В темноте, в этой густой черноте ничего не поймешь, ничего не увидишь, но если поднесешь свечу — станут проглядываться силуэты, а если принести с собой кучу таких свечек, то и всё остальное. Главное только, чтобы все огонечки в руках поместились, а то напрасно это будет: и сам ничего не увидишь, и показать никому не сможешь.
Рассыпались эти самые свечи по всему бару, — их достаточно мало, можно было пересчитать по пальцам, — но почему-то больше всего огоньков собралось именно у барной стойки. То ли место такое пригодное, то ли еще что… В любом случае, теперь главная сцена освещена: композиция была, было также за что зацепиться зрителю и можно было приступать к действиям. Всё же в этом баре придется провести не мало времени. А сколько уже прошло?
Наверное, всё началось с того… вернее, первое мое осознание началось с того, что я загляделся на свечи, пока скучающе сидел у барной стойки. Они были то яркими, то тусклыми — и никакого другого освещения в этом маленьком помещении не полагалось. И я сидел, вдруг задумался над чем-то, но мысли быстро запутались у меня в голове, и я так же быстро забыл, о чем думал.
Свет от свечей попадал в стакан с алкоголем, от него светилось стекло и из-за него поблескивала деревянная стойка. Почти никого в этом баре не было. Все столы — пустые. Заняты были только два места у барной стойки: там, где сидел я и кое-кто на соседнем стуле. Был еще и бармен, но стул ему, конечно, не полагался. Пускай стоит, напитки наливает.
К нам двоим подошел бармен — выглядел он почти так же, как и я: только причесанный. А так различий между нами никаких не было. Совершенно. Кстати говоря, надо бы подписать, что это я тут сочиняю, а не кто-то другой. Меня зовут Билли.
— Тебе что-нибудь налить? — первые слова в этой композиции принадлежали бармену и обратился он к тому, кто сидел рядом со мной, пока протирал бокал тряпочкой. К слову, этого бармена звали Уилли.
— Свечу налей.
— Что-то покрепче? Я тебя понял, — бармен, высокий и широкий, с темными причесанными волосами кивнул и пригнулся, доставая из-под барной стойки бутылку с алкоголем. Я скучающе понаблюдал за ним, особенно внимательно разглядывая то, как он крутит и трясет шейкер — я бы так не смог, да и каждый день укладывать волосы, как он — тоже. Может, где-нибудь в другой вселенной я бы выглядел именно так. По крайней мере, я понадеялся, что в таком случае я бы так же круто крутил этот шейкер.
Довольно хмыкнув себе под нос, я отхлебнул немного алкоголя из своего стакана и поморщился. После этого я повернул голову на своего нового собеседника, пока пылающие свечи оседали на моем стакане оранжевыми красками; хотя он каждый раз сидит рядом со мной, поэтому правильнее будет сказать, что он мой старый добрый собеседник.
— А ты знаешь, что такое настоящий человек? Вот я думаю, что это тот, кто испытывает эмоции, тот, кто умеет чувствовать: хотя бы холод или жару. Тот, кто не боится себя.
Он глянул на меня, заметив, что я зачем-то перемешиваю жидкость в своем стакане и задумчиво за ней наблюдаю, и приподнял бровь, хотя не был удивлен. Кстати говоря, моего собеседника звали Билл.
— А ты себя боишься?
— Не знаю, а ты? — я оторвался от стакана, вместо этого бросив взгляд на Билла, и на мгновение мне показалось, что я смотрю на собственное отражение. Различие было лишь в том, что у меня был напиток, а у него не было.
— Тоже не знаю. Но, вроде, смотрю на тебя и страшно становится.
— Понимаю.
Стекло глухо звякнуло о барную стойку — Биллу подали его напиток с чем-то крепким. Он подобрал коктейль и отхлебнул немного, а после, оперевшись о стойку локтем и подперев щеку, взглянул на меня:
— К чему это сейчас было?
— К тому, что, если я однажды захочу стать кем-то значимым, кем-нибудь важным, меня поймут? Мои картины. В смысле, кто-нибудь поймет, что я рисую, и о чем я думаю, когда рисую.
— Ясно…
— А я однажды захочу таким стать.
Я, наконец, опустил свой стакан на деревянную стойку и уставился куда-то вперед. Вот и появились вопросы перед глазами и, даже отвечая на них, появлялись новые. Зато теперь появился и смысл этой композиции и, наверное, смысл моего времяпровождения в баре. Но почему именно бар главный элемент этого всего? Впрочем, даже я сам этого не знаю. Но, может, если побуду тут подольше, ответ сам меня настигнет — всё же когда что-то долго рассматриваешь, замечаешь больше деталей, которых раньше не замечал.
