XII Международная независимая литературная Премия «Глаголица»

   Всякий раз, слыша от иных истории, что были наполнены разной потусторонней жутью, мою душу никогда не обуревал леденящий страх, какой обыкновенно сковывает человека по рукам и ногам, когда тот сталкивается с необъяснимым для его понимания явлением. Я легко находил в себе скептика и откровенно посмеивался над товарищами, когда они, собираясь вместе, выключали свет и пугали друг дружку, словно дети. Бывало, не занятый никаким важным делом, я мог долго просиживать в углу и схватывать негромкие дрожащие голоса, и весело улыбаться до тех пор, пока время встречи не подходило к концу, и всем нам следовало разойтись.

   Теперь же, набрасывая эти строки корявым и торопливым почерком в дневнике, мне становится мучительно стыдно. Я устало лежу в кресле, тупо поглядывая за чёрными стрелами настенных часов, и мрачно размышляю о событиях недавних пор.

   Я был единственным ребёнком у своих родителей. Все взрослые родственники всячески лелеяли меня, а далёкие и многочисленные братья и сёстры втайне завидовали моему добротному положению, и в те дни, когда мне удавалось с ними увидеться, мы разговаривали об одних сладостях, прочих подарках и часто спорили. Несмотря на то, что мне было всё дозволено, и я рос чересчур избалованным, упрекнуть в эгоизме меня никак нельзя было. Видя старания и любовь отца, отличавшегося безмерной щедростью, я желал поскорее подрасти и создать крепкую семью.

   Моя мечта осуществилась к двадцати двум годам. Ласковая жена, подрабатывавшая няней, почти каждый вечер настойчиво твердила мне о чужих малышах, топающих крохотными ногами по полу, намекая тем самым, как замечательно было бы обзавестись своими собственными. Вскоре после трудных родов у нас родилась девочка. Леночка была сущим голубоглазым ангелом! В первые лета её жизни меня переполняло безмятежное счастье. Оно неотступно следовало за мной всюду, куда бы я ни заявился, и весь окружающий мир тогда чудился мне удивительно светлым.

   Приходя с работы, на которой получал я невеликие деньги (я всеми силами старался экономить на себе, чтоб мои близкие не испытывали нужды), я сначала заходил в тесную кухню, где с удовольствием любила вязать тонкими спицами жена, изрядно уставшая после дневных забот. Подле неё, надкусывая булочку или печенье, сидела на скрипучем стуле Леночка и украшала ненужные бумаги цветными рисунками. Чёрные как смоль волосы её были заплетены в две тугие косички, забавно болтающиеся за согнутой спиной, до которой едва доставал свет зажжённой настольной лампы. Чудная тихая картина стояла перед моими увлажнившимися глазами!

   Не уберёг я ангела перед самым его восьмилетием.

   Солнечным утром первого воскресенья августа, Леночке не терпелось покупаться в реке, сокрытой тенями мощных деревьев. Облачённая в полосатый купальный костюм, она бежала по тропинке в резиновых шлёпанцах и беззаботно смеялась, когда расставляла пухлые руки по разные стороны, как бы пытаясь приобнять весь мир, всецело принадлежащий ей. Я долго развлекал её забавными рассказами о насекомых, будто предчувствуя что-то недоброе, и предлагал ей поискать камней со сквозными дырочками. Но Леночка, как почти любой ребёнок в её возрасте, не могла полностью сосредоточиться и тихонько хныкала от того, что я отвлекал её от действительно важного дела. Она всё же зашла в воду и, немножко порезвившись в ней, выбралась на берег, сев подле меня. Наслаждаясь тёплой погодой, я позволил звукам живой природы убаюкать меня.

   Я уснул чутким сном, который быстро обернулся кошмаром наяву. До моих ушей донёсся протяжный нечеловеческий крик, сочное бульканье, и вскоре Леночка навсегда погрузилась безмолвие, оставив после себя одни влажные шлёпанцы, валявшиеся в песку.

   Трагическое событие омрачило мою жизнь, и я жестоко корил себя, намного месяцев забыв о полноценном сне. Позабыл я о жене, которая днём и ночью проливала слёзы и, изредка приходя на могилу, оставляла там сладости и беззвучно шепталась с кем-то в уединении. Более я не видал женщины несчастнее и беспомощнее. Глядя на безликую фигуру, решительно ничего не выражающие глаза, в которых, казалось, потух весь трепетный блеск, и руки, неподвижно висящие, как плети, я стал задумываться о том, как было бы здорово повернуть время вспять и возвратиться в тот день, когда я ещё мог всё исправить. Редко я забывался в дрёме. Когда в тревожных снах я видал мужчину, который крепко к своей груди прижимал маленькие шлёпанцы, мои глаза широко раскрывались. И я, вскакивая с кресла, тотчас бежал к кровати, залезал под неё, невзирая на паутину в дальних углах, и забирал туфельки в руки, счищая с них грязь, а после вновь усаживался на излюбленное место, смеясь и рыдая одновременно.

