Даже поверить не удается, что у меня получилось это сделать.
Идя по белоснежной улице, увешанной знамёнами, невольно вспоминаю слова учительницы по истории из старшей школы. «Да, Ваня, твоя коммунистическая утопия на бумаге — это, конечно хорошо. Но ведь это невозможно на практике! Эти мечты всегда приводит к диктатурам, расстрелам и лагерям!…»
Так твердили почти все, кого я знал в школе и за её пределами.
Ну, полюбуйтесь, товарищи! Навстречу шли улыбающиеся люди, пионеры с рюкзаками и рожками мороженого в руках, семейные пары с колясками, рабочие с заводов. Многие приятно удивлялись, ведь не каждый день можно в парке Горького увидеть президента. Приветливо улыбнулся стоящий у фонтана милиционер. «Здравствуйте, Иван Игоревич!» Казалось бы, в нашем обществе милиция не нужна — всё равно никто не нарушает порядка. Как бы не так! Они указывают дорогу, следят за чистотой общественных мест, помогают пенсионерам и регулируют движение на перекрёстках. Наконец, милиция здесь — орган помощи людям, а не инструмент власти.
Я подошёл к стойке с газированными напитками и поздоровался с приветливой пожилой женщиной, разливающей их.
— Можно, пожалуйста, барбарис?
— Конечно, Иван Игоревич!
Я засунул руку в карман в поисках десяти копеек, чтобы заплатить. Но, как назло, я забыл их в машине. По моему разочарованному лицу продавщица поняла, что заплатить нечем, и лишь шире улыбнулась.
— Да берите так, Иван Игоревич! Берите, берите, ради Бога!
Я улыбнулся в ответ, поблагодарил её и взял стаканчик с красным напитком.
«Здоровое общество, — подумал я, — воспитывает добрых людей! Эх, как же хорошо всё-таки у нас!..»
Попивая лимонад и радуясь жизни, я продолжил идти по парку. Справа на аттракционе-автодроме катались дети на игрушечных машинках, кто с родителями, а кто постарше, сами или с друзьями. Это заставило меня с теплотой вспомнить самого себя лет тридцать назад, ещё до войны.
Помню бабушку в жёлтом сарафане в крапинку и громадной шляпой под его цвет. Мы тогда пошли гулять в парк. Она села за столик при небольшом кафе и заказала себе кружку пива, а я побежал на аттракционы. Машинки, батуты, карусели… Их уже давно заменили на более современные, но раньше они были старые, ещё, наверное, даже советские, и хоть они были уже довольно обшарпанные, я не без лёгкой тоски в душе вспоминаю немного слезшую зеленую краску на машинке, в местах заржавелый забор, пыльные окна ларька с билетами… Вдоволь наигравшись, я прибежал обратно к бабушке и уселся на стул рядом с ней, любопытно разглядывая высоченную пивную кружку с пеной на поверхности. Почему-то у меня это ассоциировалось с обледеневшим озером. Не могу сказать, почему. И тут бабушка улыбнулась и спросила:
— Хочешь?
Я кивнул. Мне тогда было года четыре, и я никогда не пробовал этот странный напиток с еще более странным названием «пиво», и моё природное любопытство ответило за меня. Бабушка поднесла к моим губам кружку и я хлебнул немного пены с поверхности.
— Хм. Гадость какая.
Бабушка усмехнулась и сама отпила немного пива.
— Не дорос, значит.
Моя бабушка была очень интересным человеком и обычно знала толк в том, о чём говорила. Но всё-таки здесь она ошиблась. Мне никогда не нравилось пиво, и до сих пор я считаю, что оно — просто невкусная версия того же кваса.
В настоящее время меня вернула девушка в очках, в которую я, зазевавшись, врезался, заставив уронить открывшийся в полёте портфель-дипломат. Она с досадой посмотрела на раскиданные по полу книги и бумаги и тут же начала извиняться.
— Вот зараза! Ах, простите, Бога ради!
— Нет, это вы меня простите!
Я поднял книгу и протянул её девушке, и только в этот момент смог разглядеть её лицо. Это была Рита, мой пресс-секретарь.
— Рита! Вот так встреча! Какими судьбами?
