***
Я снова шел домой после душного дня в лаборатории. Солнечными лучи поглощались тусклым осенним небом. По асфальту кралась тенистая прохлада, только вступающая во владения вечера.
Я перешел дорогу, свернул в парк и пошел вдоль печальных, свисающих ничком тополиных прутьев, которые волновались от легкого теплого ветерка. Справа от меня — скамейка, рядом вычерненный новенький фонарь, еще не заступивший в ночную смену. Под скамейкой, положив морду на сложенные передние лапы, лежал Альфред, мой добрый бродячий друг.
-Здравствуй, Альфред! — сказал я, подойдя ближе.
Пес, закрывший глаза, находясь в томном полудреме, бодро поднял голову и залаял в ответ, дыша ртом, и сверкая радостными глазами-бусинами.
Альфред вылез из-под скамейки и, виляя хвостом, встал передо мной, продолжая подлаивать.
Я сел на корточки, и провел рукой по шерстяной голове. Затем достал из портфеля припасенную с обеда ванильную плюшку с сахаром и отдал ее псу.
Альфред принялся за ужин. Он не боялся, что это сможет кто-то отнять: грациозный бродячий ретривер дышал сильной и молодой грудью. Я уверен, что он был домашним, и мне не понятно, почему такой замечательный пес оказался на улице.
— Здравствуй, Леонид!
Я поднял глаза и увидел идущего на меня седого отставного опера полиции, среднего роста и телосложения пожилого человека, сохранившего ясность ума и остроту хитроумных словосплетений. Верно говорят, что для того, чтобы раскусить преступника, надо быть хитрее его. Из-за того, что отловленное жульё недооценивало расчетливость и особую любовь старика к психологии, оно, запутавшись на пол оборота в показаниях, отправлялось на лесоповал. Или ткацкую фабрику.
— Добрый вечер, Эдуард Никифорофич! На прогулку?
— Да, пришел проведать нашего общего приятеля! Здравствуй, Альфред!
Пес повернул голову на зов. Эдуард Никифорович стал в полу приседе, разведя руки в стороны, и Альфред, с резвостью, разбежался и, закинув передние лапы на плечи старика, отдался дружескому объятию.
Я впервые улыбнулся за день, глядя на эту простодушную каждодневную картину. Что может быть гениальнее, чем теплая привязанность, или душевная любовь. Это стало так редко встречаться среди нас, что давно пора завести какую-нибудь Белую книгу, и записывать в ней все человеческие душевные качества, забытые и невостребованные, и обязательно — с жизненными примерами… На первой странице, нужно написать: «В память светлого человека, и его потухшей души»…
— О чем задумался, Леонид Степанович?
Я вдруг осознал, что уже пять минут бесцельно смотрю на прячущееся за крыши многоэтажек солнце.
— О радостях жизни…
— Эх…
Эдуард Никифорович вздохнул, и, продолжая тискать Альфреда за ухом, продолжил:
— Ты бы забрал пса к себе, раз по душе он тебе.
— Не могу, к сожалению.
— Почему же?
— Лёля болеет, нельзя животных дома держать.
— Извини.
— Все в порядке.
Я сел на скамейку рядом с Эдуардом Никифоровичем. Мы молчали минут с десять, наблюдая, как довольный пес обнюхивает подвядший газон.
— Вам, Лёля привет передавала.
Эдуард Никифорович вздрогнул, будто приповнив что-то нужное, то, что он боялся забыть. Идею, которую держал в голове целый день, прокручивая снова и снова. От этого все важное и забывается.
— Ой, Лёленька! И ей привет, большой! — Старик растянул букву «о» в последнем слове. Он раскрыл черный пакет-майку и достал три крупных, полосатых яблока. — Я ей яблочек привез, возьми!
— Эдуард Никифорович…
— Возьми, я знаю, ей понравится! Свои, с дачи!
— Только если свои… Спасибо большое, — ответил я.
— На здоровье!
Эдуард Никифорович хотел было еще что-то сказать. Нечто ободряющее, или вселяющее веру. Что обычно говорят в подобных случаях, чтобы поступающее к горлу молчание не сократило отпущенного срока разговора.
— Я пойду, Эдуард Никифорович, меня Леля ждет. Спасибо еще раз.
— Конечно, иди. Не забудь, скажи ей, что я жду, когда она позовет меня в гости. Мы с ней договаривались.
— Да, обязательно.