   Пролетел попусту целый год, и мы решили взять ребёнка из детского дома, искреннее надеясь на то, что ему удастся вывести нас из неустойчивого состояния.

   Настя, девочка лет одиннадцати, что вошла в наш дом, была худенькой и беленькой, как только-только выпавший снег. Не умела она звонко заливаться смехом, никогда бурно не радовалась она наступившему дню, мало ела, мало разговаривала и вела себя весьма скромно и смирно, днями напролёт читая книги в своей уютной спаленке, которую мы успели существенно переделать после гибели Леночки.

   Более не ходил я на злосчастную реку и понемногу приводил свои нервы в порядок, пока одной глубокой ночью, страдая бессонницей, мне в длинном коридоре не удалось столкнуться с Настей лицом к лицу. Она проследовала за мной на кухню, озарённую светом бледной грустной луны, набрала кружку воды и, выпив её до дна, пронзила меня недобрым мутным взором.

   «Тебе не спится?» – спросил я её. На моих губах появилась слабая добрая улыбка.

   «Совсем не спится, папа, совсем. Что же делать?» – спросила она тревожным шёпотом.

   От Насти неожиданно повеяло родным благодатным теплом, которое тотчас произвело на меня успокаивающее действие. Я легонько тронул её за голое плечо и, почувствовав себя вдруг дурно, шарахнулся испуганно к столу. Всё тело моё пронзала жгучая боль, пока, наконец, на Настином лице не появилась улыбка, более напоминающая угрожающий оскал, и она быстро удалилась из кухни, оставив меня в беспокойстве. Я услышал негромкий топот её мерных шагов, поспешил к жене в спальню и залез под одеяло с головой. До утра размышлял я о том, что же за странность приключилась со мной.

   Настя, никогда не нарушавшая тишину, стала вести себя неестественно звучно и капризно. С каждым днём она требовала всё более дорогих подарков и уже не была счастлива от вида канцелярских блокнотов, какими были заполнены почти все свободные шкафы и тумбы в доме. Ей доводилось бесить нас, и жена моя, не умевшая сдерживать своих эмоций, неоднократно разражалась отчаянной руганью, от которой у меня сохли уши.

   Вечером, после одной крупной ссоры, мы собрались втроём в гостиной, чтобы уладить конфликт. Настя утопала в моём кресле и, скрестив руки на груди, тупо глядела в пол, устланный выцветшим ковром. Она упорно хранила молчание, а я, прекратив сдерживать свой гнев, затрясся и побагровел в возмущении.

   Свет в доме погас, и жена моя в испуге тотчас приникла ко мне. Она взялась дрожащей рукой за мою руку и упавшим голосом спросила: «Ах, ты не боишься?» Я ответил ей решительно и коротко: «Совсем нет». Мы зажгли свечу и попробовали наладить электричество, но, к великому сожалению, ничего путного у нас не вышло, и мы вернулись в гостиную, чтобы продолжить разговор с Настей. Отметив холодную пустоту кресла, я по-настоящему впервые забеспокоился о девочке и отправился на её поиски по дому. Ни в одной из комнат её не оказалось, и я, приказав жене оставаться в спальне, вышел за калитку, с шумом наполняя лёгкие свежим прозрачным воздухом. Я брёл по заросшей чахлыми сорняками тропинке и вслушивался в торопливые шорохи. Принадлежали они явно кому-то побольше травяных кузнечиков, пронзительно верещавших. Перейдя на бег, ноги мои вскоре стали подгибаться от усталости.

   Наконец я увидел реку, вернее то, что от неё осталось. Вся она поросла сухим камышом, наполнявшим дурное болото своим волнующим шелестом. Берег, на котором я видел сладкие сны, был обезображен мелким растительным сором.

   Я обыскал его и уже было хотел возвратиться, как вдруг увидал Настю, идущую меж деревьями в мокрых шлёпанцах, которые когда-то принадлежали Леночке. Меня охватил невыразимый ужас. Я застыл, словно мраморное изваяние, и ощутил, как слабый ветер треплет меня за волосы. Настя, кажется, почувствовав чьё-то незримое присутствие, лихорадочно завертела головой и, заметив меня, тотчас бросилась навстречу, ослеплённая злобой. Она испускала нечленораздельные крики и, упорно цепляясь мне за лицо, думала серьёзно поранить меня. Я небрежно отбросил её в болото и в то же мгновение разглядел вместо Насти розоватое личико Леночки. Она тянула руку к небу, заслонённому хмурыми тучами.

   Вернувшись домой, я долго сидел в своём кресле, крупно подрагивая и страшась проболтаться обо всём жене. После долгих расспросов, я неохотно рассказал ей том, что так беспощадно терзало мою душу. Мой ангел желал отомстить за свою смерть.