Принято заявок
2685

XII Международная независимая литературная Премия «Глаголица»

Проза на русском языке
Категория от 14 до 17 лет
Кукушка-кукушка

Скрипучие ворота сентябрьского кладбища — первое, что встречает при въезде в деревню, – вяло раскачивались на слабых петлях. Скрипу ворот вторила кукушка-невидимка, пение которой вводило всякого слушателя в некий транс. Природа застыла, как зверь в засаде перед прыжком, лишь кукушка вела обратный отсчёт. Внутри рёбра тисками сдавили легкие и сердце, только пульсирующий ком в глотке давал мне знать, что я еще подаю признаки жизни. Стоя в стороне от взрослых, я крутила в липких пальцах еловую ветку. Я стояла у начала небольшого кладбища. Как застыла там на месте, так и не нашла сил пойти дальше. Остальные, будто бы не заметив, прошли мимо меня к свежевырытой яме. Я смотрела, как закрывают лакированную крышку гроба, который отражал издевательски яркие лучи солнца, а после за тем, как первые комья земли градом забили по дереву, казалось, настолько громко, что заглушили голос кукушки.

***

Обед одиннадцатого сентября хорошо отложился в моей памяти, как и последующие события. Я смотрела телевизор, по которому крутили мультфильм про сопливых принцесс, поющих песни на кривом переводе, из-за чего каждая уважающая себя маленькая женщина, выражавшая бунт против розового, испытывала чувство стыда.

Помню и даже до сих пор могу ощутить, как маленькое сердечко скукожилось до размера изюма, когда донеслось из кухни моё имя. Носки предательски скользили по линолеуму, мешая добраться до маленькой кухни. Вбежав, я сразу же врезалась лицом в мамин живот. Её мокрые руки, которые пахли моющим средством, обхватили мою голову и прижали лицом к футболке, пропитанной запахом жареных котлет.

— Па… — мама осеклась, еë тон не был строг, как я ожидала. Меня явно не собирались отчитывать и тем более наказывать за выжатую до дна бутылку моющего средства, из которого я любила пускать мыльные пузыри. Наказание миновало, да им и не пахло, значит, должна была отступить и тревога, но липкое чувство въелось внутрь. — У деды…— голос дрогнул, а дальше последовало только два слова, после которых мыльный пузырь тревоги, что с каждой миллисекундой надувался всё больше, лопнул, попав невидимыми брызгами в глаза, заставляя их слезиться:

— Остановилось сердце.

У меня тоже, мам.

***

Лихорадочные сборы, я закидываю вещи в рюкзак, утрамбовывая их ногой. Мыльная пелена перед глазами сбивает и делает движения неловкими. Мама подгоняет. Куда спешить, если уже всё?..

***

По пути заехали в магазин ритуальных услуг, родители купили два венка с лентами. В машине тишина, внутри пустота. Время от времени, когда машина подскакивала на кочках, за спиной зловеще шуршали искусственные цветы, шипя на змеином.

***

Въехав в деревню, я невольно поворачиваю голову влево, в сторону кладбища. Один мужчина, напоминавший больше паровую машину, чем человека, выпуская из ноздрей дым, усердно копал яму среди запущенных могил.

***

Дом бабушки не встретил меня тепло, как раньше. Не было слышно копошения на кухне и не было привычного удара горячего воздуха в лицо, как только я переступила высокий порог. Полумрак заменил собой даже самые светлые уголки дома. Его было настолько много, что становилось тяжело дышать, будто густой кисель набирался в легкие и омерзительно клокотал внутри. От уютной берлоги, что была для меня всем, осталась лишь оболочка: стены, оклеенные обоями с незамысловатым узором и разрисованные в некоторых местах красным маркером, посеревшая печь, старенькая мебель, в прошлом заставшая меня и мои режущиеся зубки, и часы с кукушкой. Я села на продавленный диван, пружинки еле слышно заскрипели под моим невесомым телом. Когда-то для нас, детей, сидеть на диване и смотреть старые телевизионные программы было не так важно, как сидеть рядом с дедом и набираться от него словечек и прибауток, которые он вставлял как комментарии, при просмотре телевизора. Сейчас же от старика осталось лишь вмятина на диване,серый пульт в пожелтевшем тонком целлофане и жуткие часы с кукушкой. «Кукушка-кукушка, сколько мне жить осталось…» — любимая фраза деда,с которой он плелся из кухни в зал к телевизору, когда начинался его любимый сериал. Докукукался, выходит?

И эта мелочь — всë, что теперь будет напоминать о нём? Спустя год прохудившийся диван полетит на свалку и будет служить пристанищем для бездомных котов, а пульт заменят вместе с телевизором на новую и широкую плазму, полностью стирая отголоски чужой жизни. А часы не раз отобьют чей-то последний час.

Ночью отпевали тело, меня посмотреть не пустили и отправили спать в дом одной из двоюродных бабок. Идя в сумерках по дороге в такт пения кукушки и время от времени останавливаясь, чтобы вытащить невидимый камень из сандалей, я ускорила шаг. Я спешила добраться до нужного домика как можно быстрее и не встретиться с возвращающимися с поля коровами, которые ужасающе мычали мне в затылок, разрывая могучие глотки и вытягивая шеи. Оборачиваясь назад, я видела их гигантские рогатые силуэты, окутанные туманом, — жуткое зрелище давало ещё больший стимул ускориться. Теперь же кукушка запела в такт биению моего сердца.