Ей понадобилось несколько секунд, чтобы меня узнать. Она тут же попыталась пожать мне руку своей свободной правой, но получилось так, что мы, будто Шурик и Лида из старого-престарого советского фильма, пожали руки через книгу. И тут же рассмеялись.
— Ну, Иван Игоревич, решила вживую увидеть ваш родной город, так сказать. Много чего слышала, а самой приехать никогда руки не доходили, вот…
— А бумаги тогда зачем?
— Ну, вы ж знаете… Работы много…
— Да брось ты эту работу! – махнул рукой я — Отпуск же!
— Но…
— Никаких но! Это всё можно потом сделать, — я забрал у неё дипломат, засунул туда книгу и, имитируя Станиславского, показал рукой в небо — Жизнью надо наслаждаться! Жизнью!
— Жизнью… — неуверенно повторила она – Ну, как скажете. Портфель-то хоть верните.
— А вот и не верну! Знаю я тебя. Вернёшься потом в… Слушай, а ты где остановилась?
Рита неловко посмотрела на землю.
— Да вот, в гостинице одной…
Я посмотрел на неё, как ректор на списавшего студента, с несколько наигранным разочарованием.
— Эх, почему именно этого я и ожидал?
Внезапно она посветлела и даже как-то улыбнулась.
— Наверное, потому, что вы меня слишком хорошо знаете, Иван Игоревич.
— Ещё бы не знать! Мы же двадцать лет бок о бок, от школы до Кремля!
Надо сказать, что Рита была меня старше года на три, но школу мы закончили с разницей в два года, ведь я перескочил через класс. Мы познакомились на кружке дебатов в десятом классе, и хоть тогда мне было ещё только четырнадцать лет, я почти сразу проникся к ней глубоким уважением как к чуть ли не единственному моему союзнику на поле политической брани. Мы одерживали блистательные победы и терпели сокрушительные поражения, но оставались собой даже тогда, когда все козыри были в руках противника. Она была моим заместителем постоянно и в партии, и в МИДе, и в Кремле. Страшно представить, какими сплетнями обклеили нас западные журналюги, но скажу так: правдив из них только тот слух, который гласит, что она тактично перевела моё обращение к президенту Америки на саммите на заре моего президентства не как «Красную облупленную культяпку вам всем на воротник», а как «Мы рассмотрим ваше предложение, мистер президент». И при всём этом она ещё называет меня по имени-отчеству!
— Айда на дачу, а?
Этот вопрос, видимо, застал Риту врасплох. Пару секунд она простояла, судя по всему, прокручивая мои слова в голове.
— На дачу?… — она подумала с минуту и, видимо, выключила режим политика и стала обычным, настоящим, душевным русским человеком – А знаете что? Айда!
— Ну вот же! Вот! И никакая гостиница не нужна!
Я немного помолчал и добавил:
— Кстати… Ваня. Просто Ваня.
Рита кивнула, улыбаясь.
— Ну, пойдём… Просто Ваня.
Где-то милицейский оркестр заиграл давно забытый вальс. Он всегда играл в парке по выходным, сменяя, по обычаю, исполнявший в будние дни оркестр шахты «Капитальная», ведь тот аккомпанировал представлениям в Дворце Культуры. Ансамбли шахтёров и милиционеров мне нравились одинаково, но было в милицейском что-то такое необъяснимое, что заставляло меня едва ли не каждые выходные своего отпуска приходить в этот парк, брать барбарисовый лимонад и просто идти куда глаза глядят, наслаждаясь мелодичным звучанием баяна в тандеме с духовым оркестром.
Мы ещё не успели выйти с площадки с аттракционами, как вдруг мне в спину прилетел мяч.
— Так, ну и кто это сделал?
Секунды через две ко мне подбежал пионер в красном галстуке и виновато уставился в асфальт.
— Дяденька, простите, силу не рассчитал.
Я посмотрел на него, затем поставил на пол мяч и пнул его в сторону футбольного поля, где собрались с дюжину школьников и с любопытством смотрели на своего однокашника, мол, «ну чего там?», а самого провинившегося хлопнул по плечу и сказал:
— В следующий раз рассчитывай. Беги давай.
Рита всё это время сдерживала смех и, едва ли мальчик отбежал от нас на несколько метров, звонко рассмеялась. Я, не из настоящей обиды, а так, в шутку, изрёк:
— Подумаешь!
