Стоял знойный июль. Месяц мимолётных романов, звёздных ночей и вечерних купаний в за день напитанном солнечным светом озере. Отдыхал я тогда у тётушки Натальи Михайловны К. — сестры моей покойной матери. Её муж, 67-летний отставной генерал К. — мужчина суровый, крупный и, несмотря на свою полноту, всегда хорошо одетый, пахнущий английским одеколоном, табаком и еловыми шишками — питал ко мне необъяснимую любовь и поэтому рад был видеть в любое время. На будущий год, после окончания мною военного училища он обещал устроить меня в полк к своему давнему приятелю, вследствие чего, я мог не волноваться о своей судьбе.
Целыми днями я не делал решительно ничего. Подолгу разглядывал деревья, небо и птиц сквозь крохотное оконце или лежал, занятой тоскливой прозой из домашней библиотеки старого генерала, в маленькой комнате второго этажа огромной усадьбы — с большой кроватью, письменными столом и резной французской тумбой из красного дерева — служившей раньше комнатой старшего, горячо любимого и трагически погибшего сына генерала К.
На улице я появлялся только к вечеру, когда дневная жара спадала, брёл к озеру, протекающему неподалёку, чтобы плескаться там со всем юношеским задором, наблюдая за прячущимся в далёком горизонте солнцем.
В тот вечер я в который раз плёлся в усадьбу, босоногий и уставший. Что-то в голове нещадно давило на мозг, вынуждая стонать, и пронизывало всё тело, подобно электрическому заряду. Сказывалось осознание излишней праздности и никчёмности своего времяпровождения, переизбыток сна (обычно я валялся в постели до обеда) или всё вместе.
Вернувшись в усадьбу, я довольно резко поздоровался со старым генералом, о чём сразу же пожалел, отказался от ужина, поднялся из последних сил в свою комнату, упал на кровать и, услышав пронзительный скрип старых матрасных пружин, издал последний протяжный стон, пожелав, чтобы эти пружины пронзили мне сердце, закрыл глаза и сразу уснул.
…Я брёл по лесу беспокойно оглядываясь по сторонам. Дорожка казалась мне очень знакомой, но, несмотря на это, тревога всё сильнее и сильнее одолевала моё сознание. Подул ветер. В нос ударил запах болотной сырости. Прямо передо мной возникло маленькое озерцо, окруженное зарослями папоротника и окутанное голубоватой пеленой тумана; покачиваясь на волнах, как юные утопленницы, в озере плавали кувшинки и водяные лилии. Словно плакальщицы по прекрасным самоубийцам затянули свои песнопения лягушки. Мне показалось, будто среди обилия квакающих голосов выделялся чей-то ещё голос, нежный и пронзительный. По спине пробежал холодок, от которого сделалось жутко. Я ещё беспокойнее начал оглядываться по сторонам.
В воде стояла девушка (удивительно, как она не попалась мне на глаза раньше), очевидная солистка лягушачьего хора и обладательница прекрасного голоса. Я и сам не заметил, как стал жертвой её магических чар, подходя всё ближе к озёрной деве и разглядывая пленительную красоту её стройного обнажённого тела, распущенных волос, мерцающих каким-то неестественным магическим блеском, милого личика с большими изумрудными глазами. Опомнился я только тогда, когда оказался в шаге от девицы.
Вдруг она перестала петь, хитро двинула бровями и игриво спросила:
— Полынь или петрушка?
То ли чары прекратили своё действие, то ли я не ожидал такого резкого вопроса от озёрной девы. Несколько секунд я находился в исступлении, а потом неуверенно ответил:
— П… петрушка
— Ах, ты, моя душка! — взвизгнула девица. Её зрачки сузились, а цепкие когтистые руки схватили меня и потащили на дно…
Я резко вскочил с постели и сразу же шлёпнулся обратно, осознав, что встреча с озёрной девой была лишь сном. Исправно тикающие на тумбочке старинные часы показывали начало шестого утра. Удобно устроившись на левом боку, я попытался провалиться обратно в сон, но был окончательно разбужен пронзительной птичьей трелью. Я сел на кровать и, медленно потянувшись, взглянул в окно.
