XII Международная независимая литературная Премия «Глаголица»
Наше знакомство с Сарой в клубе «Серебряное Седло» было совершенно обыкновенным. Она танцевала, я перебирал мелочь на прилавке. Её костлявые плечи сулили наслаждение, какое испытываешь, мчась на высокой скорости по грунтовой дороге. Я спросил её, в каком самом дальнем от Монтаны месте она бывала, и она ответила: «Калгари». Я рассказал ей, как однажды всю ночь ехал в Юту после того, как увидел одну из их каменных арок в новостях.
Потом я узнал, что она лгала мне. Она бывала у океана. Это заставило меня задуматься, кто из нас на самом деле кого жалеет. На нашу свадьбу я подарил ей слепого котёнка. Мы наблюдали, как он гоняет комаров по дому, прыгая с дивана на стол и при этом ни во что не врезаясь. Но всё это уже позади. В прошлом году Сару забрал космический корабль, и с тех пор у меня не было ни секунды покоя. И в универмаге Бэйзина, и на заправке меня преследуют подозрения. Как будто это я бросил её тело в канаву, или, — что более вероятно, поскольку мои соседи смотрят на меня свысока – как будто она прыгнула в первый же остановившийся грузовик.
***
Я задам вам тот же вопрос, что и себе: почему они выбрали Сару? Почему они пришли именно на мой засушливый участок и из всех людей на планете забрали именно мою странную костлявую жену, которая ходила, вытянув подбородок, как гончая, и издавала свистящие звуки во сне?
Какая польза от такой женщины в огромном космосе? Неужели там кому-то нужно тысячу раз повторять просьбу вытряхнуть грязь из ботинок? Неужели там нужно кормить кур? Неужели там настолько холодно и одиноко? Эти мысли стучат в моей голове подобно топоту тысячи коней. Ветер дребезжит ставнями, клубы пыли перекатываются по комнатам пустого дома. Я смотрю на кресло-качалку у дровяной печи, где она вязала, на неоновые клубки пряжи. Я помню, как она вздыхала, вонзая в них спицу, или занимаясь изготовлением термочехлов на пивные банки и столовых ковриков, которые мы всё равно никогда не использовали. Любовь совсем не священна. Это великая трагедия. Ты влюбляешься. Это заканчивается. Ты опять влюбляешься. И снова и снова, кто бы ни оказался в Серебряном Седле. Но когда твою жену уносит в космос неизвестно кто и неизвестно куда, это трудно пережить. Трудно двигаться дальше.
***
Мой старый друг Лэнс МакНивен ждёт меня в «Акома Лаундж» в Бьютте. У Лэнса девять «Домино’с» , и он должен бы быть богат, да только у него семь дочерей и три бывших жены. Казалось бы, все эти женщины могли бы заставить его что-то осознать, но они лишь вгоняют его в меланхолию.
«Ты когда-нибудь слышишь гул?»
«Гул?»
Я киваю. «Сара стала слышать его в прошлом году. Низкий пульсирующий шум. Он не давал ей спать по ночам».
Кроме нас в баре только два человека: пьянчуга, уткнувшийся головой в стол, и барменша, сидящая в телефоне. Мы с Лэнсом – единственные, кто пришли на обед. «Кэтлин слышала голос одного радиопроповедника у себя в голове, — произносит он. – Говорил ей что-то вроде: “Выставь снегоход Лэнса на церковный аукцион”»
Кэтлин – его первая жена – занималась художественной гимнастикой в нашей школе. Помню ветреные ночи в городке Туодот, когда её жезл срывался и кружил над оркестром, как томагавк. Лэнс и я выросли вместе: пацанами бросали камни в уток на реке Болдер. Его родители владели большим ранчо МакНивен на севере долины, а мои трудились на той же земле, где теперь работаю я. В детстве Лэнс был злюкой: калечил лесных хомяков из рогатки, а сейчас носит шорты цвета хаки на своих безволосых ногах. Некоторые мужчины с возрастом становятся мягче.
«”Отпусти любимую лошадь Лэнса” – вот что ещё велел Кэтлин тот проповедник. Я потом три дня искал Шэдоу. Может, его тоже забрали твои инопланетяне».
Я представляю себе чёрную лошадь на звездолёте. Трудно такое вообразить – здоровенная коняга стоит там на фоне ночной Туманности Андромеды.
«А что, если она этого хотела?», — спрашиваю я.
«Кто?»
«Уйти как можно дальше».
«Не вини себя, — отвечает Лэнс. – Просто женщины рождаются жестокими».
