XI Международная независимая литературная Премия «Глаголица»

В это утро в парке был особенно густой туман. Казалось, что небо вот-вот рухнет, потому что облака уже застелили землю, как надежная и упругая подушка безопасности. 

Я снял с плеча гитару, лямка уже изрядно натерла мне плечо, и поморщился.

Практически на ощупь, отыскал скамейку, она оказалась влажной от ночного дождя, расположился и стал играть мелодии из разных песен, на которые хватало памяти.

Когда я оторвался от этого малополезного дела и окинул взглядом парк, туман почти рассеялся, и от него оставалась лишь небольшая дымка, скрывающая верхушки американских горок.

 Люди вдруг вдохнули в этот холодный парк жизнь. Дети восхищенно рассматривали яркие громадины, возникли из ниоткуда витающие в облаках одиночки.

На соседней скамейке сидела девушка в легком платье. Она постоянно вздрагивала от сильных порывов ветра и терла ладони друг о друга. В руках у нее был карандаш, а на коленях непослушная бумага, каждую секунду норовящая улететь.

— Глупая, ей стоило одеться теплее, — услышал как будто со стороны я свой голос, не сразу поддавшийся командам мозга. Звук вышел как из поломанного радио: неприятный, шипучий и с прерываниями.

Я разглядывал ее. Волосы, выбившиеся из пучка, постоянно лезли ей в глаза. Ее брови, сдвинутые к переносице, очерчивали первые морщины (хотя, возможно, мне это только показалось).

В голове снова заработали шестеренки; я даже почувствовал, как там взмыла вверх пыль. Руки сами заиграли ненавязчивую мелодию.

Я закрыт от общества, но очень восприимчив ко всему, что из него исходит. Мельчайшая чушь, пылинка в информационной сети, незамеченная другими, кормит мой ум много дней.

 Не знаю почему, но на мгновение мне показалось, что именно такая странная особа, как она, смогла бы выслушать меня. Через секунду я отбросил эту мысль.

 Внезапно, как ошпаренный, я отдернул руки от струн и посмотрел на незнакомку: у нее зазвонил телефон. Завязался разговор. Она смеялась и взмахивала руками; иногда ее лицо выражало удивление, которое сменялось беззаботной улыбкой; затем она радостно вскрикивала и закрывала рот рукой, наверное, чтобы скрыть чрезмерную эмоциональность. Затем она собрала все листы бумаги и свернула их, удерживая плечом телефон у самого уха. Бросив что-то невнятное собеседнику и засмеявшись, она легким движением руки закрепила карандаш в волосах и встала со скамейки.

Я наблюдал за ней до того момента, пока она не скрылась за деревьями.

Через пару минут в мое тихое пространство ворвался голос:

— Привет, познакомимся?

Я замер и не знал, как отреагировать.

Не представляйся, не становись для кого-то в этом городе человеком с именем!

Решил промолчать. Открыв глаза, я продолжил играть. Пальцы ловко меняли положение. Я уже понимал, кто это.

— Оу, прости, я не хотела тебя отвлекать, просто… — я слышал, как нотки радости и какой-то надежды постепенно сменялись смущением, — ты выглядел таким печальным и… внимательно наблюдал за мной… — сказала она полушепотом.

Это была та самая девушка с соседней скамейки. Мои голова и уши запылали. Гитарные струны прекратили движение. Я направил на нее взгляд.

 — Я подумала, может быть, тебе нужна компания…- продолжила она.

Я постарался намекнуть, что предпочитаю одиночество, но незнакомка не поняла мой посыл. Дружелюбно улыбнувшись, она протянула мне руку.

— Я Эми!- чересчур громко и как-то забавно воскликнула она, но затем резко замотала головой, — то есть, Эмили… К-как хочешь…

— Тео, — произнес я из вежливости, но руку не пожал.

Девушка с очень мелодичным именем – Э-ми-ли — тихо опустилась на скамейку и стала внимательно рассматривать меня. Уверен, она сразу же заметила неприемлемое для приличного человека состояние моей толстовки: в некоторых местах виднелись пятна пыли, нитки на рукавах торчали во все стороны, а на локте, наверное, были дыры. Не знаю точно. Давно не смотрелся в зеркало.

