Пётр Лыбка был необычным ребёнком. Ему не нравилось кривляться, дурачиться и делать всё то, что делают другие дети. Мальчик был скрытен и скуп на эмоции. Его большие карие глаза всегда смотрели как будто вдаль, очень неестественно и отстранённо. Пётр с детства носил красную одежду. Так вышло, что это был любимый цвет его мамы. Мальчик так привык к красному, что в последствии выбирал только его.
В петином доме была традиция: каждую субботу родители водили его в книжный магазин. Петруша долго бегал по детскому отделу, перебирая маленькими ножками, и доставал с нижних полок книги. После долгих размышлений, он выбирал самую яркую (а иногда – самую большую) книжку и с довольным видом протягивал родителям. Всю следующую неделю (до нового похода в магазин) родители читали Пете на ночь. Если книжка была тонкая, то читали по главе. Если толстая, то чтение могло затягиваться на долгие часы.
После наступало время сна, но ребёнка так захватывала книга, что он долго не мог успокоиться.
– Мама! А что будет дальше? Неужели кот Каспар не вернётся?
– Узнаем завтра, милый. – добродушно отвечала мама и укладывала Петю спать.
Так у Петра Лыбки развился интерес к книгам. В подростковом возрасте он сузил круг и стал заниматься нейробиологией. Всё началось со школьного доклада про мозг.
– В 1872 году вышла работа Чарльза Дарвина «Выражение эмоций у человека и животных», в которой учёный поднял вопрос о происхождении и развитии мимической активности. Дарвин выделил три принципа эволюции выражения эмоций, один из которых связан со строением нервной системы, – зачитывал Пётр. Это был первый доклад, который увлёк мальчика с головой. После выступления учительница зааплодировала и восторженно сказала:
– У тебя лучший доклад про мозг, который я когда-либо слушала!
Петя тепло улыбнулся ей. В голове пронеслось «Это самая интересная тема из всех! Как здорово, что я выбрал именно её».
Школа дала Петру массу идей в сфере нейробиологии. Он искал ответы на быстро возникающие в голове вопросы на каких угодно уроках и в каких угодно обстоятельствах. Так, однажды на физкультуре во время сдачи бега Петя зажал нос пальцами правой руки и побежал так. Одноклассники странно посмотрели на него.
– Зачем ты зажал нос? – спросил один из них.
– Я хотел проверить, как отсутствие подачи кислорода в мозг повлияет на качество бега. Бег был на короткую дистанцию, поэтому я не зафиксировал явных изменений. Повторю на более длинной дистанции.
Одноклассники переглянулись между собой и подавили смех. Внутри мальчика поднялось очень неприятное чувство и подступило к горлу. Пете стало обидно – никто не понимает его. Одноклассникам интересно общение, шутки. Он не разделял этого и потому было сложно. Особенно нелегко было (встречаясь с ними каждый день) улыбаться им, чтобы хоть как-то поддерживать контакт. Ему не нравился ни один из его одноклассников, но из двух зол (быть изгоем или натягивать на себя улыбку) лучше выбирать меньшее.
Подобные ситуации происходили очень часто. Петя научился не принимать их близко к сердцу. С тех пор он закрылся в себе и посвящал время исключительно учёбе, не допуская даже мысли о чём-то ином. В глубине его души была запрятана обида.
В университете было не лучше. Преподаватели уважали Петра, но относились с опаской, однокурсники же совершенно не замечали. Пётр проводил часы в библиотеке. Все трудные жизненные этапы он проживал именно там.
«Меня снова не понимают. Я им не нужен, как и они мне. Пусть будет так. Только я буду выше их и буду работать, пока они отдыхают» – примерно с такими мыслями Лыбка садился в читальный зал и выходил оттуда поздним вечером.
К моменту выпуска ему удалось написать несколько научных работ про устройство мозжечка и гипоталамуса. Лыбка открыл новые процессы, за что получил грант. После университета началась взрослая жизнь. Лыбке стало тесно в квартире с родителями. Он принял решение переехать.
