв рты, не в силах оторвать взгляда от тонких пальцев, умело скачущих по грифу скрипки.
Самого меня привела сюда чистой воды случайность. Проходя мимо небольшого кафе, я увидел черно-белое объявление, напечатанное на обычном тонком листе в соседнем фотосалоне. Картинка была самой примитивной – скрипка на фоне скрипичных ключей, таких можно сотни найти сейчас в интернете, но именно та черна-белая скрипка запала в мою душу, и ее я запомнил навсегда.
Цена за вход была символическая и то, только за три первых ряда. Я заплатил деньги и сел на первый ряд, прямо напротив сцены и высокого, будто барного стула. Люди постепенно подтягивались, занимая свободные места и негромко переговариваясь. Вся эта атмосфера меня завораживала. Здесь все выглядело крайне дешево, и, в сущности, убого, кроме вышедшего на сцену человека и его скрипки.
Вспоминая все это сейчас, я могу сказать, что на самом деле и человек тот был довольно потрепанный. Пиджак и брюки были явно не новыми, а взгляд ужасно усталым. Скрипка была местами поцарапанная, и лак где-то был протерт, но тогда я на все это не обратил внимания.
Мужчина начал свое выступление без предисловий. Он просто сел на стул, встряхнул руками, положил скрипку на плечо и начал играть.
Эта музыка окружила все вокруг. Она слышалась в каждом уголке этого тесного зала и отдавалась в сердцах людей. Я не могу сказать, о чем на самом деле пела та мелодия. Для каждого она рассказывала о разном. Я слышал песню о несчастной любви и отвергнутом кавалере. Печальные ноты сами дергали какие-то струны моей души, заставляя слезы застыть на глазах.
Сам скрипач тоже плакал. В свете тусклого прожектора на его лбу блестели капельки пота, а светлые глаза лихорадочно сверкали.
Мелодия начала плавно меняться, уходя из глухой темноты и отчаяния во что-то более светлое. Исчез душный зал, десятки людей, остался только человек на сцене, делающий невозможное. Наверное, в той музыке были допущены ошибки, где-то он фальшивил, но никто в зале этого не заметил.
Играл он, на самом деле, недолго, но мне, как и всем в зале, казалось, что прошли часы. Мои слезы высохли, и на сердце стало так легко! Внимание Лерки, которая рассмеялась над моим признанием в любви, больше не казалась таким уж важным. В самом деле, не единственная же она девчонка на свете!
Скрипач же тем временем прислонил скрипку к ножке стула и встал, кланяясь. Зрители, еще не отошедшие от музыки, с небольшой задержкой принялись хлопать. Мои ладони покраснели и начали болеть, но я продолжал молча аплодировать.
Люди начали постепенно выходить из душного зала на улицу, проходя на мимо сцены и бросая в футляр из-под скрипки деньги. Кто-то бросал монетки, со звоном ударяющиеся друг о друга, кто-то бумажные купюры.
Я уходил одним из самых последний и с растерянностью шарил по карманам в поисках хоть пары банкнот. Но мои пальцы нащупывали лишь ткань кармана да пару конфет. Мне безумно хотелось подойти к человеку на сцене, но в тоже время мне было стыдно.
— Эй, мальчик, ты выходишь? Голос скрипача был чуть хрипловатым от длительного молчания.
Я поднял глаза и посмотрел на него. Усталость, виденная мной ранее, исчезла из его взгляда.
— Простите, у меня совершенно нет денег…
Мой тихий лепет тогда показался мне до нелепого жалким.
Скрипач улыбнулся и поманил меня рукой.
— Да брось. Как будто, я играю ради денег, — он улыбнулся. – Играй я ради денег, меня бы здесь не было.
— Зачем же вы тогда?..
— Потому что мне это нравится. Как тебе музыка?
— О, — это, собственно, все, что я смог из себя выдавить. – Это было восхитительно. О чем вы играли? О любви? – быстро спросил я.
Скрипач рассмеялся.
— В этом и есть вся суть. Для тебе я играл о любви, для мужчины в третьем ряду о его уехавший дочери, для старушки позади о забывших про нее внуках.
— Но как вы это узнаете? – поразился я.
— А мне это и не нужно. Все люди схожи в одном. У всех есть свои несчастья. Они могут быть разными. Разве сравнится разбитое сердце с ужасной аварией? Несчастья могут быть внешне не похожи друг на друга, но внутри они одинаковы. Люди испытывают то же отчаяние, ту же безысходность и тот же страх. Горе, оно как водоворот, как смерч. Утягивает с головой, не давая шанса вырваться из этого порочного круга.
Скрипач поудобнее перехватил футляр со скрипкой.
— Людям, всем людям, будь то старик, или ребенок, надо чтобы им посочувствовали. Показали, что понимают их, что выход есть из любой ситуации. Это может быть необходимым толчком, побуждающим к действию.
— Но старушке от того, что она послушает музыку, не позвонят ее внуки, а дочь того мужчины не приедет, а Лерка… Ну, вы поняли.
— Но все они почувствуют, что не одиноки. Кто-то, пусть даже случайный человек со сцены понимает их горе. И этого достаточно.
— Но почему же вы тогда не выступаете на большой сцене? Там было бы больше людей, и…
Мужчина перенес барный стул и только потом ответил:
— Если бы все было так просто! То, что тебе так понравилось в моей музыке – есть верх непрофессионализма. Я не смогу сыграть такую же мелодию еще раз. Те эмоции, что заставили меня это сделать уже прошли. Настоящие музыканты должны быть независимы от переживаний и всего прочего. Они могут исполнить трогательную мелодия без соответствующих чувств внутри. В отличие от меня. Ты спросил меня ради чего я играл. Ради себя, мальчик.
— А о чем играли вы для себя? – спросил я.
Но скрипач не ответил. Он застегнул джинсовую куртку и помахал мне рукой на прощание.
Он перебросил футляр через плечо и сказал:
— Беги домой, зал скоро закроют.
— Где вы будете играть в следующий раз? – крикнул я, но мужчина меня уже не слышал.
После этого короткого выступления я очень полюбил скрипку и даже купил себе абонемент в филармонию, но больше я не поймал того чувства ни разу. Я ходил и во многие другие концертные залы, но ни что мне даже отдаленно не напоминало ту мелодию, и тот зал плачущих людей. Все время я вспоминал того человека в потрепанной одежде и его старую скрипку.
Человеческому разуму свойственно стирать что-то из памяти, и изменять воспоминания в угоду себе. Может быть, там были не десятки человек, а зал был не таким маленьким, как это запомнилось мне. Единственное, в чем я был уверен, так это в том человеке на сцене и его скрипке. Я не могу сказать, что та музыка что-то резко поменяла в моей жизни. Я все также ходил в школу, краснел перед Леркой и любил апельсиновый сок. Пафосно будет звучать фраза «но это что-то изменило внутри меня». Изменения не происходят моментально.
Я не могу сказать, как бы сложилась моя жизнь без того черно-белого объявления о концерте. Вся наша жизнь состоит из сотни тысяч незначимых событий и моментов. Что-то важное может забыться, а мелочь, произошедшая десятки лет назад, вдруг всплывает в памяти. И однажды все эти миллионы незначимых событий дадут о себе знать, неумолимо и необратимо изменяя что-то в человеке.
А того мужчину я больше ни разу не видел. Он не запомнил ни меня, ни тот душный зал, ни барный стул на сцене. А я помнил его слова и его музыку даже спустя много лет.