Так же плачевно обстояли дела со всей остальной одеждой, но хуже всего пришлось чехлу от гитары, который побывал уже в стольких парках и переходах, что не сосчитать…

Она просидела рядом в молчании, наверное, больше получаса.

***

Первый раз я увидела его, когда мой автобус на пути в университет остановился возле одного из скверов, где он играл. Он не был похож на обычного попрошайку. Этой размеренной игрой он словно делал одолжение всем вокруг, негласно заявляя, что оставить деньги — это меньшее, что прохожие могут сделать за кусочек искусства.

К следующему разу я была точно не готова. Супермаркет. Поздний вечер. Мы пересеклись у кассы. Первой я заметила гитару, такую же угрюмую, как он. Незнакомец взял только хлеб и кефир. И здесь то же, что и в сквере: медленно-эгоистичные движения рук, отдающих много монет продавщице.

— Карта бонусная есть? – устало произнесла она. Яркая форма совершенно не сочеталась с цветом ее лица.

Долгое, терпкое молчание оглушало женщину, неровные костлявые пальцы медленно бились о прилавок в такт секундам.

— А какие бонусы получили вы за выученные команды? — спросил он без капли стыда и ядовито улыбнулся.

Продавщица вздрогнула, словно давно не слышала человеческих голосов, которые умеют издавать звуки, помимо «да» и «нет», опустила взгляд в кассу и, не произнося больше ни звука, отсчитала сдачу.

Незнакомец тихо вышел.

***

Порывы пробирали ее до костей, и я практически слышал, как стучит ее скелет. Эмили каждые пять минут выпрямляла спину и смотрела куда-то в даль, но через считанные секунды она горбилась и опускала взгляд на покрасневшие от холода пальцы с просочившейся под ногти краской.

Я натянул капюшон толстовки на кепку и вспомнил, как мое тело точно так же тряслось изнутри, от самого сердца до обмерзших пальцев рук, когда пришлось впервые ночевать на улице.

— Кончились песни? – язвительно усмехнулась она, как бы порицая меня за это получасовое молчание.

— Нет, — коротко ответил я и вернул пальцы на гриф.

— П-Подожди, — она взяла меня за руку.

Я грубо выдвинул ладонь перед собой, отстаивая личное пространство.

— Не трогай меня! – невольно вырвалась фраза. Я отвернулся. Гнев подступил к горлу и чуть не вырвался потоком брани, но я сдержал его.

На скамейке воцарилась тишина. Гулко заработал первый аттракцион неподалеку.

А что такого ужасного она сделала?

— И-извини… — выдавил я из себя, хоть и не сознавал зачем.

Девушка прошептала в ответ «ничего» и начала сворачивать листы с необычными зарисовками.

 На меня накатила волна любопытства и я с вызовом произнес:

— Рисуешь? – и неопределенно улыбнулся.

Эмили уже встала и собиралась уходить, но резко обернулась и удивленно нахмурила брови.

— Я увидел… Просто ты, вроде бы, и не прятала их… И… Извини еще раз, я не хотел грубить.

Я почувствовал невероятное облегчение, когда разговор, наконец, завязался, и тяжелая туча мыслей над нами рассеялась.

А затем я врал. Врал как дурак и бесстыдник.

Я создал другого Тео, с другими чувствами, с другой жизнью. Меня тошнило от собственного голоса. Я старался меньше говорить, но ее глаза требовали диалога. Когда я лгал о музыкальной группе, которую я создал с лучшими друзьями в подростковом возрасте, об учебе и работе, о собственных песнях, она восхищалась. Мне казалось, что я уже много раз репетировал эту речь.

— Именно таким я тебя и представляла.

Я мог придумать еще что-нибудь, но странного вида мужчина окликнул нас.

Его седые сальные волосы и старый изношенный костюм с рубашкой в полоску, из-под пуговиц которой виднелся крупный живот, не вызывали желания отвечать, но от него веяло какой-то настойчивостью. Эмили сразу же отозвалась и внимательно окинула взглядом мужчину, усмехнувшись, как и я, его внешнему виду.

Голос его, совершенно не подходил парку и легким размеренным прогулкам. Странного вида человек произносил все согласные буквы как-то излишне твердо, при этом, еще и губы, неуместно большие для его лица, постоянно шлепали. Казалось, что незнакомец, не говорил, а чеканил монеты.

