Щелк. Щелк. Щелк. Щелк.
Уже такой приевшийся звук керосиновой зажигалки разрезал ночную тишину — такую густую, что ее, казалось, можно есть ложкой, как манную кашу из детства. Только каша из детства была зачастую — с комочками, а тишина — ровная, гладкая, словно зеркало, от которого отражаются все звуки. Кроме звука керосиновой зажигалки.
Цок. Цок. Цок. Цок.
Шаги по мостовой — выученному за столько лет маршруту, выученному настолько, что можно с закрытыми глазами пройти — и не ошибиться.
Вдох.
Воздух особенный — теплый, мягкий, обволакивающий, словно закутывающий в темную шаль — такой, какой бывает только ночью. Пахнет сиренью — весна, и яблоками — забыли убрать — с рынка, отправной точки мистера N.
Мистер N зажигал фонари.
Каждый вечер он надевал свою черную фетровую шляпу, черный пиджак, черные брюки и черные лакированные туфли и, дождавшись, пока часы пробьют десять — выходил в ночь, сам становился — ночь. Медленно он вступал в свои права волшебника, мага, на ближайшие 15 минут рынок, центральная площадь, где находился этот самый рынок, а за ней и весь город — все становилось — его. Он — словно солист на большой сцене, на — единственной в мире сцене, и весь мир — его. Только выступление мистера N было скорее похоже на концерт для людей, которые знают, что играют, и что играют хорошо, но не вслушиваются, и слушать — не хотят.
Никто и никогда не видел, как мистер N зажигал фонари.
Все знали, что кто-то да зажигает эти несчастные фонари, но кого волновало, кто и как это делает?
Никто и никогда не видел, как мистер N обходил кругом площадь, останавливаясь перед главными часами — считал. Считал вдумчиво, тихо, но не про себя, хотя — для себя, но — шепотом, словно в надежде, что кто-то услышит, что есть кто-то еще. Но в этот час площадь всегда была пуста, поэтому мистер N отправлялся дальше — к деревянным прилавкам рынка, которые всегда были закрыты — все, кроме одного, с яблоками, которые то ли по привычке — забывали, то ли — нарочно не прикрывали, словно давая сигнал, что волшебство должно начаться отсюда.
Именно здесь находился первый фонарь.
Мистер N досчитал до 13.
Вдох.
Керосиновая зажигалка — щелк, искра — вжик, и с шипением загорается первый фонарь, за ним еще один, и еще, и еще, и так — по всему городу, вереницей светлячков, гирляндой волшебства разносится — свет, оживляя затихший город, превращая его в карнавал огней, представление сказок. Эти минуты — мистер N уверен — самые яркие, красочные в жизни этого города, и даже те же самые фонари никогда не будут гореть с той силой, с какой они горят в первые свои секунды.
15 минут — и площадь наполнится кучей толп, подтянутся уличные музыканты, бродячие артисты и просто зеваки. Стоит дать городу свет — и он оживает, как огромный мотылек выползает из своего укромного местечка и плывет на свет, проживает свои ярчайшие минуты — всё в свет, а потом — затухает, уползает обратно в уголок, чтобы в следующую ночь снова выбраться — и все — на свет, потому что так — заложено, заведено, так — нужно.
Вот только затухает мотылек — город, а фонари остаются гореть, до самой последней искры, пока солнце не начнет подниматься, пока не вберет в себя их огоньки, чтобы набраться силы.
А мистер N так и останется незамеченным, уйдет — туда же, откуда пришел, то есть, куда — неизвестно. Он — растворится в ночи, он будет — сама ночь.
Только было в этой ночи что-то, что могло бы выдать мистера N с потрохами, что он — вовсе никакая не ночь. Ведь черной была только его одежда, все остальное же — свет. В рыжих, словно те самые огоньки, волосах, в медных, почти желтых глазах, даже в самом цвете кожи — каком-то золотистом — во всем — свет. Но мистеру N приходилось быть — ночь, ведь темнота — такая густая, необъятная, большая сильнее его — хоть и света, но такого маленького, порой — беспомощного, подходящего только для того, чтобы зажигать фонари.
Но никто не знал правды.