Я вспомнил, как случилась эта договоренность…
***
…Майское теплое утро скользило по тюлю, Леля сидела возле распахнутого окна. Позади нее стоял, как влитой, шкаф с книгами. Мы с ней очень любили читать. А рядом с окном расположился небольшой столик, за которым Леля расставляла шахматы, и два мягких синих кресла. Мы хотели сыграть партию.
Раздался звонок.
— Ой, Эдуард Никифорович! Проходите, конечно!
— А я-то как рад, что не разбудил!
— Нет, все хорошо.
В гостиной раздался скрип, и послышались Лелины шаги.
— Леня, кто пришел? — раздался ее милый голос.
Но спустя пару секунд вопрос не требовал ответа.
— Эдуард Никифорович, здравствуйте! Да проходите, что вы на пороге стоите!
Леля мгновенно обрадовавшись, также мгновенно погрустнела. Она была бледна с самого утра, и ее внутренне безмолвное беспокойство передавалось мне.
Я подошел к ней, взял за руку. Она посмотрела на мою руку, а затем подняла глаза на меня. Я поймал их робкий, пронизывающий взгляд. Я заметил, как он потемнел за эти сутки.
— Все хорошо, Леля — сказал я как можно более спокойно и мягко, и сдержанно улыбнулся.
Она тоже улыбнулась. И сжав на пару секунд мою ладонь, резко отпустила ее.
— Эдуард Никифорович, а вы шахматы любите?
Отставной опер, сердечно улыбаясь, что с ним случалось редко, в силу выдержанного характера и по требованию службы, ответил веселым тоном.
— Умственные игры я уважаю в любом их проявлении!
— Что же мы тогда стоим! Проходите, сыграйте со мной!
Я тем временем ушел на кухню и поставил чайник.
Странная напряженность стянула воздух стальными нитями, а наши голоса, как ток, пробегали по этим нитям, нагревая их. Это чувствовали все: я, Леля и даже Эдуард Никифорович.
Я, молча и бездумно постояв, несколько минут смотрел на согревающийся от окисления газа чайник. Затем пошел в гостиную, где молча разворачивалась шахматная битва.
Леля ни на минуту не уступала, а наоборот, вела активное наступление. Белая королева в ее руках давала небольшие солнечные блики.
— Нет, это невозможно! — впервые за всю игру не сдержался Эдуард Никифорович.
Леля деловито поставила локти на стол, сложила руки в замок и положила на них свой маленький подбородок. Игра доставляла ей очевидное удовольствие, немного заглушая давление в глубине сердца.
Она склонила голову немного налево и невинно улыбнулась.
— Я не понимаю! — Эдуард Никифорович впадал в негодование — Ах, нет, а мы так!
Белая королева сдала позицию.
— Я спасен! Ха-ха!
«Леля, я тебя раскусил!» — мысленно я улыбнулся сам себе. Она посмотрела на меня, и не смогла сдержать улыбки. Я сидел на диване, позади Эдуарда Никифоровича. Он обернулся и с непониманием посмотрел на меня.
— Кажется, она совсем не расстроена.
— Вы же видите, Эдуард Никифорович, — еле сдерживая напускную серьезность, отвечал я.
— Девушка, не желаете ли вы сразу сдаться, так сказать, уступить старику?
Тут Леля с полной серьезностью заявила:
— Поправок на возраст и пол не делаем!
— Ах, вот как! Жаль, жаль! Вы, девушка, далеко пойдете с вашим деловым подходом! Только вот, не в этот раз! — смеялся Эдуард Никифорович.
Засвистел чайник. Я поднялся и ушел на кухню.
Спустя несколько минут чай уже был готов, и я снова вернулся в гостиную.
Коронный трюк Лёли предстал на залитом светом столе во всей красе. «Сейчас она выходит единственной пешкой на последнюю клетку доски, так, хорошо. Вы решили ответить, став конем на левый край, чтобы в следующий ход сбить офицера и выйти на шах, неплохо. Леля вновь вернула королеву. Отлично, Лёленька, так я и знал. Зря вы ухмыляетесь, Эдуард Никифорович, лучше бы не трогали офицера, дольше бы протянули! Вот, Леля выдвигает другого офицера на правую сторону от нее, где прежде пару ходов назад стоял черный кон.»
Эдуард Никифорович очнулся. Но уже было поздно.
— Шах, — преспокойно заявила Леля.
Старый опер, видимо, впервые в жизни стоял в безвыходном положении. Три фигуры в белом окружили черного властителя половины клетчатой доски. Белая тура перекрыла ход вперед и вбок, королева поджидала сзади, а офицер стоял на диагональном посту.
— Браво, мадам, я сражен вашей игрой.
— Сдавайтесь! — Леля в игровом азарте вскочила, оперлась ладонями на стол, и захохотала, как ребенок.