— Я хотел отнять у вас всего пару минут.… Все для того, чтобы рассказать одну интересную историю… — улыбнулся он настолько широко, насколько позволяли его щеки, и передал Эмили в руки складное зеркальце, — не волнуйтес-с-сь, — протянул он сквозь улыбку, — я не отниму у вас много времени.

Я закрыл глаза и громко вздохнул. Никто не обратил на меня внимания. Конечно, этого стоило ожидать. Речь этого… булькающего намного интереснее моего вранья…

Я решил отвлечься от них и начал рассматривать прохожих. Это занятие было из тех немногих, что я любил. Люди удивительны, в каждом шаге. Их взгляды, движения рук, реакции… Они даже не замечают того, насколько легко их «прочесть» в этой массе. Все так по-детски забавно и серьезно одновременно. Каждый старается не замечать другого, это словно негласный закон. Но на меня он не распространяется.

Да, иногда хорошо быть лишним винтиком в огромной машине.

Эмили толкнула меня ногой в кроссовок. Я повернулся. Она зачарованно смотрела на мужчину, который переводил дух, чтобы продолжить рассказывать что-то грандиозное.

Его история была нудная и с прерываниями. Я понял ее суть за минуту.

Существует легенда о старце, который решил жениться на царской дочери. Но все было не так уж просто. Царевна потребовала предмет, в котором сможет увидеть отражение целого мира. Без чудного «того, не знаю чего» старцу не велено было возвращаться.

 Он долго бродил по разным местам, исходил все ноги и однажды добрался до пустыни. Среди жгучих песков раздался стон. Старец заметил сосуд, из которого исходил звук, и прислушался: «выпусти меня, я много лет томлюсь здесь»- доносилось оттуда. В сосуде оказался… джин или что-то вроде того. Старец согласился освободить его, но взамен потребовал то, что так долго искал.

Постукивание безымянного пальца Эмили по чистому, отполированному до блеска покрытию зеркальца сбивало с толку.

— Чего же вы молчите? Я жду яркого финала! – детски-простодушное любопытство осветило ее.

— Финал таков: старец освободил джина, увидел в зеркале морщины, седые волосы и некрасивость и решил отложить свадьбу. Отдал предмет царю и покинул дворец. У вас в руках – то самое зеркало!

Эмили вглядывалась в зеркальце с еще большим интересом. Секунда — и она провалится в серебристо-холодную бездонность, заблудится в сложных лабиринтах, будет спрашивать дорогу у тех, кто поблизости, но куда не повернись — она. Бездушное отражение слепо укажет путь в никуда.

— Зачем вы пудрите этой наивной девушке мозги? – я указал на Эми, и она оскорбленно сдвинула брови, — Да я уверен, что вы только что выдумали эту историю, чтобы продать это старое зеркало, которое, наверняка, ничего и не стоит! У нас нет для вас ни денег, ни времени!

Мужчина постоял секунду в молчании, а затем вырвал из рук Эмили зеркальце и ловко, за один момент, припрятал его во внутренний карман.

— Следите за языком, молодой человек! Я хотел пригласить вас в уникальное место, единственное в этом городе… — он погрозил пальцем у моего носа, чуть не задев его острым грязным ногтем, — Снаружи вы выглядите много лучше, чем есть внутри!. – и отвернулся.

Я решил уйти. Странный сказочник же стоял без движения, но уже въедался глазами в толпу в поисках новой наивной жертвы и, казалось, тут же забыл о нашем диалоге.

— Что за место? – тихо произнесла Эмили, игнорируя нашу перепалку.

Мужчина посмотрел на нее и обворожительно улыбнулся:

— Я хотел отвести вас в зеркальный лабиринт, лучшее развлечение в этом городе! Я, как человек чувствительный, сразу ощутил… — он с осторожностью подбирал слова, — волны добра, идущие от вас, милая леди. И даже, знаете ли, хотел предложить приличную скидку, только бы увидеть вашу улыбку, но… — он остановился и уставился на меня, как судья на преступника.

— Может быть, мы, все-таки, можем сходить в ваш… лабиринт? Нам очень интересно, особенно после вашего увлекательнейшего рассказа! — даже не взглянув на меня, Эми вытащила кошелек.

В глазах мужчины блеснула радость победы.

