Я давно понял, что все поднимаются по невидимой лестнице. Люди буквально идут по головам, стремясь оказаться выше остальных. Учатся ради чувства превосходства, сидят в затхлых кабинетах, вглядываясь в проплешины старого преподавателя, который что-то томно рассказывает у зелёной доски. Время идёт, а желтоватый мел всё так же ежедневно скрепит и тужится, крошкой падая на пол.
Учительница пришла к нам в школу недавно: только закончила педагогический. Она была молодой, но полезной Ступенькой. Я сразу это подметил и начал думать, как бы по ней забраться. И, кажется, догадался.
Я встал, вышел к доске, а она всё так же что-то говорила. Я слушал её не очень усердно, был погружен в свои мысли, затем встретил её взгляд. Она поняла моё желание. Расставив ноги на ширине плеч, чуть согнула колени и, чтоб мне было удобнее, сделала из рук подставку, сцепив их в замок. Я схватился за её плечи, наступил на ладони и, раскачавшись, поднял вторую ногу. Мы с ней одного роста, но сейчас забираться по ней было сложно, пусть она и подталкивала. Я должен был потратить немало времени, чтобы достичь её высоты. Но пока не мог: устал.
Зацепившись за её штанину, я посмотрел наверх. Потолок был недостижим и прекрасен. В большинстве своём он был тёмный, но в некоторых частях пучками бил таинственный розовый свет. Я впервые им залюбовался, и он меня уже увлёк. Я понял, что хочу узнать о нём всё, изучить его полностью. Сейчас я во мраке, страх поедает мои внутренности, обгладывает кости так, что я начинаю завидовать глупцу, который не понимает этого незнания.
Я огляделся. Эта человеческая Лестница простилалась на тысячи километров в обе стороны, но намного больше она была в высоту. Если по ней так долго забираться, то как долго падать? Больно приземляться, или падение лишь облегчит боль, залечит раны да залижет мозоли? Может, кто-то проверял? Не поднимусь ли я выше, если узнаю? А может и черт с ним, с этим светом? Отпустить руки, закрыть глаза и лететь лицом вниз, встречая не менее влекущую неизвестность. Забыться и попросить знакомых забыть меня, ведь знать подобного дезертира стыдно, мерзко с таким общаться. Нет, сейчас не могу так подводить близких, так что пока они у меня есть, я буду подниматься, чтобы потом пропасть вместе с ними.
Стоит продолжить путь. Я чуть выше ботинка учительницы, а хочу добраться до Потолка, хотя каждый день всё больше разочаровываюсь в своих силах.
Зацепиться и ползти – вот план на мой век.
Я выдохнул и протянул руку наверх. Затем, сжал брючную ткань в кулаке и подтянулся, зацепился второй рукой, подтащил ноги и повторил. Я, кажется, забрался уже на полметра, но для Лестницы это чертовски мало, только начало первой Ступени. Со временем тело запомнило движения, и карабкаться стало в разы легче, но я все равно сильно уставал, останавливался и думал.
Я нередко видел на Лестнице девушку, живущую по соседству. Она училась в местном колледже, но учёба её лишь убивала. Страдая, студентка даже не ползла, просто лежала поперёк. По ночам я слышал, как она плачет; днём, встречая её в подъезде, подмечал, что она прячет руки, наверняка изрезанные тупым лезвием. И ведь она не глупа! Лишь ненавидит путь, выбранный родителями. Я физически ощущал её отвращение к жизни, видел, как она медленно скатывается вниз, как её топчут проныры.
Мне хотелось блевать, когда я задумывался о ней, ведь боялся, что моя дорога схожа с её, не знал, хочу ли добраться до вершины этой Лестницы. Я убедил себя, что хочу. Чем это лучше?
Когда я вышел из школы и направился в сторону остановки, меня обдал восхитительно свежий ветер, развеявший туман мёртвых мыслей. Уже на остановке я лениво потянулся и облокотился на столб, в ожидании автобуса смотря в пугающую даль родного города. Я никогда не был в том районе, избегая его ездил по известному маршруту, трусливо отсиживаясь в быстром автобусе, спиной прощался с теми местами, никогда не встречав их лицом. Я был верен своим привычкам: так и не узнал, какой мой город с другой стороны.