Это было обычное июльское утро, одно из тех, когда раскалённый шар солнца уже выкатился на небосвод и только начал разливать свои лучи на открытые поверхности земли, при этом благородно позволяя росе одарить каждую травинку своей прозрачной драгоценностью, оставляя утро временем невероятной свежести и спокойствия, граничащего с меланхолией.
Меня посетило необъяснимое желание, свойственное только пылкому юношескому сердцу: выскочить из дома и пробежать по траве босиком, собирая ногами ожерелье из драгоценностей-росинок. Я замер на секунду, попытавшись снизить пыл, но разум оказался бессильным перед искренним порывом. Думается мне, на то и существует раннее утро, время, когда самые безумные деяния кажутся вполне естественными.
Я выбежал на крыльцо в одной рубахе, попутно натягивая фланелевые брюки, и направился на полянку. Поляной на приусадебном участке генерала К. называли пространство свободное от различных посадок (старый генерал питал слабость к кустовым розам), предназначавшееся изначально для детских игр и пустовавшее теперь в связи с выросшими детьми, а потом и с ссорой генерала К. и младшего сына. Трава на поляне росла прекрасно (видимо потому что не топталась внуками старого генерала) и несколько раз в год (очевидно, для красоты) равнялась садовником.
Теперь же травинки, согнув нелепо отросшие в разные стороны кончики, поблёскивали на солнце, демонстрируя стеклянные шарики росы. Несколько секунд я любовался прекрасной картиной, представившейся моему взору, восхищаясь величием природы и идеальностью всех её естественных процессов, неизбежно нарушаемых человеком, а потом побежал и радостно нырнул в самый центр поляны. Находясь, казалось бы, на высшей ступени наслаждения, я почувствовал недостаточность свежести и желание окунуться в озеро. Сетуя на несовершенность человеческой природы, я потопал к озеру по лесной тропинке.
Вдруг знакомый холодок ощутимо пробежал по телу словно паучок: наяву повторялся сюжет из сна. В воде стояла девушка и напевала тихую песню. Я так и застыл на месте с неестественно приоткрытым ртом как восковая фигура. Так значит мой сон вещий? Стало стыдно и смешно одновременно от своей трусости, но сделать шаг в сторону озера я не решался.
Тем временем девица перестала петь и подняла глаза на меня. На вид ей было лет 25, отсутствие наивной юности я уловил в серьёзном взгляде, брошенном на меня в первые секунды нашей встречи, который впоследствии сменился игривым любопытством.
Наблюдая за плавными движениями девушки во время купания, а потом и на суше, когда она расплетала длинные волосы из тугой косы, совершенно не стыдясь своей наготы, медленно надевала длинную белую сорочку, сквозь которую проглядывался силуэт её стройной фигуры, я поймал себя на мысли, что хотел бы, чтобы эта прекрасная русалка утащила меня на дно.
То самое чувство, которое испокон веков заставляло отчаянных героев рисковать своей жизнью, ради одного лишь ласкового взгляда возлюбленной, теперь же проникло и в моё юношеское сердце.
Напоследок купальщица окинула меня взглядом полным нежности и скрылась в полосе реденького леса.
Я захотел догнать девушку, расспросить, как её зовут, живёт ли она здесь и часто ли ходит плавать на озеро. Вместе с этим угнетающая тоска ненасытного сердца заставляла меня страдать от мысли, что следующей встречи с прекрасной купальщицей придётся ждать в лучшем случае целые сутки. Я думал уже вернуться обратно в усадьбу, но всплывший в памяти нежный взгляд, брошенный мне девушкой, явился светлым лучом надежды.
Сбросив всю одежду, я окунулся в озеро и проплавал с пять минут, находясь в нервном возбуждении. Прохладная озёрная вода подарила ощущение свежести моему молодому телу, но настоящее оживление сердца была в состоянии вызвать только любовь.