Он привел нас к небольшому зданию. Подкошенный временем и ветром дом с непропорционально высокой крышей держался только благодаря плющу, который паутиной обвил его. Доски уже посерели, и лишь в нескольких местах были следы облупившейся краски. По две стороны от входа были два кривых окна.

Всю эту асимметрию нарушала идеально выкрашенная новая дверь, так бесстыдно вписанная кем-то в картину.

 Не очень презентабельно, зато загадочно.

Наш спутник поминутно рассказывал нам ситуации, происходившие в этом лабиринте. Его язык двигался настолько быстро, а слова так монотонно звучали, что голос его больше напоминал помехи.

У входа он почтительно поклонился и отворил дверь.

Когда я увидел, что же нас ждет внутри, холодок пробежался по моей спине. Я непреднамеренно вжался рукой в ручку гитарного чехла.

— Молодой человек, гитару придется оставить, – пробулькал удовлетворенно он, — вы не волнуйтесь, у нас все под охраной.

В один момент во мне закипел яд.

Я замер на мгновение и уже набрал воздуха в легкие, чтобы сказать что-нибудь поязвительнее, как вдруг передо мной возник обеспокоенный взгляд Эмили.

Эта незнакомка не ушла от меня, когда я молчал, когда был в гневе, без тени сомнения поверила моим россказням… Даже заплатила за мой билет (хотя я об этом не просил и не хотел идти, но…) Возможно, она просто смеется надо мной и ждет, когда же я совершу глупость. Как бы то ни было… Я не имею права капризничать.

— Да, конечно, держите, можете даже сыграть что-нибудь, — это перебор, — хотя нет, там… с ней некоторые проблемы… просто оставьте ее здесь и не касайтесь, — улыбнулся я так, что заболели щеки, и вошел постройку.

Там была лестница. В полутьме я спустился до конца. Ничего необычного: две двери, стол и разгадывающая кроссворды билетерша. Повсюду слышалось жужжание от искусственного света. Правая дверь была подсвечена синим. Красовалась надпись «вход»

Я услышал позади меня сначала легкий и быстрый стук по ступеням, а затем тяжелое шарканье.

Прозвучал голос Эмили, бульканье мужчины и хрип женщины за столом, затем надрывистый последний хруст билетов и скрип двери. Холодный воздух окатил мое лицо, и мы вошли в длинный коридор. Эмили передала мне перчатки, и вход закрылся.

Она восхищенно огляделась и что-то произнесла. Я ее не слышал, в голове кружилась лишь одна фраза: «Перетерпеть и уйти»

С первым же шагом Эми врезалась в зеркало – возможно, намеренно привлекая мое внимание — потом засмеялась и оглянулась. Лицо ее каждую секунду выражало все новые и новые эмоции.

Мне наскучило наблюдать за ее движениями и бормотанием (кажется, она даже обращалась ко мне), поэтому я сделал шаг вглубь длинного коридора. Мозоли на ногах отозвались неприятным жжением.

Назло моему физическому состоянию я двинулся вперед быстрее, бесшумно, но яростно вдавливая усталые ноги в пол.

В бесконечной полутьме коридора было сложно отличить реальность от пустых отражений, меня от тысячи тысяч ободранных и голодных Тео.

В этом дьявольском лабиринте сильно напрягались глаза: светящиеся прожилки между зеркалами мелькали повсюду.

В задумчивости я сделал несколько шагов, но наткнулся на зеркало. В полутьме нельзя было отличить реальный поворот от бездонного отражения. Я вытянул руки вперед и стал двигаться практически на ощупь.

Космос или океан? – искал я подходящее описание. Казалось, что здесь не существовало времени и пространства. Лишь бесконечное множество одинаковых кадров, которые давили и пугали.

Такой измученный, неуклюжий и хмурый… Я начинал осознавать, что мое внутреннее состояние как-то незаметно выбралось наружу: поселилось в завитках волос и под ногтями, темным мешком складок одежды обернулось вокруг худощавого длинного тела и начало кричать: «Спасите его! Неужели вы не видите, что он себя терзает?!».

— Ну ты и старик! — бросил я одному из отражений и взглянул в его глаза, надеясь увидеть в них обиду на грубость, и только через пару секунд бессмысленной игры в гляделки понял, что он – это я, а я – это он.