***
Богоматерь Скалистых гор наблюдает за Бьюттом с вершины Континентального Водораздела. При росте в девяносто футов она такая благожелательная и чистая, что я вспоминаю, как мой отец плакал после посещения церкви. У человека, воздвигшего её, болела жена. Он заключил сделку с Богом: вылечи её, и я построю тебе статую. Жену вылечили, статую построили. В остальном город — это просто решетки, каркасы домов и разваливающиеся здания с мемориальными досками Национального исторического реестра на фасаде. И, конечно же, Беркли Пит, карьер длиной в милю, вырытый в центре города и наполненный медно-красной водой, настолько токсичной, что она убивает любую приземлившуюся птицу.
Я подумывал заключить с Богом свою сделку: пусть люди поверят мне насчёт Сары, и я сделаю из моего старого курятника придорожную часовню. Алтарь, распятие, свечи, вот это вот всё. Но это нелегко даже для Бога.
Мы с Лэнсом бесцельно бродим у каркасов домов. Я завидую даже самым жалким вещам.
Мы проходим мимо бездомной пары, сидящей перед бумажным стаканчиком с цветами. Солнце печёт, а от пива у меня руки чешутся что-нибудь сломать.
В детстве мои бабушка и дедушка катались на американских горках в Колумбийских Садах, где сейчас Беркли Пит. Плаванье в бассейне олимпийских размеров. Прогулка по набережной. Я киваю на Деву. «Как думаешь, что хуже: быть распятым или видеть распятым своего сына?»
«Моего сына? – говорит Лэнс. – Я бы всё отдал за сына!»
Философ из него никакой, так что я меняю тему. «Иногда у Сары был такой взгляд, как будто она знала, что что-то должно случиться».
Не знаю, зачем я продолжаю говорить с ним о Саре. Лэнс – единственный друг, который у меня остался. Я не хочу его оттолкнуть; все остальные считают меня чокнутым. Но я давно подозревал, что между ними что-то было, так что, возможно, он меня понимает. Лэнс катал Сару на своём парашюте с приводом. Они летали на обед до самого Пони . Я был рад за неё – ей нужно было как-то отвлекаться от каторжного труда на ранчо. Возвращаясь домой, она просто порхала. И вот Лэнс оборачивается – в его глазах слёзы, а на лице ярость. «Её взгляд? Космические корабли и гул? Не хочу об этом слышать! Весь этот бред причиняет мне боль!»
«Причиняет боль?». Будто это одна из его жён мчалась по Млечному Пути вместо того, чтобы получать алименты в Бозмене .
«Она ушла. Она просто ушла. Вот и все. Просто тебя ей было недостаточно». Он ускоряет шаг, голые икры уносят его прочь от меня на тротуар. «Никого не было достаточно».
«Что, черт возьми, это значит?»
Лэнс уже почти бежит. Сзади его голова выглядит продолговатой, как яйцо. Над темно-синей футболкой розовая полоска от солнечного ожога. Хлопья перхоти на воротнике. Жалкое зрелище. Поверить не могу, что когда-то на него равнялся. Он перепрыгивает через невысокий забор и исчезает за одним из старых особняков Медных королей .
«Лэнс! Сукин ты сын!»
Я стою как громом пораженный. Он ее любил? Может, поэтому до сих пор трется рядом со мной? Ищет зацепки? Горюет? В ушах как будто снова звук космического корабля – такой грохочущий рев, даже страшно, что все суставы разъединятся. Поднимаю пустую бутылку от пива и швыряю ему вслед.
***
Сары нет, и из зеркала на меня смотрит лишь отражение моего лица. Не знаю, как объяснить, но этого недостаточно. Вообще. Даже близко.
Sarah and I met in the usual way at the Silver Saddle Club. She was dancing with her knees, and I was moving change around on the counter. Her bony shoulders suggested the pleasure of high speeds on dirt roads. I asked her the farthest she’d ever been from Montana. She said Calgary. I told her I once drove through the night to Utah after seeing one of their rock arches on the news.
Later I found out she was lying. She’d been to the ocean. It made me wonder who was really feeling sorry for whom. For our wedding, I gave her a blind kitten. We’d watch him chase mosquitoes through the house, leaping from the couch onto the table without ever crashing into anything. But all of that is in the past. Sarah was taken in a starship last year, and I haven’t had a moment’s peace. Suspicions ride me at Basin’s general store, and at the pumps. It’s as if I threw her in the old reservoir or — more likely, since my neighbors look down on me — that she climbed into the back of the first truck that stopped.
* * *
I’ll ask you the same question I ask myself: Why did they choose Sarah? Why did they come to my dry hundred and take, of all the people on this planet, my strange, bony wife, who walked with her chin out like a hound and made little whistling sounds when she slept?
What use is there for such a woman in the vast cosmos of space? Does someone need to be told for the thousandth time to knock the mud from their boots? Are there chickens to feed? Is it cold and lonely during those interstellar nights? It roils my thoughts like the running of a thousand horses. The wind rattles the shutters, and dust balls follow me from room to room in the empty house. I stare at the rocking chair by the woodstove where she used to knit, her neon balls of yarn. I remember the way she sighed as she plunged the needle through, making beer koozies and placemats, things we never used. Love is so unsacred. That’s the great tragedy. You fall in love. It ends. You fall in love again. And on and on, with whoever happens to be at the Silver Saddle. But when your wife is taken up into space by who knows what, who knows where, it’s hard to cut loose. It’s hard to move on.