— Мне ничего не остается, как отдаться прекрасной королеве!
Эдуард Никифорович сделал королем шаг назад. И меткая воскресшая королева стала поводом ликования. Лёлиного недолгого веселого настроения.
Раздался долгожданный звонок…
***
… Мои плечи вздрогнули после того, что я вспомнил. Результаты анализа, которые нам сообщили в то утро, были сомнительны. Для меня.
Поэтому, мне пришлось уговорить Лелю пройти анализ снова. И снова. Три положительных результата.
Несколько месяцев я живу в лаборатории. Прихожу домой редко, когда Леля грустит и плачет. Не могу видеть ее слез. При мне она сдерживается и принимает беспечный вид — нам нужно держаться до… Ее выздоровления. Иначе быть не может.
Эдуард Никифорович наблюдал за мной. Он видел, как меняется мой взгляд, как ведут себя предательские плечи.
— Леонид, присядь ненадолго, — говорил отставной опер, прихлопнув по свободному месту скамьи.
Эдуард Никифорович явно начал подбирать слова. Он смотрел мимо проезжающих машин, незаметно растущих, окутанных пыльным кружевом тополей и шумящих по ту сторону дороги, на тротуаре, детей.
Говорить старик начал после того, как Альфред подошел к нему и дружески облизал руку.
— Я думаю Альфреда к себе на дачу забрать. Как считаешь?
— Мы с Лелей будем скучать. Отличный пес, — сказал я, проводя рукой по голове Альфреда, — и хороший друг. Он заслуживает теплого дома.
«Жаль! Я бы и сам его забрал, если бы… Леля… была здорова…» — подумал я.
— А приезжайте-ка вы к нам, в поселок, погостить! — Эдуард Никифорович сделал вид, что эта идея пришла к нему внезапно.
Я давно заметил, что ему сложно даются обычные, внештатные разговоры по душам.
— Вы же знаете, что сейчас я не могу покинуть город.
— Лёленьке бы свежий воздух… и природу…
— Я бы и сам с радостью отдохнул. Устал, — я поймал внимательный взгляд, — Но… У меня есть одна разработка… Насчет Лели.
— Поможет? — Эдуард Никифорович не отрывал от меня своих пристальных, с блеском, приглушенным от бумажной работы, глаз.
— Я иду интуитивно. Мои разработки не имеют конкретной научной поддержки, это мои личные догадки. Должно помочь, но…
— Нет, это неправильно, — старик откинулся на спинку скамьи, — так говорить. Если ты устал и сам не уверен, то… Как она поверит?
Эти слова привели меня в ступор. Несправедливо логичный, но правильно поставленный вопрос вывел мое сознание на новый круг мыслей.
Я привык рассчитывать вероятность… И забыл, на что способно само человеческое сознание. Как я мог!
Еще в детстве я узнал, что такое эффект плацебо. Даже пустышка способна сотворить чудо, что говорить! Вера больного в исцеление — самая главная вещь на пути к выздоровлению! Сколько людей… погибло… из-за того, что когда-то они сочли себя обреченными на смерть. И окружающие… Не смогли их переубедить! Я не верил в успех, поэтому уже две недели стою на месте и не могу начать лечение. Я должен вновь начать верить. Шансы есть всегда!
Почему же, я до сих пор сомневаюсь?! Кто, кроме меня, сможет закончить начатые разработки и вылечить Лелю?..
— Вы были востребованы на своем посту, Эдуард Никифорович, — сказал я, уже улыбаясь.
— Не жалуюсь. Ты, Леонид, парень умный. Быстро понял.
— Правильно, если я не поверю, значит, и не дойду до конца.
— Тоже верно.
— Знаете, я очень долго над этим работал. Что же, взять все труды и наше с Лелей терпение, выкинуть? Нет! Если я начал, то пойду до победного конца!
— Правильно! Надо быть сильнее всех сомнений!
Попрощались мы с Эдуардом Никифоровичем на веселых тонах. Он взял с меня обещание приехать к нему в гости вместе с Лелей. Альфреда он забрал с собой, и в ночь поехал на дачу.
***
— Некогда ждать, скорая будет долго ехать! Тем более, по грунтовке!
Я быстро завел машину. Эдуард Никифорович усадил Лелю сзади. Она тяжело дышала и ей непросто было дойти до машины.
— Мне ехать с вами? Да, я тоже еду!
— Садитесь быстрее, хватит метаться!