В скрипящем автобусе ничего не менялось, мне нравилось его постоянство. Он весело вёз меня из дома в школу и обратно, защищая от тёмных вечеров и зимних холодов. Менялись лишь пассажиры, хотя старушку, сидящую рядом, я помнил. Ей, должно быть, нравился город: она часто ездила и всегда смотрела в окно. Она была хиленькой и сухонькой, но я чувствовал, что могла бы стать полезной Ступенью моего пути. Я бы высоко забрался, сделал бы пару шагов вперёд и полез вновь, по другой Ступеньке. А может быстро бы с ней расстался, зацепившись за следующего, кто мне попадётся. А к ней привязался бы. Но не хотел. Она не моя Ступень, не мне тратить её время и силы. Найдётся, и, наверное, уже нашёлся тот, кто возьмёт из неё максимум. Может, сын или внучка. Не я.
Я карабкался по учительнице, пытаясь вспомнить, что она сегодня рассказывала. Цепляться руками было тяжело, они уже болели, но я продолжал.
Сколько мне ещё так мучиться? Мне не доставляет удовольствия эта боль, как тому парнишке, мурлычущего под нос популярную мелодию. Он почти не останавливался, а всё полз наверх, чуть скорее меня. Рядом с ним были родители, они его поддерживали, ради него проходили свой путь повторно, давали время отдышаться, терпеливо ждали, коротая время историями молодости. Большинство назвало его счастливчиком, ему улыбнулась судьба, помогая пройти путь, а я предпочёл промолчать и идти своей дорогой. Он мне неинтересен, а приторная недалёкость его тепличного разума противна.
Решив разбавить неприятные размышления, я поднял голову, вновь залюбовавшись далёким нечто. Оно посветлело, стало более оранжевым, но оттого не прекратил влечь и манить меня, я всё также хотел добраться до него, коснуться по возможности, пощупать, крепко сжав в руках, унести с собой, провалиться с ним в бездну, которую избегал так долго. Последнее моё желание было отчего-то предпочтительнее.
Сколько лет я уже забираюсь, стараясь добраться до этой тайны, узнать суть? Не менее десяти точно. Может, пора бы уйти на заслуженный отпуск, подарив преимущество конкурентам? Я ещё ни разу не видел следующей Ступени. Все мои прежние помощники сплетались лишь в одну, которая непременно должна скрывать за собой вторую, более выматывающую Ступень, задачку со звёздочкой, испытание не для слабонервных…
Автобус остановился, встряхнув как следует пассажиров. Я понял намёк и вышел, побрёл задумчиво в сторону дома знакомой дорогой. Если как следует рассудить, я ведь действительно не часто что-то меняю, мои дни однообразны.
Когда я проходил мимо двора, услышал заманчивый скрип качелей, который сначала проигнорировал. У подъезда поднял глаза, встретившись взглядом со старой «панелькой». Живу здесь с рождения, когда-то знал всех соседей в лицо. Потом они начали меняться, а новых я уже не запоминал и почти с ними не общался, лишь изредка здороваясь.
Я потянулся рукой к домофону, а качели позвали вновь. Обернувшись я пошёл на звук, ускоряя шаг, чуть не ставший бегом. У столба оставил рюкзак и сел на дряхлую дощечку, взявшись руками за цепь, остановился. Рядом, резво шатаясь, беззаботно улыбался мальчик лет десяти, будто не слыша этого раздражающего звука. Я, осмотрев его всего, отвернулся. Чуть оттолкнувшись, полетел, вскоре снова затормозив. Повторил и снова замер, поглядев на свою «панельку». Идти? Я отвернулся, ускорился, более не желая оставаться статичным. Движение – это жизнь, верно? И я двигался, летел, не замечая ничего, кроме дома напротив, в который никогда не заходил. Скрип-скрип.
Входная дверь хлопнула за мной лишь через час. Мама стояла в прихожей.
– Где ты был так долго?
– Гулял.