— Что если бы я вернулся на год назад с тем опытом, который есть сейчас? — обращался я ко всей моей многочисленной аудитории и ни к кому одновременно, — имел бы я сейчас дом или так же блуждал? Был бы одинок или все-таки…

Вдруг мне показалось, что позади меня мелькнул розовый солнечный луч, когда все вокруг светилось синим. Я направился к лучу (ну, а вдруг это выход?), но затем вспомнил, что в коридоре была всего одна тускло-желтая лампочка, и поэтому напрягся. В голове роем кружились мысли, сбиваемые лишь тогда, когда я врезался в очередное зеркало, но от луча не отставал. Повернул за очередной угол.

В зеркале напротив возник знакомый балкон.

Глаза обожгли слезы. Я решительно развернулся и хотел уйти, но знакомая добродушная улыбка моего бывшего друга в левом зеркале пронзила меня насквозь.

Как он может радоваться?

Пальцы задрожали; Голова казалась наполненной жженым порохом и невозможно тяжелой. Внутри меня словно шла война: снаряды разрывались и разрывались, пули проходили насквозь. Вот так ощущается обида?

Я закрыл глаза, отчего крупные слезы скатились по моим щекам, и повернулся к ужасному миражу. Приняв невозмутимый вид и успокоив бунт тела, я открыл глаза и начал всматриваться в несуществующее отражение (я надеюсь, что это все только игры разума).

Холодный пол, покрытый самодельными цветными ковриками из старых тряпок; белые стены с желтыми подтеками, спрятанными под картами его и моих любимых городов, плакаты с нашими любимыми исполнителями, мягкое кресло и деревянный стул. Кресло купил он сам. Стул же, обшарпанный, но сохранивший гордость, был принесен неизвестно откуда, но тоже им.

В тот день Алекс ворвался ко мне домой без стука. Его волосы были взъерошены, а на покрасневшем лбу блестели капли пота. Он перевел дыхание и одним движением внес этот самый стул.

— Ти, непременно сыграй мне! И я хочу, чтобы ты сидел на нем! — он с энтузиазмом постучал по деревянной спинке, — не смотри на меня, как на глупого… — друг нахмурился и, кажется, уже решил унести его туда, где раздобыл.

— Да я и… Я и не смотрел, ты чего?

— Ну, да-да, конечно… Ты знаешь, ты просто обязан, обязан всегда сидеть на этом стуле, знаешь почему? Да все по-то-му, потому что у этого, так сказать, отжившего свое предмета мебели есть своя особенная аура, как у тех музейных стульев, на которых обычно сидят милые бабушки и следят за залом. – он заслушался сам себя, а затем стал внимательно смотреть поочередно на меня и на стул, как бы сравнивая,- такие стулья никак не связаны с искусством или историей, но при этом неотделимы от того пространства, в котором находятся, знаешь, ну… не хотелось бы обидеть этот восхитительный, сказочный, изумительный стул, — произнес он, быстро жестикулируя, — но вот он и другие ему подобные служат лишь дополнением к искусству… Но нам с тобой это не важно! Главное, у тебя теперь есть стул! – воскликнул Алекс так, что стены в моем доме ответили радостной вибрацией.

— Да, стул — это важно, н-наверное…- глупо улыбнулся я, не упоминая, что обожал сидеть на цветном вязаном коврике.

В тот день мы расположились в этой маленькой комнатке-балконе: он, как обычно, в кресле, с сигаретой в руках и невидящим взглядом. Я же на стуле, который пах пылью.

Я играл, и не разбирал, что именно. И иногда посматривал на него.

Я ловил каждый момент этого робкого чувства спокойствия. Стул был неустойчив и качался из стороны в сторону, издавал последовательно глухой жалостливый скрип и два стука. Меня заинтересовал этот ритм. Я медленно покачивался из стороны в сторону, перебирал струны пальцами и шептал слова нашей любимой песни, стараясь, словно старый шаман, наладить контакт с духом.

Закатный луч уже напек мне ухо, а я продолжал купаться в нем.

Как только солнце блеснуло в глазах моего друга, он нахмурился и начал угрюмо вглядываться в меня. Он периодически вздыхал и пытался уловить какую-то мысль, то внезапно ее теряя, то вовсе яростно откидывая прочь. Внезапно он выпалил:

— Послушай, Ти, я не хочу тебя обидеть, но мысли о тебе вгоняют в тоску, ну, понимаешь? Мне кажется, я рожден для чего-то невероятно известного.. В будущем, конечно. Сейчас еще не время, но.. Я думаю нам нужно прекратить общение.

