Повесть Михаила Булгакова «Собачье сердце» давно является для меня одним из самых любимых литературных произведений, а Полиграф Шариков — одним из любимых героев.
Любимый персонаж для меня — это не обязательно тот, кто совершает добрые поступки, обладает богатым душевным миром, а тот, кто заставляет читателя задуматься над произведением, анализировать его. Персонаж, на которого интересно смотреть с разных сторон, искать в нём плохие и хорошие черты. О Полиграфе Шарикове, о звере, о человеке и о загадке его собачьего сердца я и хочу поговорить в этой работе.
В начале Шарик предстаёт перед читателем как собака и вызывает, скорее, симпатию. Интересно следить за его мыслями, за тем, как он по-своему учится ориентироваться среди магазинных вывесок, за иерархией человеческого общества, которую он строит. Шарику хочется сочувствовать, как мы часто сочувствуем бродячим собакам.
Шариков же — неестественная квинтэссенция сознания уже отжившего своё человека (Преображенский использует гипофиз только что умершего пациента) и сознания собаки. Но Полиграф Полиграфович сразу вклинивается в «новую жизнь» — ему легко создаётся паспорт, внушаются труды Маркса, он устраивается в отлов уличных кошек. Почему? Булгаков изображает в нём единицу того зарождающегося несбалансированного постреволюционного общества, которое, между прочим, самого писателя тогда не приняло. Что интересно: изначально взгляды Шарика-пса и Преображенского касательно общества схожи — им обоим неприятен в своей неотёсанности и грубости пролетарий (новый человек) — грубости души для профессора и грубости обхождения для Шарика. А когда Филипп Филиппович пытается сделать из собаки человека, облагородить её, Шарик становится Шариковым — частью того самого нового общества. И для профессора это провал эксперимента, животное осталось животным, перейдя лишь в новую форму.
Но так ли это самом деле? В конце концов Полиграф Полиграфович предпринимает попытку выстрелить в Преображенского, после чего его обращают обратно в собаку. Но почему именно выстрелить? При человеческом гипофизе и облике он якобы во многом остаётся животным, но выбирает не нож или удушение (звериный способ нападения, аналог лап и когтей), а пистолет — наиболее человеческое, может быть, «гуманное» оружие, предполагающее расстояние перед противником, мгновенный и точный удар; оружие благородных дуэлянтов, но никак не простого в своей жестокости зверя.
Так может, эта злоба, с которой Шариков поднимает руку на своего создателя, эта злоба, мстительная ради одного мщения, бессмысленная — это и есть именно то, что он перенял от человека? Когда мы следим за Шариком-собакой, он флегматично относится к людской бессмысленной агрессии (просто жалуется и ноет, когда повар обливает его кипятком) и, именно став человеком, приобретает ту злобу, которую обычно называют «звериной», хотя звери, лишённые морали и разума, не злы, а только жестоки в попытках выжить в своём сложном мире. Может, именно эту злость, злость человеческую, Булгаков видел в новом человеке, ужасался ей? И собачье сердце тогда как название есть скорее ловушка — мол, сколько ум не вправляй, сердце диктовать своё будет. А на самом деле то, что шло у Шарикова от сердца — неприязнь к кошкам, привязанность и упрямая простота — было самым правильным, в этом он был натурален как существо и по-своему мил. Жизнь же среди людей, грубых и мелочных, выело шариково сердце, и он сам стал человеком, положил палец на курок и стал им окончательно.
Удивительный эксперимент профессора Преображенского удался на славу, как и все его прочие операции, потому что он — мастер. Но единственное, чего мастер не смог понять — это то, что, когда человек прошлого мёртв, родиться может только человек настоящего.
