Зарисовки о жизни двоих без пафоса и романтики. Ну почти.
ОН
ОНА
(Двое сидят на невысоком холме. Закат. Вдалеке мерцают огни города. А может, и не мерцают.)
ОНА: Грязный сегодня закат. Смазанный и тусклый.
ОН: Солнце похоже на багровый клубок ниток, того и гляди, укатится за горизонт.
ОНА (принимая игру): Кислотное небо. Прямо как нефтяные разводы в лужах.
ОН: Глубокий цвет. Будто где-то потухла радуга.
ОНА: Облака нарисованы тупым карандашом.
ОН: Как будто кто-то растёр сухую пастель по шершавому листу.
ОНА: Лето ушло вместе с солнцем и больше никогда не вернётся к нам.
ОН: Зачем ты так?
ОНА: Мне надоело. Который раз мы смотрим на это солнце, облака и холмы и восхищаемся. В них давно закончилось всякое обаяние.
ОН: Разве?
ОНА: Мы бываем здесь каждый день, и каждый раз солнце садится и облака тучнеют над горизонтом. Ничего нового.
ОН: Облака тучнеют… Знаешь, есть вещи, которые не истощают своей прекрасности.
ОНА: Ты говоришь, как Маленький принц.
ОН: А он не прав?
(Пауза. Он мнет в руках стебли, переплетает травинки друг с другом.)
Знаешь, солнцу миллионы тысяч лет, а оно до сих пор встаёт и заходит каждый день.
ОНА: Значит, нет смысла как бешеным мчаться сюда снова и снова, если мы и так знаем, что оно будет здесь.
ОН: А вдруг нет?
(Пауза.)
ОНА: Ты спятил, да?
ОН: Вдруг однажды всё станет по-другому. Или солнце не взойдёт, или холмы станут равнинами, или облака спустятся вниз, или всё сразу.
(Пауза.)
ОНА: Так не бывает.
ОН: Может, и не бывает.
(Пауза, он поднимает глаза вверх.)
Так легче – иногда тревожиться о том, что что-то закончится. Пусть оно никогда и не заканчивается, но ты как будто заботишься о нём.
(Пауза, поднимаются сначала он, потом она.)
Хороший закат. Только стемнело быстро. Жалко, фотик не взял.
ОНА: Там ещё розовеет уголок света.
ОН (улыбаясь): Лови мгновение.
(Уходят. Затемнение.)
(Пьют чай на широкой террасе. Послеполуденный зной. Трещат цикады.)
Она: О чем ты думаешь?
Он: Я думаю о завтра.
Она: Оно будет таким же, как и сегодня.
Он (со вздохом): Ты и на холме так же говорила. (Пауза.) Всё находит удобную повторяемость.
Она: Сам выдумал?
Он: Вспомнилось.
(Пауза.)
Она: Иногда хочется говорить только цитатами. Такое ощущение, что собственных мыслей совсем не остаётся, а самое главное уже сказали до тебя всякие великие умы. И повторили сотни раз.
Он (с улыбкой): И ты отчаянно пытаешься сочинить новые миру строки, но все они похожи на…
Она: Да, да.
Он: Снова всё повторяется.
(Пауза.)
Она: История циклична сама по себе. И мы — тоже история. Значит, нам тоже разрешено повторяться.
Он: Но это удручает.
Она: Так мы становимся… сильнее, что-ли.
Он: По-твоему, если сейчас я налью себе ещё кружку чая, то это придаст мне уверенности в жизни?
Она: Может быть.
Он: Это глупости.
Она: Эти глупости похожи на правду. Повторяешь, повторяешь — и вот! — долгожданное совершенство.
Он: А зачем оно? Ты не думаешь, что, дойдя до него, мы развернёмся назад?
Она: Может быть, и развернёмся. Или случится прорыв.
Он (усмехнувшись): Об этом уже говорил Ричард Бах.
Она (с досадой): Говорил он, а сказать нечего нам!
Он: Он жил много лет назад, и, я уверен, что его не заботили темы наших с тобой разговоров. Ты говоришь, что история циклична. Вот он и был первым — нам остаётся только повторять.
Она: Ты прав. Это и правда тоскливо.
Он: Мы не теряем индивидуальность. Она просто клеится из всех этих цитат, высказываний…и смешивается с чем-то личным. Так что повторения не просто так…повторяются.
Она (мечтательно): Если б все всегда оставалось новым…
Он (в шутку): Но, говорят, всё новое — это хорошо забы…
(Она ударяет его подушкой, оба смеются. Затемнение.)
(Он сидит за столом. Она входит в комнату. Он поднимает голову.)
Она: Когда тебе пять, ты играешь с котятами возле их тряпичного домика, играешь, смеёшься над ними, а однажды подходишь к домику, а котят нет. И мама ласково объясняет, что котята ушли путешествовать или убежали. И только лет через много, когда ты уже давно знаешь о смерти, вдруг вспоминаешь этих котят и так… рвано внутри. И вроде обычная вещь — котята и котята, все бывает. Но ты верил. Ждал, что они вернутся. Какая дурацкая надежда.
Он: Это детская надежда. В ней есть какая-то лёгкость, которая сейчас…
Она (не слушая): Детство — как сладостный туман. Живёшь вне, не чувствуя зла по периметру твоего острова радостей.
Он: На то оно и детство.
Она: Так всю жизнь! Бежишь, подгоняешь себя, тешишься нелепым позитивом, и главное, веришь, веришь, что все зашибись. Открыть глаза страшно: вдруг там уже выгоревший, застывший мир, весь в пепле и обрезках былых надежд, выброшенных и беспомощных. И ты веришь, что у тебя прекрасные друзья, прекрасная работа, прекрасная жизнь, и мир вокруг бесконечно прекрасный…
Он: Я доволен своей жизнью.
Она: Ты исключение. Большинство довольствуется утопическими иллюзиями.
Он: Что-то из них точно похоже на истину.
Она: Ты не видишь, что происходит вокруг? Тебе не страшно, не холодно? Не кажется, что мир просто рухнул в бездну и мы стоим на краю и думаем: да, хорошо, что сегодня не было дождя?
Он: Ты злишься, потому что думаешь, что я не понимаю.
Она: О да, ты понимаешь, но выбираешь бездействовать.
Он: А что ты хочешь? Перекроить человечество заново? Написать новые законы, изгнать подлецов из общества, или, судя по твоему взгляду, вовсе расстрелять? И без нас хватит хищничества.
Она (выдохнув): Неужели я не могу ничего исправить?
Он: Абсолютно ничего.
(Пауза. Он гладит её по руке.)
Он: Иллюзии рано или поздно приобретут облик реальности, и всё действительно рухнет в бездну… Но я очень надеюсь, что ненадолго. И родится новая культура, новое, чистое общество…
Она: А мы доживём до этого?
(Он горько улыбается и смотрит ей в глаза. Звучит песня Михаила Башакова «Светлый день». Затемнение.)