— К-конечно ты рожден! Ты обязательно добьешься!, — я не обратил внимание на последнюю фразу, ведь перепады настроения были ему свойственны,- К тому же, у тебя уже сейчас столько д-друзей и… знакомых, — почему-то эти слова мне давались с особым трудом, — сегодня хорошие знакомства играют большую роль… считай, шаг – и твое имя уже звучит в каждом городе…

 — Ты знал, что я пишу пьесы? Пока банальные, с несложным сюжетом.. Я расту над собой, имею цели и мечту, а ты.. — долгая пауза. Почему он не рассказывал об этом раньше? Серые, как мокрый камень, глаза ненадолго остановились на мне, после чего  Алекс направил взгляд в землю. — .. Ты не развиваешься и тянешь меня на дно. Кто-то из нас уничтожит другого… а затем… — он не договорил, — Мы не можем больше общаться, ты… — снова, — Пожалуйста, давай не будем контактировать. – он не сказал больше ни слова, не бросил ни единого взгляда. Забрал свою куртку и вышел из квартиры

Единственный человек сбежал.

— Уже как год, десять месяцев и восемь дней, — на автомате сорвалось с моих губ, и я взглянул в зеркальный потолок, затем вокруг. Мираж больше не явился.

Я тяжело вздохнул, и выпустил из себя беспокойство настолько, насколько смог. Все это уже прошло, разве стоит тратить себя на груз прошлого?

Шестеренки в моей голове завертелись быстрее. Жаль, что под рукой не оказалось гитары. Что-то внезапно кольнуло внутри, и я увидел в глазах зеркального Тео беспокойство. А если ее украдут? Если я останусь без средств к существованию?

Я оглянулся вокруг, ища поддержки, но немая аудитория терзала меня, давила взглядами и прижимала к полу, я даже почувствовал, как боль ударила в висок.

Нужно было всего лишь сложить два плюс два, чтобы понять, что я сам довел себя до такой жизни. Винил в этом близких, но проблема была в том, что я сам повесил на себя дурацкий ярлык. Сам назвал себя «никем», сам продал дом, сам затерялся в этих парках

Я сидел без движения довольно долго, лишь ток ходил внутри меня от одной части мозга к другой, как библиотекарь, возвращающий на полку сваленные книги, которые готовились пойти в топку.

Каждый шорох поглощался моими отражениями. Настолько там было тихо.

Легким движением я освободил руки от перчаток. Затем прикоснулся к грубым от гитарных струн пальцам, холодным кистям, шее, пульсирующей и горячей. Я уникальный человек. Я ущипнул себя, и от боли содрогнулся левый глаз, вспомнил, как сегодня непроизвольно сжал до боли безымянный палец, потому что лгал о том, что живу недалеко от парка в просторной квартире; что мешки под глазами у меня вовсе не от того, что я сплю в хостелах и на скамейках, а потому, что ночами на меня нападает вдохновение, и я пишу. Еще мой внутренний Тео особенно мыслит, и никто и никогда не сможет повторить вслух то, о чем он думает.

«Ведь так?» — с некоторой надеждой я прикоснулся к очередному зеркалу, в котором понимающе улыбнулся усталый, забытый всеми и немного встревоженный человек.

— Мне ведь не нужно цепляться за людей и видеть в них всю жизнь или, наоборот, избегать всего живого. У меня есть возможность все изменить, но почему я ею не пользуюсь? Я чуть не потерял себя из-за тех, кто даже не смог меня по-настоящему рассмотреть.

— Тео! – окликнул меня кто-то живой.

Я протер лицо от слез краем рукава и, встряхнув головой, попытался вернуться в реальность. Голос был так же неуместен в этом странном пространстве, как та дверь в лабиринт чужда всему полуразваленному дому.

Я медленно двинулся на голос и вскоре увидел полосу тусклого света. Приглядевшись и поморгав, я увидел платье. Это Эмили. С облечением я скорее направился к ней, но  врезался в зеркало. Раздался смешок. В проеме возник тот мужчина. Сквозь смех и шутки он объяснил мне путь.

Как ни странно, это меня ни капли не задело. Я устал, и гнев во мне уснул.

 «Ты справился» — сказало мне подсознание, когда я вышел на улицу.