— Кстати, а напиток у тебя откуда? Бар же только открылся, — отозвался Билл в моем левом ухе. И почему-то прямо в этот момент свечи стали светить ярче.
— Я тут давно сижу, — я снова отхлебнул немного своего напитка, по-прежнему отрешенно поглядывая на полки бара перед собой. — И я сам налил.
— Как это? Как ты залез сюда тогда?
— Просто зашел. Бар не был закрыт, — я вновь повернулся к нему, обвел его взглядом, как будто искал ответы на свои вопросы по его карманам. — Просто мысли приходят немного позже, чем прихожу я.
И вот, огоньки свечей стали неспешно болтаться от чего-то такого, что было сильнее, если бы на них просто подули. Однако огонь не затухал, а наоборот разгорался. Наверное, на этом самом огне и надо сделать весь акцент, а не на этом тусклом и маленьком баре.
А теперь была ночь. И я смотрел на звезды. Повсюду была чернота, ничего не было видно — так я сделал специально, чтобы весь акцент уходил именно на крошечные белые точки, что подразумевало звезды. Каждый бы понял, что это звезды, но не каждый бы вдумался, что они там делают. А они сияют надеждой и надеются, что они кому-то нужны, что их кто-то заметит. Много ли таких людей, кто поднимает голову, чтобы посмотреть на темное небо? Даже если там видно не все звезды, а лишь их малую часть — всё равно это прекрасно и всё равно это завораживает… но кого? Разве что только меня.
Наверное, у меня такие же тусклые мечты, как эти звезды: они есть, их много, и они прямо над головой, но кто бы их еще заметил, кто бы на них посмотрел. Да и их всех не видно. Так что я, наверное, мало на что могу рассчитывать со своими мечтами, но… я искренне пытаюсь их достичь.
И в своей картине со звездами я хотел выразить именно это. Наверное, если так, просто рассматривать все эти мазки краски, то увидишь только звезды на фоне черного неба с редкими облаками, но стоит лишь задуматься… Но… мысли ведь у всех разные и кто-то, возможно, придумал бы свой смысл, верно? Интересно, а кто-нибудь меня бы понял? Если бы я всё же решился рассказать, показать всем свои огоньки…
Может, и в правду стоит попробовать? Может, люди увидят в моих картинах тот же мир, что вижу я? Я бы смог стать для кого-то запоминающимся?
И всё же я захотел стать кем-то значимым. Эта идея стала разгораться во мне, как пожар, однако даже я сам не смог бы его потушить. Да и не захотел бы.
Второе мое осознание началось с того, что я снова по-привычному наведался в этот бар — сегодня там, на удивление, было ярче некуда. Никогда не видел, чтобы бар так сиял: всё было прекрасно видно, стал даже замечать некоторые детали, которых раньше не было — например, огромную паутину прямо над барной стойкой, которая так идеально закрывала трещину на этом старом дереве. Впрочем, это очень даже интересная деталь в этой композиции… Так что даже с таким ярким желтоватым светом было за что зацепиться зрителю. Может, и не в этом дело?
И всё это, кстати, произошло из-за того, что свечи разгорелись, как самая настоящая идея, как смысл: они не то, что стали светить ярче — их просто стало больше, однако непонятно почему. Теперь некогда темный бар сиял так ярко, что почти слепил глаза. Может, всё дело в этом бармене с вечно прилизанными волосами…
Но было то, что в этом маленьком помещении никогда не менялось: тут сидели одни и те же, всё те же Билл, Уилли и Билли — то есть я. Нас всегда было трое. Почти ничему не удивившись, я уселся за барную стойку, как обычно рядом с Биллом.
— Ого. Сегодня ты впервые приходишь поздно.
Я повернулся на своего вечного собеседника с вечно растрепанными волосами, как у меня, с неизменно уставшими глазами, какие были и у меня, и с привычной худобой, что также преследовало и меня, и усмехнулся — свечи усмехнулись вместе со мной и зашевелились:
— Заблудился по пути, — я приподнял пальцы, чтобы заказать что-нибудь, но почти сразу же опустил обратно, предательски смущенно заулыбавшись. — Заманила тут меня… одна очень интересная личность. Позвала с собой, сказала то, что я хотел слышать. Ну я и поддался искушению.
