XI Международная независимая литературная Премия «Глаголица»
Мы пишем не для того, чтобы навязывать другим собственные предубеждения.
Сказал бы лорд Генри, возьми он в руки перо. Перо он в руки не взял, лорд Генри. Этот странный лорд Генри… Этот страшный лорд Генри… Этот странствующий лорд Генри… Этот страждущий лорд Генри… Этот страдающий лорд Генри…
Хочу, чтобы это начало послужило границей между импровизированным введением и самим эссе. Эссе? Утверждаю, что писать о лорде Генри нужно так же, как сам лорд Генри живёт, мыслит и говорит. Так, как бы писал он сам, если бы всё-таки взял в руки злосчастное перо. Утверждаю, что писать о лорде Генри нужно ночью. Тогда, когда Дориан Грей втыкает и втыкает нож в голову Хэзила Холлуорда. Утверждаю, что писать о лорде Генри нужно под музыку. Под ту, которую играл когда-то Дориан Грей в гостиной. Утверждаю, что писать о лорде Генри нужно, завернувшись в гобелены. В те, которые заказывал когда-то Дориан Грей. Утверждаю, что писать о лорде Генри нужно, перебирая драгоценные камни. Те аметисты, хризобериллы и перидоты, которые перебирал Дориан Грей. Утверждаю.
Скажите слуге, чтобы составил список всего необходимого.
Что?
Что я сейчас сказал? Наверное, что-то неприлично страшное. Может, пошлое. Может, скучное. Знаете, я предпочитаю мыслить самостоятельно. Знаете, я предпочитаю ночами спать. Знаете, я предпочитаю слушать голоса, а не звуки. Знаете, я предпочитаю одежду коврам. Знаете, я предпочитаю драгоценным камням драгоценные мгновения. Знаете.
А вы знаете лорда Генри?
Кто это вообще?
Фаустцеватый гедонист с задатками Макиавелли, поразительно долго находящий удовольствие в демонстративном отрицании морали и общечеловеческих ценностей и в забывчивой диалектике цинизма, каждое слово которого встретишь если не в английском клубе, то точно на страницах романтичных пользователей соцсетей. Собственно. Всё.
И тоже будет слишком грубо, слишком неправильно, слишком заумно, пожалуй, чтобы объяснить каждое слово в растянутом определении. Но на первых страницах романа О. Уайльда перед нами уже стоит молодой старик, и это не Дориан Грей. Пренебрежение, пресыщение, преступление – всё это черты человека, пожившего долго и пожавшего много. В отличие от преображения и превращения. А лорд Генри не меняется на протяжении всего романа. Собственно, не скажи Грей под дулом пистолета, что прошло немногим более восемнадцати лет, никто бы и не поверил, что удивительную молодость сохраняет не один человек, а два. Молодость мыслей, конечно. Или их старость. Вернее – возраст. Вечный жид или студент, Генри родился не в рубашке, но в ритуальном наряде для похорон. И говорил соответствующе. Влияние Дориана – перверзного нарцисса, нагло разделившего этот титул, дарованный Л. Обориным Печорину? Очевидно противоположное влияние – Генри на Дориана, с которого, собственно, всё и началось. Хотя это же никого не интересует. Речь про этого лорда Генри. Странного, страшного стратега и далее по словарю.
Можно пуститься в рассуждения о морали зла. Или в моральные рассуждения о красоте зла. Или в красивые моральные рассуждения о природе зла. Обычно после этого нужно назвать причину, почему это делать ни в коем случае не стоит, но, господа, вы что такие скучные! Пустимся! Пустимся, как Одиссей, в море софистики и пустых слов, безжалостно отвергая напрашивающиеся юнгами на борт шутки про воду.
Неудивительно, что Генри очаровывает юного Грея. Красота, ум, голос (последнее часто отмечает Дориан), облечённые в элегантно почернённые доспехи язвительности, усталости и цинизма. Нельзя отрицать ни одно достоинство лорда Генри, но эти достоинства нужны ему для того, чтобы их же поднять не на смех, но на полупрезрительную усмешку краешков губ. Полироль для этих доспехов – лаконичность. Послушайте Генри, когда он не заказывает себе вино или закуску, и можете смело записывать каждую фразу, приберегая их для торжественного случая. Честно – разрываюсь между возвращением к Печорину и цитатам из пабликов Вконтакте. Будем же последовательны, как не назвать тут антагониста Печорина – Грушницкого – с его мрачным пафосом фатума и печатью тайны отверженности. С той лишь разницей на образование, такт и уместность. Шире – с национальной разницей. А к цитатам и обращаться расхотелось – это так ужасно выглядит. Вы же слышали, как один четвероклассник говорил новенькому – определившемуся соседу по парте, – когда тот пошутил про математичку, что «смех – это далеко не худшее начало дружбы и точно лучшее её окончание»? Слышали? Нет?
Ужасно, не спорьте. Впрочем, эта популярность (и не только среди четвероклассников – надо полагать, подрастающее поколение копирует не только манеру речи лорда Генри, но и его стагнацию мысли) и есть предмет красивого морального разговора о природе зла. Не спрашиваю даже, насколько красивого, потому что боюсь отвлечься.
Цинизм – способ показаться старше (читай – умнее, лучше, красивее, прелестнее, привлекательнее, интереснее, образованнее и т.д.) для юных джентльменов.