За завтраком я невзначай спросил у тётушки, что за девушка живёт у них по соседству.
— Ах, молодая вдова, не припомню её имени… — ответила Наталья Михайловна и заговорила о погоде.
Весь оставшийся день я провел в возбуждённом ожидании завтрашней встречи и не мог усидеть на месте. А ночью беспокойно спал, ворочался и вскакивал с постели, боясь проснуться слишком поздно. Я решил во что бы то ни стало прийти на озеро ранним утром и увидеть прекрасную девушку вновь.
На следующий день я проснулся раньше вчерашнего совершенно невыспавшимся. Бодрость мне придавала только возможность встречи с купальщицей.
Вследствие излишнего беспокойства, я появился на озере раньше девушки и сразу почувствовал невыносимость своего положения. Присев на камень у озера, я вглядывался в полосу леса, ожидая увидеть знакомый силуэт, но только раздражался от своей нетерпеливости.
День сулил быть жарким, в воздухе витал аромат сосновой смолы, прибрежные травы были душно напитаны утренними лучами солнца, над водой кружились комары и стрекозы.
Наконец между деревьев показалась фигура девушки в белоснежной сорочке. Её золотистые распущенные волосы слегка кудрявились, чем придавали ей сходство с Афродитой кистей Боттичелли, а бледная кожа блестела какой-то аристократической красотой. Увидев меня, купальщица улыбнулась, по-видимому, от осознания своего главенствующего положения в моём сердце, которое я простодушно не утаил, придя на озеро и сегодня, подошла и села рядом со мной. Она устремила свой взгляд на безграничную гладь озера. Я никогда не видел таких глаз. Серо-голубые, как грозовые волны с зеленоватыми прожилками, подобными иголкам хвойных деревьев, они глядели на воду с такой благословенной задумчивостью, что я подумал: эти глаза не могут принадлежать человеку, лишённому душевной чистоты. Восторженный возглас девушки: «Посмотрите же, как сегодня летают стрекозы!», — лишь подтвердил мою догадку.
Она посмотрела на меня и залилась звонким смехом. Наконец купальщица перестала хохотать, сделала серьёзное лицо, будто стыдясь своей излишней эмоциональности, и сказала:
— Видели бы вы сейчас своё лицо, уставились на меня, как на гипсовую скульптуру. Полноте, пойдёмте же поплаваем.
Девушка встала, грациозно вскинув голову и направилась в заросли камыша, а я последовал за ней как самый преданный слуга. В камышах находилась лодка.
Когда мы отплыли от берега, купальщица взглянула мне прямо в глаза и с нежной интонацией в голосе произнесла:
— Как же я люблю отпечатки наивной юности на лицах людей, вот у вас такой отпечаток имеется…
— А у вашего мужа он был? — спросил я, дивясь, как такая глупость пришла мне в голову.
Девушка обиженно сомкнула припухлые губы и отвела задумчивый взгляд на водную гладь, а я продолжал корить себя за то, что оскорбил прекрасную купальщицу своим бестолковым вопросом и решил: молчание девушки значило оконченную прогулку.
— Нет… — ответила она и встала, — Какая же духота сегодня. С самого утра…
Она через голову разделась, бросила рубаху на дно лодки, встала, оттолкнулась от кормы и плашмя шлёпнулась в воду, быстро-быстро засеменив ногами.
Потом я молча помогал одеваться дрожащей от холода ей, целуя, совершенно забыв о смущении, её ледяные плечи, и понимал, что краснею, как мальчишка, осмелившийся стать заложником искренней страсти, каковым я и являлся. Мне было семнадцать…
С того дня мы встречались с прекрасной купальщицей каждое утро. Я посмел считать себя самым счастливым человеком на свете, когда в одну из таких встреч услышал слова любви от девушки, полностью завладевшей моим сердцем.
А её заливистый смех! Как же он мне нравился. В один день, когда я неумело поцеловал её в нежную щёчку, она расхохоталась и сказала, что напоминаю ей единственного выжившего котёнка, которого во времена её детства родила деревенская кошка. Прекрасная купальщица хоть и выросла в деревне, обладала манерами и любила рассуждать о возвышенном, во время этих разговоров я всегда замирал с неестественно раскрытым ртом, что девушка теряла всю серьёзность.