* * *
My old friend Lance McNiven is waiting for me at the Acoma Lounge in Butte. Lance owns nine Domino’s and should be rich, except he has seven daughters and three ex-wives. You’d think all those women would give him some insight, but they just make him melancholic.
“You ever hear a hum?” I ask him.
“A hum?”
I nod. “Sarah started hearing it last year. A low throbbing noise. It kept her up nights.”
There are only two other people in the bar: a drunk with his head down on his table and the bartender looking at her phone. Lance and I constitute the lunchtime rush. “Kathleen used to hear one of the radio preachers talking to her in her head,” he says. “Telling her things like ‘Give Lance’s snowmobile to the church auction.’”
Kathleen — his first wife — was a baton twirler at our high school. I remember windy nights in Two Dot when her baton broke orbit and whirled over the pep band like a tomahawk. Lance and I grew up together: two kids throwing rocks at ducks in the Boulder River. His parents owned the big McNiven Ranch in the north of the valley, while mine toiled on the same hundred I work today. Lance was mean as a kid, maiming pack rats with a slingshot, but now he wears khaki shorts and his calves are hairless. Some men get softer as they go along.
“‘Set loose Lance’s favorite horse.’ That was another thing the preacher told Kathleen. I was out in the Bulls three days searching for Shadow. Maybe your aliens took him, too.”
I picture a black horse on a starship. It’s a hard thing to imagine — the big animal standing there as the Andromedan night glides by.
“What if it was what she wanted?” I ask.
“Who?”
“To get away as far as she could.”
“You can’t blame yourself,” Lance answers. “Women are just born cruel.”
* * *
Our Lady of the Rockies watches over Butte from atop the Continental Divide. At ninety feet tall, she’s so benevolent and pure that I remember my dad weeping over his beans after church. The man who built the Lady had a sick wife. He made a deal with God: cure her and I’ll build you a statue. The wife was cured, the statue built. Otherwise, the town is just bars and headframes and falling-down buildings with National Historic Register plaques out front. And of course the Berkeley Pit, a mile-long strip mine gouged out of uptown and filled with copper-red water so toxic it kills any bird that lands.
I’ve considered making my own deal with God: get people to believe me about Sarah and I’ll turn my old chicken coop into a roadside chapel. Altar, crucifix, candles, the whole thing. It’s a tough deal, even for God.
Lance and I walk aimlessly beneath the headframes. I find myself envying the most pitiful things.
We pass a homeless couple sitting beside a paper cup of flowers. The sun is hot, and the beers are making me itch, like I might need to break something.
When my grandparents were kids, they rode the roller coaster at Columbia Gardens, where the Berkeley Pit is now. Swimming in the Olympic-size pool. Walking the promenade. I nod up at the Virgin. “Do you think it’s worse to get crucified or watch your son get crucified?”
“My son?” Lance says. “My kingdom for a son.”
He’s useless on philosophy, so I change the subject. “Sarah would get this look in her eyes sometimes, faraway, like she knew something was coming.”
I don’t know why I keep talking to him about Sarah. Lance is the only friend I have left. I don’t want to push him away; everyone else thinks I’m crazy. But I’ve long suspected there was something more between them, so maybe he understands. Lance used to take Sarah up in his powered parachute. They’d fly all the way to Pony for lunch. I was happy for her — she needed an activity to take her mind off the drudgery of ranch work. She was light on her feet when she came home. Now, when Lance turns, there are tears in his eyes, and his face is furious. “A look in her eyes? Starships and hums? I don’t want to hear it. All your bullshit — it pains me.”
“It pains you?” As if one of his wives were careening through the Milky Way instead of collecting alimony in Bozeman.
“She left. She just left. That’s all. You weren’t enough for her.” He quickens his pace, his bare calves propelling him away from me on the sidewalk. “No one was.”
“What the hell does that mean?”
Lance is almost running now. The back of his head is oblong, egg-shaped. A pink line of sunburn above his navy golf shirt. Flakes of dandruff on the collar. Pathetic. I can’t believe I ever looked up to him. He hops a short fence and disappears behind one of the old Copper King mansions.
“Lance! You son of a bitch!”
I stand dazed in the sunlight. Was he in love with her? Is that why he still hangs around with me? Searching for clues? Mourning? The sound in my ears is like the starship all over again, a rattling roar that makes me fear I’m coming loose at the joints. I pick up an empty beer bottle and hurl it after him.
* * *
Without Sarah, when I look in the mirror, it’s just my face staring back. I don’t know how to explain it, but that’s not enough. No way. Not even close.
* * *