Мы пошли дальше по парку, мимо высоченных деревьев и ларьков с мороженым, рассказывая разные истории из жизни, по типу «а помнишь…» или «а я вот как-то раз…».
— А помнишь карнавал двадцать четвёртого? Когда я объявился в костюме Герцога Силэндского?
— Ты имеешь в виду, — усмехнулась Рита – когда ты просто надел военную форму, а потом всем наплёл про то, что ты – Герцог Силэндский?
— А ты-то откуда знаешь?
— A lady has her ways, — по-английски ответила она и мы оба рассмеялись.
— А если честно?
— Да друзья твои разболтали, как же ещё?
— Ах так! – пальнул я, разыгрывая уязвлённое эго – Никому нельзя доверять! Никому!
— Да ладно тебе, сколько лет уже прошло. Зато вспоминать весело.
— Ну, тут и не поспоришь.
Музыка оркестра немного отдалилась, и стало слышно голосистое пение птиц. Где-то соловей, где-то кукушка. В попытке разглядеть птичек среди золотой листвы на деревьях я посмотрел на ветви – напрасно. Внезапно, мой взор перекрыл латунный колокол, водружённый на серый пьедестал на небольшом удалении от дорожки.
— Постой.
Рита вопросительно посмотрела на меня, пока я перешагивал бордюрчик, отделявший тропинку от газона. Я подошёл к пьедесталу. У его подножия были сложены букеты, венки и просто цветы: тюльпаны, розы, гвоздики…
«Ликвидаторам аварии на ЧАЭС — как благодарная память тем, кто ценой своей жизни сохранил жизнь миллионам людей на планете.»
Надпись уже почти стёрлась, а сверху, прямо под колоколом, золотыми буквами было выбито «Чорнобиль•86». Этот памятник был здесь ещё с довоенных времён, и тоскливо напоминал мне не только о бессмертном подвиге ликвидаторов, но и о тяжёлой судьбе родного города, оказавшегося некогда на острие братоубийственной войны, и надпись на украинском символизировала для меня разбитую ради выгоды и пустых обещаний дружбу братских народов.
— Знаешь, — присев, тихо сказал я подошедшей поближе Рите – когда война только-только закончилась, я приехал в Донецк, и прежде чем идти домой, я пришёл сюда. Тогда ведь ещё город даже отстраивать не начали. А почти все те люди, которые делали Донецк таким, каким я его любил, поуезжали, и вместо них понаехали такие, что даже вспоминать страшно. Кто из блатных, кто из тех, вокруг кого большие деньги крутятся. Человеческая жизнь будто обесценилась – каждый день в газетах я читал про очередное убийство или поджог.
Рита молчала.
— Кому, как не тебе, знать, что я всегда верил в будущее? В «прекрасное далёко»? Всегда, даже когда казалось, что даже факты на стороне всех тех эгоистов, согласно которым людям лучше жить в конкуренции и вражде. Или циников, как наш кружок дебатов, которые считали, что человечество невозможно сплотить вместе и поэтому лучше просто каждому заниматься своим делом. И, знаешь, тогда, в Донецке, я чуть было не согласился с ними. Но я пришёл на этот памятник, и пообещал тем ликвидаторам – уж не знаю, услышали они меня или нет – что мы станем лучше. Ведь не ради того они жертвовали собой, чтобы мы здесь друг друга грабили и убивали.
Я затих, и пару минут мы простояли (вернее, она простояла: я всё ещё сидел на корточках возле постамента) в полном молчании, вслушиваясь в пение птиц и далёкую музыку оркестра.
— Мы стали лучше?
Вопрос, видимо, вернул Риту туда, к памятнику, ведь ей понадобилось несколько секунд, чтобы опомниться. Она размышляла о чём-то и мысленно была где-то очень далеко. Затем она присела возле меня, посмотрела на выложенные возле подножия цветы и вздохнула.
— Да.
Где-то там, за стройными рядами берёз, гоняют в футбол пионеры, идут в кино студенты, качаются на качелях пары, играют в песочнице дети. На лавочках, увлечённые кто игрой в шахматы, кто книгой, а кто просто природой, сидят пенсионеры. У фонтана приветливо машет интуристам облачённый в белую летнюю форму милиционер. Иными словами – кипит жизнь. Счастливая жизнь.
Вот оно – прекрасное далёко.