***

Мысль, что на другом конце деревни происходило что-то жуткое и таинственное, долго не давала провалиться в сон. Громкий плач, шедший вразрез с тихим шепотом, успокаивающие поглаживания по плечам и спокойное лицо покойника, чей сон теперь невозможно потревожить и чье сонное бурчание не услышит больше никто, – это представлял мой воспалённый детский разум.

***

Маленький домик раздувался от большого жужжащего количества людей, некоторые из них были мне незнакомы. Лица взрослых и их эмоции смешались в один хаос. Кто-то с самодовольной улыбкой рассказывал, как слетал в отпуск на Шри-Ланку, а кто-то не мог сдерживать слёзы. Один из мужчин, увлеченный диалогом, заинтересованно кивал головой чуть ли не после каждого вздоха собеседника, а после захлебывался в собственном смехе. В стороне стояла мама: за ночь она стала ещё бледнее, а на измученном лице выделялись только красные глаза и блики слез на щеках. Так захотелось броситься с места, вжаться в неё с разбега, стиснуть в объятиях и раствориться в её тепле.

Из дальней комнаты, прервав смех, донесся громкий плач, ледяная корка ужаса сковала мои кости. В тот же момент, воспользовавшись случаем, чьи-то ручища радостно поднимают меня вверх — и бьют меня затылком о невысокий потолок. Сильно зажмуриваюсь то ли от боли, то ли от оглушающей волны ругани, которая последовала после глухого стука моей черепушки.

В такие моменты хочется стать глухой и слепой, только бы не видеть никого. Даже себя. Хочется оглохнуть и не слышать свои куцые мысли, которые медленно сортировались с моей голове, как пуговицы, что хранились в огромной банке. Красные большие в одну кучу, квадратные чёрные в другую, самые блестящие и красивые — себе в карман. После игры бабушка смешивала пуговицы в банке, и мне снова приходилось наводить порядок, который взрослые обычно называют беспорядком. Вот и сейчас моя голова — банка, которая чуть не треснула из-за удара о потолок, а мысли — смешавшиеся пуговицы. Мне хотелось, чтобы меня и мои пуговицы оставили в покое, дали фору в три секунды, чтобы я могла забиться под кровать и испуганно шипеть на незнакомцев.

Веки разомкнулись и вместо озабоченных взрослых лиц я увидела суровое морщинистое лицо покойника, которое скрывалось за их спинами. Хотелось попросить всех присутствующих говорить тише, чтобы не разбудить холодное тело старика. Мало ли, вдруг он медленно приподнимется на локтях, хрустя дряхлыми суставами, сядет, медленно свесив ноги в лакированных ботинках, и как ни в чем не бывало засеменит на кухню, шоркая дорогой обувью, будто бы та была поношенными тапочками. Но стеснённая рубашкой ледяная грудь никогда больше не втянет в себя любимый табачный дым.

***

С надгробия на меня измученно смотрел старик, сжавший губы в тонкую линию. Неужели не могли найти фотографию посимпатичнее? Более жизнерадостную? Я смотрела на холодный камень, в голове не возникало философских монологов о жизни и смерти. Из чащи подала голос кукушка. Слыша её, всегда хочется поддаться бессмертной моде и насмешливо спросить, сколько мне осталось, забавы ради.

Пальцы теребили дряхлый корешок книги. “Последний из Могикан” — гласили почти стертые грязно-жёлтые буквы. Помнится, в своё последнее лето старый ворчун таскал её везде с собой, даже на посиделки с собутыльниками. “Своеобразный литературный кружок”, – так он, любитель артхауса, это называл. На одном из уголков книги остались следы укуса зубов, скорее всего собачьих. На некоторых страницах были кривые рисунки коров – мои художества. Я не сдержалась и ласково погладила большим пальцем толстую корову с выпученными глазами. Складывалось впечатление, что с несчастной макулатурой делали всё, но только не читали, лишь папироса-закладка, которая была беспардонно смята между страницам, говорила о том, что книгу все же читали.

Кукушка стихла, и тишина накрыла кладбище тяжёлым одеялом. Раскрыв книгу на странице, на которой когда-то остановился старик, я развернула её к надгробию и положила среди искусственных цветов и конфет с выцветшими обёртками. Насколько я помню, старик любил завершать дело до конца, и это касалось не только недопитых настоек. Далее, не церемонясь, я скрипнула калиткой и прогулочным шагом направилась по вытоптанной тропинке к выходу. В затылок дунул тёплый ветерок с нотками табачного дыма, будто невидимая пятерня ласково взъерошила волосы, а после тихо зашелестели страницы. Задержавшись у ворот кладбища, я любопытно спросила неумолкающую птицу:

— Ну и сколько мне жить осталось? А, кукушка-кукушка?

Гиндуллина Алина Рафаэлевна
Страна: Россия
Город: Жуковский