Никто и никогда не видел, как мистер N зажигал фонари.
Но в эту ночь что-то было — не так, что-то было — не то, и мистер N почувствовал сразу, как только часы пробили полночь. До главной площади он шел вздрагивая — словно от предвкушения, но чего именно предвкушать он не знал. Что-то подсказывало ему, что сегодня непременно должно что то случится. Поэтому на площади он не стал дожидаться часов, не стал считать до 13, а сразу подошел к фонарю у прилавка с яблоками.
Вдох.
Воздух другой — душный, и пахнет — напряжением. Вместо привычных яблок — запах молока, старых тканей и — совсем немного — пота.
Мистер N огляделся, прислушался и — уловил едва различимый шорох. Он обошел прилавок, заглянул внутрь — никого.
Раз — снова шорох, где-то в кустах позади. Мистер N аккуратно раздвинул их и увидел — девочку, совсем маленькую, сидевшую на корточках и сжавшуюся в комочек. Она смотрела на него широко открытыми глазами и дрожала — то ли от холода, то ли от восторга. Страха в ней не было, только — восхищение, искренне детское, такое — что аж голова начинает гореть.
Пока мистер N думал, что ему делать с такой находкой, девочка опомнилась и выпалила:
— Скажите, это ведь вы делаете свет?
Мистера N вопрос застал врасплох — никто и никогда не интересовался — фонарями, и уж тем более — им самим.
— Ну да… — растеряно, — я…
— А как вы достаете до фонарей? Они ведь такие высокие…
— Тебе что, это правда интересно?
В ответ девочка лишь закивала часто-часто, так, что шишечка на ее голове совсем растрепалась.
Тогда мистер N отошел чуть подальше, щелкнул своей керосиновой зажигалкой, крутанулся вокруг себя и — вжик — мистер N исчез. Вместо него у фонаря стоял большой черный кот с медными, почти желтыми глазами. Кот изящно вскарабкался по столбу, и — снова вжик — кот больше не черный, теперь — ярко рыжий, словно золотой. Что-то зашипело — зажегся фонарь, кот прыгнул на соседний — зажегся и он, и так по цепочке — весь город снова окутался волшебным светом.
Мистер N — кот, убедившись, что зажглись все фонари, спустился обратно к девочке. Она сидела, задержав дыхание и боясь пошевелиться — так тихо, что мистер N даже засомневался, жива ли она. Но как только он подошел к ней, девочка как отмерла и, силясь кричать не сильно громко, дабы не спугнуть волшебство, но — все таки — закричала:
— Так это вы, вы! И весь свет — вы, и в каждом фонаре — вы! А так вы еще и — кот!!
Но выпалив последнее, девочка внезапно нахмурилась и задумалась о чем-то.
— Но ведь если вы — кот, — начала она после недолгого молчания, — Значит, у вас должен быть хозяин. Он у вас есть, верно?
Кот — мистер N пожал плечами — совсем как человек:
— Никто не захочет возится с ненужным котом, тем более — таким странным. К тому же, черные кошки — приносят неудачу, а рыжие… — тут он внезапно затих.
— А рыжие — что? — настойчиво спросила девочка.
— А рыжим я быть боюсь. Да и вообще, быть светом, когда вокруг столько темноты — боюсь. Вот и прячусь под черным — и костюмом, и шерстью. И ведь — боюсь, но зажигать фонари — хочу, потому что ну должен же кто-то это делать, должен же хоть кто-то — светить?
Девочка несколько секунд смотрела на него в упор, а потом — улыбнулась во весь рот, во все 30 зубов, которые у нее были, и протянула к нему руки:
— А хотите, я буду вашей хозяйкой? Я черных кошек не боюсь, и вы — не капельки не странный, а скорее — волшебный, и я очень, очень хочу быть тоже — хоть капельку волшебной и я очень хочу — помогать вам.
Мистер N-кот еще немного поколебался, нерешительно смотря то на девочку, то на свои фонари, а потом все же — мурлыкнул, и прыгнул к ней на руки.
С тех пор мистер N больше никогда не растворялся в ночи и никогда больше не был — ночь. Ведь он нашел того, с кем можно не бояться быть светом.