– Мы будем скучать, сынок! – слёзно проговорила мама.
– Навещай нас почаще! – добавил папа.
– Прощайте! И до новых встреч! – сказал Лыбка, приподняв уголки губ.
Пётр устроился в лабораторию и переехал на съёмную однокомнатную квартиру с узкими окнами и вечно мятыми зелёными шторами, которых не мог выгладить ни один утюг. Квартира была небольшая, но достаточно уютная. Главное её преимущество состояло в возможности пожить в одиночку. Пётр давно мечтал об этом и потому был безмерно рад, когда его чемоданы с вещами и пакеты с мамиными булочками были поставлены на пол, в коридор незнакомого пространства: его собственной, такой желанной квартиры.
На том же этаже жила худенькая девушка лет двадцати восьми по имени Веда. Она получала второе высшее образование в академии искусств, а в прошлом подрабатывала бариста. Увидев Веду в первый раз, возникает ощущение, будто она ребёнок. Её серебристые глаза смотрят совершенно невинно и добродушно. У неё довольно неловкая походка и необычная жестикуляция: девушка как будто рисует руками в воздухе то, о чём говорит. Веда отличалась эмоциональностью и ранимостью – её было очень легко чем-нибудь обидеть. Но чуткости в ней было не меньше. Веду знали как отличного собеседника и надёжного товарища.
Их знакомство произошло совершенно случайно, в лифте.
– Вам какой этаж?
– Шестой.
– Эге, так мы с вами соседи!
Веде было одиноко, поэтому она стала навещать Петра (девушка только поступила и ещё не успела найти друзей). Так и повелось: каждое утро ровно в восемь к порогу Лыбки приходили кофе и булочки в сопровождении Веды.
Она очень привязалась к Петру, интересовалась его трудами по работе мозга и любила слушать его рассказы о всяком, о нейробиологическом. Пётр поначалу ничего не искал в Веде и довольствовался тем, что его слушают, ценят и угощают. Ему крайне не нравилось улыбаться ей на прощание: травма школьных лет. Но, чтобы не обидеть Веду, он натягивал улыбку на пару секунд и тут же стирал её с лица, ничего не говоря своей подруге.
К сожалению, свидетелей их разговоров не было. Если бы нашёлся такой человек, то он непременно улыбнулся бы. И впрямь, это была довольно необычная картина: Лыбка полулёжа располагался в большом мягком кресле, потягивался и ставил на колени поднос с булочками. Веда садилась напротив на старенькую табуретку и, полусогнувшись, всматривалась в лицо Петра, в его большие глаза. Пётр медленно потягивал кофе и надкусывал булочки, параллельно рассуждая об особенностях моторной памяти или о взаимосвязи мышц и мозга. Веда, выслушав петров монолог, принималась вырисовывать вензеля в воздухе и активно обсуждать поставленные вопросы.
– Время рефлекса складывается из нескольких временных отрезков. Во-первых, оно уходит на реакцию рецептора на воздействие внешнего стимула и возникновение рецепторного потенциала. А затем – потенциала действия в аксоне чувствительного нейрона…
– Петя, погоди! Ты думаешь, что рецепторный потенциал возникает раньше потенциала действия? Мне кажется, если речь идёт о временных промежутках… – И Веда начинала активно жестикулировать, изображая временные отрезки ладонями, а потенциал – вензелями в воздухе. Ей нравилось чувствовать себя частью мозгового штурма Лыбки.
– Веда, ты несёшь откровенный бред! – усмехался он, не улыбаясь, – не могу сказать, что он мне не нравится, но к вопросу это никакого отношения не имеет. Естественно, рецепторный потенциал возникает раньше. Это как мотивация: ты захотела есть и потому пойдёшь копать картошку, а не наоборот.
– А как же копание картошки впрок? – произнесла Веда и залилась ребяческим смехом.
После диалога Лыбка всегда провожал Веду до порога и, нехотя улыбаясь, прощался с ней до следующего дня.