Уилли таки заметил мои непослушные пальцы и подобрался поближе, попутно протирая стакан тряпочкой — хотя, может быть, ему просто было интересно и дело вовсе не в моих пальцах:
— Да? А, у нас они в округе часто ходят. Одна даже сюда, в бар заходила.
— Это было вдохновение… — со вздохом добавил я.
— А я о чем. Они однажды тебя находят, цепляются и достают. Сам не отцепишь — они уходят сами, как пропадает интерес. И ведь не возвращаются, хотя… могут и вернуться, если сильно понравишься, — по-доброму разъяснил бармен, который по какой-то причине мне не нравился. Я сам не знаю почему: голос у него теплый, почти горячий и с дымом, но не как от сигарет, а как из трубы от дома или как от дымохода бани… И голос у него грубоватый и хриплый, в общем, он мне как родной… Может, он и в правду я из какой-нибудь параллельной вселенной?
Уилли постучал пальцем по барной стойке — я поднял на него глаза, понял, чего он от меня ждет и сказал, что мне как обычно. Наверное, я ему всё-таки завидовал. Он выглядит таким уверенным… а я? А я чего-то вечно боялся. Не себя ли, случаем?..
Я взглянул на Билла — он лежал на деревянной стойке лицом вниз. И тут я понял, что настала та самая кульминация в моем творении. То, ради чего всё и начиналось.
— Знаете… я хочу поучаствовать на выставке, попробовать себя, показать себя другим людям, — начал я. Почему-то никто не поднял на меня голову. — И… мне кажется, что у меня всё получится.
— Как уверенно, — заговорил вдруг Тилли, который обычно редко когда наведывался в бар, однако приходил он всегда вовремя: всегда, когда что-то происходило. И никто даже не удивился его внезапному появлению, как будто он там и должен быть. Я тоже не удивился, потому что знал, что сегодня он придет. — Ты и в правду так думаешь?
— Да…
— Ты перестал себя бояться? — Билл, наконец, поднял голову с барной стойки и взглянул на меня. Я лишь приподнял бровь.
— Наверное… А ты?
— Наверное. Если ты перестанешь — то и я перестану. Так ты боишься себя?
Тогда на этот вопрос я почему-то ответить забыл и вспомнил о нем только через какое-то время, когда на него действительно понадобилось ответить. В это время я гулял, наверное, где-то в городе. Было солнечно, на небе ни единой тучки и ни одного облачка. Я часто щурился из-за яркого света. Этот город я не знал, поэтому просто бродил по дорожке, надеясь, что она приведет меня в какое-нибудь хорошее место, но нет: она привела меня к одному человеку. Он был в цилиндре, с усами, ухоженный, сидел на лавочке и глядел на меня. Его имени я не знал, его самого — тоже, но решил подсесть к нему. Быть может, он и был тем самым хорошим местом.
— Хорошо ли быть знаменитым? — заговорил мой собеседник своим старческим, хрипловатым голосом. — Хорошо ли быть каждому известным? Хорошо ли быть для всех лицом, а не творчеством?
— Некрасиво, — коротко бросил я, а зачем — не знаю. — Некрасиво это.
Вот так я понял эту картину. На ней был изображен какой-то мужчина. Он приподнял цилиндр, а под ним, на макушке были бумаги, записки. Он, наверное, был кем-то известным, и все вокруг замечали лишь эту его часть, но вот, джентльмен отодвигает шляпу и намекает, что он — творчество, в первую очередь. А во вторую — уже знаменитый. Наверное, именно такой смысл вложил автор в свою картину.
— Здорово выглядит, — пробурчал я и обернулся на свою картину. На выставке так много интересных работ. — Надеюсь, у меня тоже получилось неплохо.
Как уже можно было понять, я всё же решил выставить одну из своих работ на выставке, и я был уверен, что справлюсь. К тому же у моей картины есть какая-никакая история и мне есть, что рассказать другим — это была та картина со звездами, кстати говоря. Может, меня запомнят? Хоть один человек… Я ведь немногого прошу, верно?
Тогда я этого не понял, но сейчас осознаю ясно. Столько вопросов крутилось в голове, но так и не появился один единственный, тот нужный. Я так и не ответил, боюсь ли я себя, боюсь ли показывать себя настоящего. Теперь я вижу, что да, но лучше бы, конечно, видел раньше. Когда был еще на выставке.