Она окинула меня недовольным взглядом и, больше ничего не сказав, ушла на кухню. В этом взгляде я заметил детство, которое она не помнит, но оставившее неизгладимую рытвину на её характере; тошнотворное отрочество, что она хочет забыть; давно мёртвых родителей, без чьих упрёков, похвал и любви она не может жить. И это всё лишь опыт и знания, какие она хочет передать мне, на самом деле, лишь мешая своими неловкими движениями. Я не хотел пропустить её помощь и полез, осторожно, чтобы не сорваться, перебравшись со штанины учительницы на подол юбки матери. Ткань была нежнее, приятнее на ощупь и казалась знакомой. А тот далёкий свет, тем временем, овладевал пространством, желтел, искрился и ещё сильнее притягивал. Он стал ярче: теперь я видел за что схватиться и куда поставить ногу. Заметнее стали и пути, от которых я зря отказался.
Я глазами пробежал по корешкам книг. Хотел что-нибудь прочитать, лишь бы не слышать всхлипов мамы на кухне: она вспомнила отца, ушедшего от неё, едва мне исполнился год. Взяв с полки «Преступление и наказание», я сел на диван, открыл первую страницу, дав ещё один шанс на нормальную жизнь Родиону. А тот упорно не хотел меняться, шёл по пути, предписанному автором.
В кресле напротив меня возник мужчина лет сорока, одетый по старой моде. Его борода была короткой, а морщины ещё не захватили всё лицо. Он улыбался, был радушен и вёл себя застенчиво, как и полагается любому гостю. Был рад моей компании и хотел выпить чаю. Но я поспешил завязать с ним беседу: не каждый день предоставляется подобная возможность. Мой гость не говорил прямо, но давал достаточно информации, чтобы я смог найти себе ответ в его словах.
Я поспешил подняться. Вскочив с дивана, я подошёл к нему, оглядел его, забрался к нему на колени. А он улыбнулся, искренне радуясь и поражавшись моему интересу, но помочь не мог: всё, что надо было, он и так сделал.
Я лез, карабкался, цеплялся, как в последний раз, будто это были мои заключающие шаги, словно дальше меня ждала новая Ступень… И я опять устал, прислонился к ногам доброго гостя спиной и старался отдышаться, смотря наверх. Я что-то упускал, хотя мог видеть всё: эта великая Лестница была залита светом, я мог разглядеть всё, что было нужно.
И я заметил человека, что шёл мне навстречу, спускаясь откуда-то. Если Ступень была моей стеной, по которой я без устали поднимался столько времени, то ему она приходилась полом. Он легко и радостно шагал по ней вприпрыжку, что-то насвистывал. Забирающиеся показывали на него пальцем, смеялись, обзывая сумасшедшим, а он смотрел в своё небо и скакал по их головам. Когда он дошёл до меня, я попросил его остановиться. Он с удивлением нагнулся ко мне, будто никогда не видел других людей, но приготовился выслушать, пусть и не признавал меня достойным своего внимания.
– Зачем ты идёшь по спинам поднимающихся?
Какое-то время мы молчали, но потом Чудак ответил:
– А почему вы ползёте по полу?
Я не нашёл, что ему возразить и спросил вновь, но уже о другом.
– А зачем ты спускаешься? Ты знаешь, что там? – Он отчего-то поморщился.
– Я не спускаюсь. Неоткуда спускаться, если не имеешь возвышенностей.
Он вновь поднял глаза к небу, и пустился в долгие объяснения:
– Я любовался прекрасным рассветом и устал. Я не видел ничего лучше и собираюсь вернуться вечером, на закате, чтобы насладиться им, попрощаться на ночь с солнцем. Вновь уйду спать и вновь вернусь. И опять. Моя жизнь – бесконечный цикл. Мне из него не выбраться и нечем больше заняться, так что я просто наслаждаюсь тем прекрасным, что имею, изредка позволяя себе разговоры с кем-то вроде тебя.
Я задумался. Стоило узнать побольше о Лестнице, раз уж он был на том краю.
– А скоро вторая Ступень? Я уже долго забираюсь.
Он громко выдохнул, потёр руками виски и присел на корточки, наклонившись к самому моему уху, проговаривая слова громко и чётко, чуть ли не по слогам.
– Да разве ж это лестница? Ты движешься к обрыву. Или ты видел другую ступень? Следующую? Предыдущую? Кто сказал тебе, что она есть? Кому ты поверил?
Когда закончил, он встал, покрутил ногами, осмотрел руки, ревниво вгляделся туда, откуда пришёл и чуть тише добавил:
– Но ты мне не верь. Я ведь всего лишь чудак, что ходит по стенам.
И он быстро ушёл, а я попытался задуматься, но не смог.