Одним вечером я долго не мог уснуть: близился мой отъезд и я должен был сообщить об этом возлюбленной. Как назло сильный ливень танцевал чечётку на крыше, сбивая мой и без того скомканный мыслительный процесс.
Наутро я проснулся с разрывающей на части головной болью от резкого удивлённого возгласа тётушки Натальи Михайловны, который донёсся с летней веранды. Тем временем часы пробили половину одиннадцатого утра. Как ужаленный я выскочил из комнаты в одной только пижаме и помчался по лестнице на первый этаж, откуда попал на веранду.
В одно мгновение на меня уставились четыре пары глаз. Старая кухарка Ефросинья Тимофеевна убирала со стола посуду, оставшуюся от завтрака, Наталья Михайловна, запрокинув голову на спинку кресла, нервно помахивала веером у лица, а старый генерал стоял близ незнакомого мне мужчины с худым морщинистым лицом и рыжеватой бородкой, с которым, по-видимому, беседовал до моего появления.
Тяжело вздохнув, тётушка произнесла, обращаясь ко мне:
— Ах, Николенька, горе то какое, соседка наша, молодая совсем, погибла… Слышал, может быть, рано утром так громыхало, гроза была. Она пошла на озеро искупаться, а молния прямо рядом с ней и ударила, говорят…
— Ну это-с, ещё точно не известно,— перебил Наталью Михайловну мужчина с бородкой, — какой-то пьяница видел, как молния в озеро ударила, а там…может утопленница, чёрт её знает!
В первые секунды я будто лишился чувств. Зато в голове сразу же возник поток мыслей, который заставлял кружиться и без того болящую голову.
Я промямлил что-то про плохое самочувствие и удалился обратно в комнату, с тяжестью взобрался по лестнице и как только упал на кровать — сдавленно зарыдал, уткнувшись в подушку. Отказываясь верить во всё происходящее, я хотел кричать, но понимал, что могу быть услышанным. Казалось, я начал задыхаться от переизбытка чувств. Сердце усиленно забилось и будто налилось раскалённой смолой. Я думал: умру, да что там, надеялся умереть вслед за ней, вслед за прекрасной купальщицей.
Затем я улыбнулся, вспомнив сон и свой страх потом, при первой встрече. Подумал: а вдруг она не умерла, а стала русалкой и теперь будет утаскивать юношей и девушек на дно. Я вспомнил её слова про отпечаток юности и опять зарыдал, осознавая свою наивность.
Так я провалялся весь оставшийся день. А на следующий объявил о своём немедленном возвращении в город. На прощание тётушка подарила мне выходной костюм, оставшийся от старшего сына, из ужасно дорогой тёмно-коричневой ткани, который, по её мнению, очень подходил к моим глазам, а генерал К. нежно по-отечески обнял меня, прижал руку к моей груди и шепнул, чтобы, несмотря ни на что, моё сердце всегда было открыто для любви.
Год спустя я окончил военное училище и, благодаря покровительству генерала К., был зачислен в полк к его давнему приятелю, несколько дней спустя пришло известие о том, что неожиданно скончалась моя тётушка Наталья Михайловна. А старый генерал, не сумев смириться с потерей, пережил её всего на месяц. В связи с отказом младшего сына старого генерала от всей доли наследства, я стал полноправным владельцем огромной усадьбы.
Вспомнив о первом любовном опыте, произошедшим там со мной, я приехал в усадьбу и спустился по лесной дорожке к злосчастному озеру. Спокойная водная гладь отражала серо-голубое небо, на котором не было ни единого облачка, густые заросли камыша, молоденькие листья стройных берёзок, стоящих на берегу и мелких стрекоз, выписывающих изящные пируэты. Мне почудилось, будто кто-то запел нежным голоском тихую песню. Я оглянулся вокруг, но никого не заметил.