Там я и слова связать не мог. У меня не получалось рассказать о том, что я хотел выразить в своем произведении, что я сам о нем думал и чувствовал. Всё вроде бы легко, но я не справился из-за страха показаться слишком умным или пафосным, из-за переживаний. Как и ожидалось, никто меня не понял, все смотрели на меня недоверчиво, наверное, как на идиота. Я хотел рассказать о том, что скрывается за звездами, а в итоге рассказал о маленьких ничтожных белых точках, похожих на звезды. И в тот момент мои и без того тусклые свечи стали медленно меркнуть.
А тот, кто выставлял свою картину рядом со мной… он был совершенно другим человеком: он был амбициозным, открытым. Он не боялся говорить, что думал, не боялся молчать, когда слова не находились. Он, казалось бы, ничего не боялся. Просто говорил, что чувствует, говорил, не боясь, что осудят, что покажется шибко умным или напротив — глупым.
Как оказалось, смысл его картины был иным. Не таким, что я себе надумал. Тот художник говорил, что записки под шляпой джентльмена — сворованные. Он их украл у кого-то талантливого и незамеченного обществом, но разве кто-то будет задаваться этим вопросом, когда на его голове такой дорогой цилиндр? Впрочем, он так хорошо разъяснил остальным свою задумку, что все закивали, согласились с ним, а некоторые еще и подметили, что это гениально. Я и сам думаю, у автора была действительно неплохая идея. Но, честно говоря, моя версия мне нравилась больше…
Ему присвоили то ли первое, то ли второе место — я не запомнил. О том дне я в принципе предпочел забыть, но он всё никак не выходил из головы. Я жалел. Жалел, что так разволновался. Может, и у меня был шанс, может, меня бы тоже назвали гениальным или хотя бы закивали в ответ на мою идею, согласились бы… Впрочем, зато теперь я понимаю задумку своей композиции. Ту, что в баре. То, о чем я говорил Биллу. Вот кто есть настоящий человек. Человек, который не боится, который показывает, который не скрывает. Ну а я был всего лишь маленьким человеком. Маленьким человеком в большом обществе, с большими мнениями и такими же большими мыслями.
И вот мы снова сидим в этом баре, в моей извечной композиции, которой я никак не мог найти применение. Это было третье мое осознание. Как мне и говорили, — вернее, как я сам себе и сказал, — вдохновение ушло от меня и не вернулось. Это проворное вдохновение заманило меня, цеплялось и не отпускало, но вот… видимо, теперь пришло время с ним распрощаться.
Бармен Уилли, который был мне уже как родной, подал мне мой любимый напиток. Он всегда знал, что мне нужно — хотя, конечно, он знал. Как себя можно не знать?
Я кивнул ему, как бы поблагодарив, и отхлебнул немного. Мои глаза прожигали барную стойку, теперь уже темную, потому что почти все свечи потухли. Всё было мутным, но уютным. И сегодня нас было четверо: я, Билл, Уилли и Тилли. Наши имена удивительно похожи.
— Люди, которые не боятся себя — самые яркие свечи, которые я только видел, — тускло заговорил я, всё еще пытаясь выжечь дыру в этой старой барной стойке — сделать это у меня не получилось, зато я заметил, как бар стал меркнуть и медленно погружаться в темноту. — У меня свеч куча. Весь бар ими заполнен. Но они тусклые. Даже маленькую комнату не осветят, — я лениво покрутил стакан в руке и в нем я заметил, что почти всё затухло: осталось только четыре огонька, — а их одной свечи будет достаточно, чтобы… ну, не знаю. Чтобы, наверное, осветить весь мир.
Между нами повисла тишина. Какое-то время мы молчали. Потом заговорил тот, кому были присвоены первые слова в этой композиции. Он же эту композицию и закончит:
— Ты так часто сюда заходишь.
— Ну что я могу поделать, если мысли лезут через край… — и вот тут я заметил, что потухла еще одна свеча. Уилли положил ладонь мне на плечо. Так, по-теплому.
— Перестань приходить. Возьми и потеряйся где-нибудь по пути. Для твоего же блага. Не стоит самим с тобой постоянно разговаривать.
Я замолчал. Потухло еще две надежды, но одна осталась. Лишь одна свеча: колышущаяся, но не затухающая. И тут я заметил, что с этим барменом мы остались одни.
— Вали-ка ты отсюда, а то с тобой все свечи погаснут.
Все мысли ушли. И я остался один. Но та единственная свеча продолжала гореть. Моя никогда не затухающая страсть.