Так прошло несколько месяцев. Изо дня в день Веда всё больше привязывалась к Петру. Она готова была проводить с ним целые часы и слушать какой угодно сложности изречения. Ей было интересно потому, что произносил их не кто-то, а Пётр Лыбка, её добрый друг и тёплый приятель.
Дни шли. В разговоре Лыбка стал более задумчивым и отчуждённым. Он перестал ценить в Веде собеседника. Кажется, его чувства стали более сложными, но он пока не мог понять, какими.
– Петя, что с тобой? Ты молча жуёшь и не пытаешься мне доказать, что распределение рецепторов галанина связано с их локализацией.
– Мы, кажется, обсуждали это вчера. Сейчас не вижу смысла это повторять. – рассеянно сказал Лыбка.
– Разве ты не хотел рассказать об этом процессе больше?
– Я всё уже разъяснил. До завтра, Веда. – отрезал он.
– Ты хочешь меня выдворить? – прямо спросила Веда. Она удивилась такому повороту событий и решила пойти в наступление.
– Ничуть, просто голова сегодня болит.
– У тебя она болит уже две недели! Ты что-то от меня скрываешь, – настойчиво заявила она. – А ещё ты перестал улыбаться, не так ли?
Лыбка был поражён. Он не думал, что Веда способна на такие слова. Всё время она была для него хорошим слушателем и собеседником. Если так, то почему его это волнует? «Нет, в этом есть что-то ещё. Почему я вообще впустил её к себе?» – пронеслось в голове Петра. Он вспомнил их первую встречу. Вспомнил, как мило она улыбнулась ему, как аккуратно коснулась его руки и предложила свою дружбу. «Она одна способна на такое». Ему вспомнилось их первое чаепитие, её блестящие от восторга глаза. Вспомнил, как они впервые обнялись: в ту секунду, как он прижался к ней, до него донёсся теплый, легкий запах сирени от её волос.
– Веда, послушай…
– Тебя не смущает, что я каждое утро специально для тебя варю кофе, пеку булочки, слушаю твой бессмысленный бред, чтобы хоть как-то показать тебе…
Лыбка услышал лишь слово «бред». Все романтические мысли мгновенно улетучились, в Лыбке закипела злоба.
– Если это бред, можешь больше не утруждаться и не заходить ко мне!!!
Веда обмерла. Из её глаз потекли слёзы. Девушка доверяла ему больше, чем самой себе. Её жизнь как будто раскололась на «до» и «после».
Она тратила на Лыбку столько сил, потому что любила. Ей не было в тягость встать пораньше и испечь булочки, сварить кофе. В глубине её души всегда жила надежда, что однажды он почувствует к ней что-нибудь. Но теперь всё было разрушено.
Веда утёрла слезинки. Встала. Направилась к двери. Молчание.
Девушка в последний раз взглянула на Петра: его было не узнать. Пётр стоял, огалтело уставившись на неё. На лице читался конфуз, смешанный с испугом. Лыбка выглядел так, будто не он секунду назад кричал на неё.
Веде на секунду стало жаль Лыбку. Таким она его никогда не видела. В девушке говорило желание броситься к нему на шею и зареветь, но она этого не сделала. Это было бы не разумно. Лыбка бы этого не захотел, пусть даже при таких обстоятельствах. Девушка открыла дверь, вышла на этаж и тихо, почти беззвучно закрыла её и небрежной походкой направилась к своей. Лыбка посмотрел в глазок. Вот она еле трясущейся рукой достаёт ключ, открывает дверь… Заходит. Зашла. Дверь скрипнула и захлопнулась.
К вечеру Пётр почувствовал лёгкое недомогание. У него началось головокружение и лёгкие судороги. Он лёг на кровать и посмотрел в зеркало, стоящее у соседней стены. Пётр заметил, что мышцы вокруг губ не могут двигаться. Он быстро набрал номер скорой помощи и через пару часов его положили в больницу с диагнозом инсульт.
Прошло три недели. Лыбка оправился и привык к новым условиям. Отныне у него были трудности с приёмом пищи, а также он разучился улыбаться.