Фраза, сконструированная в духе лорда Генри для привлечения внимания (вставная конструкция – не в счёт, а эта вставная конструкция – в счёт). Но правда! Юные мещане быстрее скажут что-нибудь, прошу меня простить, обсценное, а ещё быстрее сбегают, нет, метнутся за новой пачкой сигар (чёрт возьми, сигарет). А чтобы казаться тем, кто «полужизни опыт подытожил», нужно выбирать что-то из этого. А у нас (у лорда Генри) речь идёт про джентльменов. Их выбор очевиден, даже предопределён рождением. А цинизму учатся либо у очень плохих книг, либо у очень хороших людей.
И эту потрясающую смесь из невысказанных потребностей молодых умов с талантом Хайзенберга варит лорд Генри у себя в голове. С той лишь разницей (нет, не национальной!), что он умеет отделять зёрна от плевел. Так и хочется сказать – чистую дурь от не чистой.
Отделять – и придавать своим словам веса не больше, чем своему телу, пропуская какой-нибудь приём пищи. А это, поверьте, целое искусство. Можно сказать, лорд Генри – идеальный циник, окутанный флёром романтичной забывчивости. Ну что ещё нужно современной (и не современной – какой там век на дворе?) молодёжи?! Душка, совершенный душка, как не сотворить себе кумира, когда даже сотворять его не надо, вот он, настоящий, ку, мир! Пардон, хотел сказать, ку, кумир!
Да, к чести лорда Генри надо отметить, что он не задумывается над великим (снова прошу прощения: ответственно заявляю, что в таких случаях нужно писать ‘вЕлИкИм’) смыслом своих слов-афоризмов. Возможно, поэтому они и так хороши. Изящный экспромт, а попросишь на бис – извините. Возможно, поэтому так плох текст, который вы сейчас читаете. Это же тоже реплика с претензией на эрудированность-циничность-прочиедостоинствасловлордаГенри. С претензией – судить Вам. Впрочем, что это всё о себе да о себе. От лорда Генри можно заразиться ещё и эгоизмом.
Хорошая подводка к новой грани этой додэкаэдрической личности? Как бы не так!
Интереснее другая грань. Теория гедонизма, которой лорд Генри придерживается с завидной памятливостью. Наверное, единство этой теории объясняет непостоянство слов и постоянство идеи, которая так или иначе искажается в изречённых словах. И как хорошо, что первым употребил слово «теория» этот учёный муж Генри, а не неучёный мальчик из уст которого оно бы звучало странно: «Удовольствие – это единственная вещь, о которой стоит иметь теорию». Удовольствия предполагают разнообразие, хотя впоследствии тот же Генри скажет: «Что угодно может доставить удовольствие, если делать это слишком часто». Господа, не будем обвинять джентльмена в том, что он противоречит как себе, так и логике повествования. Пусть так. В конце концов, не это ли отличает слова Генри – глубокомысленность, заканчивающуюся небрежным «что я сказал? Наверное, какую-нибудь очередную чушь».
Так вот, удовольствие доставляет лёгкость. Лёгкость в порождении мысли и лёгкость в отречении от неё. Будь Генри последователен и верен, он стал бы либо философом, либо лгуном. А сказать, произвести впечатление (какой прекрасный эвфемизм мещанскому нецензурному выражению, единственное достоинство которого количество – одно – слов), а потом забыть – чудо какое! Лёгкость, лёгкость, везде лёгкость. Зачем что-то усложнять, вешать гири ответственности, вериги осмысленности?
А способность увлекаться людьми – ещё одно удовольствие. Нет, постойте, это не перечисление. Кого-то, наверное, заинтересует топ-100 грехов и иных способов развлечь тело и дух от лорда Генри, но мы же не просто так обо всём этом рассуждаем! Не просто… Так… Так-так, забудьте. О людях. Чем они интересны? Правда, без претензий на генрианство, что может удивить в венце творения природы? Непостоянство! И, в первую очередь, непостоянство молодости. Тем и интересен Грей для Генри – свой готовностью зацвести пышным цветом. Порвать кокон, стать имаго и рвануться к ближайшему огню, как неразумная моль. Сам процесс интересен. К тому же, Грей – красивый и неординарный юноша. Такой и жизненный путь пройдёт если не пританцовывая, то точно притопывая правой ногой на каждые три счёта бетховенской сонаты номер пять, приведённой здесь, в отличие от правой ноги, за свои всяческие достоинства и верность пальцам, которые сейчас же барабанят по клавиатуре ноутбука.
Этот странный лорд Генри… … … Этот гедонист – лорд Генри. С таким же удовольствием, с каким он наблюдал за Дорианом, пишу сейчас о нём, о лорде Генри. Осмелюсь не согласиться с досточтимым сэром в отношении прямой пропорциональности количества и удовольствия. Пропорциональность обратная (если только языковые штампы из учебника физики не исказил текстуальный гедонизм). Вот потому эссе закончится где-то здесь. Может, чуть ниже. На пятой странице, на второй тысяче слов, там, где пригодилась и математика.
Это эссе – не попытка сказать что-то мудрое о лорде Генри. Это даже не попытка просто сказать что-то мудрое. Мудрое останется осадком от реакции восприятия на написанное (извините, но химию уже не выдержу). Или не останется! Зачем химия!
Это эссе – именно текстуальный гедонизм. И всё.
Если увидите лорда Генри, посоветуйте ему. Думаю, ему понравится.