Я набрал большую скорость и за пятнадцать минут пересек границу поселка с первой автобусной остановкой на главной асфальтовой дороге. Я впервые так лихачил на дороге. В голове пульсировала одна мысль: «Быстрее добраться до больницы!»
Через полчаса две медсестры увезли Лелю в операционную. Меня не пустили.
Все закончилось через четыре часа. Двойня!
***
— День рожденья летом — это очень хорошо! Да, Альфред?
Пес сидел на траве, в парке, как и год назад. Он весело бил хвостом, который пытался укусить самый темный, с белым пятном на носу, щенок.
— Пять принесла, я теперь не заскучаю! Мальва, иди сюда!
Небольшая собачка подбежала к Эдуарду Никифоровичу. Он приютил ее немного раньше Альфреда. Очень пушистая, черно-белая дворняжка, была веселого и доброго нрава, и поэтому она сразу подружилась с бывшим бродягой-ретривером.
— Леонид, возьми щеночка! Посмотри, какие получились!
— Ох, не знаю. У меня своих детей — двое, а еще одного малыша брать… Леля? Что скажешь?
Леля сидела на скамейке и качала коляску. В ней, сладко посапывая и, иногда по-детски вздрагивая, лежала двойня — мальчик и девочка. Малышам вчера исполнилось три месяца.
Леонид взял отпуск на октябрь сегодня утром, после того, как узнал анализы Мити и Маши. Результаты были отрицательным и у сына, и в дочери. Второй раз за свою жизнь Леонид испытал счастье и умиротворение от того, что его семья находилась в настоящей безопасности. Если он смог справится с самым страшным врагом человека — болезнью, то ничто больше не сломит его плеч, на которые теперь опираются трое самых важных людей в его жизни.
На следующий день Леонид запланировал встречу по поводу оформления патента. Как микробиологу, ему удалось найти способ победить редкую, считающуюся неизлечимой болезнь и сохранить жизнь Лёли. Его разработка перевернула основы современной молекулярной биологии. Но, самое важное, что лечение от болезни, которую перенесла Леля, будет доступным любому человеку. На этом настоял сам Леонид, и это было условием к допуску остальных ученых к его разработке.
Леля, в свою очередь, настояла на том, чтобы муж использовал возможность и уехал на стажировку в Китай. Сама она собралась уехать к родителям вместе с детьми, а за квартирой согласился присматривать Эдуард Никифорович. Он останется в городе, пока не пристроит всех щенков в «благонадежные честные руки».
— Леня… У моих родителей нет сейчас собаки. Когда я была ребенком, в нашей семье всегда было место домашним животным. Но, наши дети еще совсем малы, у меня хватает времени только на них, а ты очень занят в лаборатории…
— У твоих родителей нет, ты сказала? — спросил Леонид, глядя на играющих подросших щенков. Эдуард Никифорофич вздохнул, водя новой деревянной тростью по асфальту.
— Нет, но раньше была.
— Давай, им возьмем. А когда Маша с Митенькой подрастут, подумаем о собственной живности.
— Я позвоню позже маме. Если она согласится, тогда приду выбирать малыша, — проговорила Леля, обращаясь к Эдуарду Никифоровичу.
— А если не согласится? — спросил старый опер.
— А если не согласится, тогда мы позвоним ее папе, Эдуард Никифорович, и все пойдет как по маслу, — тихо смеясь, Леонид подмигнул жене.
***
Через несколько часов пошел первый дождь новой осени. Нежные белесые капли мягко скользили по опавшим листьям тополя и потрескавшейся черной краске фонарей, сливаясь в темные ручейки на асфальте. Теплое небо надолго затянуло синим покрывалом насыщенного водянистого пара.
Леля, укачав детей, грела руки, натянув на белые ладони рукава вискозного оранжевого свитера. Она смотрела в окно, наблюдая за бесконечным природным движением.
— Леля, не грусти, — шепотом, чтобы не разбудить детей, обращался Леонид, — я буду звонить каждый день. А если получится, то и по скайпу будем видится, обещаю.
— Спокойно, Лень, правда? — заговорила Леля, не отрывая взгляда от окна, — я думаю, что осень — настоящее начало жизни. А не весна.
Леонид, закончив собирать свой старый черный портфель, подошел к окну, и, опершись руками на синее кресло, стоявшее рядом, сказал:
— Продолжай…
— Осень — это освобождение. От старой жизни. Как будто второе, легкое дыхание. Вся суета, вся сумашедшая гонка за право жить и возвращать к жизни прошла. Остался покой. И размеренное знание о скором зимнем сне.
— Впереди у нас с тобой десятки теплых весен, — улыбаясь, сказал Леонид.