Пётр решил для себя, что такое стечение обстоятельств не случайно – это повод. Повод прекратить общение с Ведой. Не как с Ведой, а как с живым человеком. Люди на протяжении всей жизни Петра лишь мешали ему. Веда, как одна из них, сделала ему больно и должна была уйти из его жизни во что бы то ни стало.
Лыбка был вполне рад тому, что из его жизни исчезла необходимость улыбаться. От него будто отрезали лишний кусок.
Через две недели после инсульта в дверь Лыбки позвонили. Это оказалась Веда. Она как всегда нежно улыбнулась ему и поприветствовала. Лыбка не ответил.
– Что с твоим лицом, Петя? – тревожно спросила она.
– Веда, я больше не могу улыбаться. И знаешь, меня это ничуть не огорчает, скорее наоборот. Откровенно говоря, я притворялся всё это время. Мне не нравится и никогда не нравилось улыбаться. Я улыбался тебе редко, но каждый раз это было сравнимо с пыткой. Мне не хочется кривить губы просто потому, что так принято, понимаешь?
Веда была в растерянности. «Как мне его жаль» – пронеслось у неё в голове, – «его лишили самого главного, а он даже не догадывается об этом».
Веда вздохнула, посмотрела на него внимательно.
– Твой недуг можно как-то вылечить? – осторожно поинтересовалась она.
– Веда, я…
– Пётр Лыбка! Я услышала тебя и скажу вот что: твоё нежелание жить обычную человеческую жизнь, улыбаться как все и принимать свои эмоции – абсурд! Ты обязан понять это!
Пётр был в недоумении. Никто никогда не говорил ему такого. Весь его сознательный жизненный период показывал прямо противоположное.
– Веда…
– Ничего не говори! Увидимся через два часа! – произнесла она и выпорхнула из его квартиры в свою.
Вскоре она вернулась. Она успела прочитать об эрготерапии. Оказывается, последствия инсульта можно устранить, если постепенно давать нагрузку повреждённым мышцам. У Лыбки были повреждены именно мимические мышцы, значит, нужно заставить его улыбаться.
– Я всё поняла! – одухотворённо сказала Веда и села напротив Петра.
Пётр взглянул на неё как в первый раз. Маленькая, живая девочка. В глазах сияет голубой огонёк. Улыбка во все тридцать два зуба. Немного кривой рот. Но красивый. В этом что-то есть…
– Петя, теперь я от тебя не отстану. Предлагаю каждый вечер устраивать время анекдотов. Начнём прямо сейчас! – произнесла она и открыла маленькую книжку, которую принесла с собой.
– Веда, ты шутишь?
– Сейчас нет, но буду!
Пётр тепло на неё посмотрел. «Так мило, что она хочет мне помочь… Но улыбаться я не стану ни при каких обстоятельствах. Я слишком много улыбался против своей воли».
Тем временем Веда открыла нужную страницу и продекламировала:
– Позвал царь китайца, немца и русского…. ВХАХАХАХААХ!!! – Веда прыснула, не успев дочитать. Девушка покраснела, заелозила на стуле и согнулась от смеха. Лыбка смотрел на эту картину недвижно. Ему нравилось наблюдать за Ведой, з её бурной реакцией, пусть даже он её не понимал.
Спустя полчаса Веда устала читать – она смеялась от каждого произнесённого слова. У неё растрепались волосы, смялась рубашка. Пётр сидел в том же положении, неотрывно наблюдая за ней, но не улыбаясь.
– Петечка…Кхааа…. Не уж то тебе ни капельки не спешно?
За Петра всё сказали глаза. В те секунды они были похожи на две бездонные пропасти, в сердцевине которых заплясал свет. «Она такая одна» – невольно подумалось ему.
Веда ушла на кухню помыть посуду. Через пять минут она вернулась.
Пётр бездыханно лежал на кровати. Будто заснул. Его лицо было совершенно безмятежно. На губах застыла лёгкая, совершенно детская и ненавязчивая… Улыбка.
