XII Международная независимая литературная Премия «Глаголица»
Итак, писать будем втроем. Вашу покорную слугу – неоднократную участницу литературной премии «Глаголица» вы хорошо знаете. С моими соавторами – Писцом и Писателем я вас сейчас познакомлю.
Писец – собирательный образ, олицетворяющий людей, благодаря которым мы сегодня ловко оперируем любыми, даже самыми древними, именами и датами, неплохо разбираемся в государственных деятелях и стилях их правления. Наш Писец – это и седобородые монахи, годами выводящие летописные своды, щуря при блеклом пламени свечи подслеповатые глаза, и безымянные для потомков труженики государевой канцелярии, без устали скрипящие гусиными перьями над потоками текущих документов. Словом, все те, кто, подчас рискуя жизнью и здоровьем, тенью следовал за творцами истории и по дворцовым коридорам, и на бранном поле, чтобы даровать нам Историю.
Писатель – персонаж куда более конкретный. Это – знаменитый автор множества стихов, баллад и былин по мотивам народного эпоса и основанных на ярких исторических событиях Алексей Константинович Толстой. По понятным причинам ему не довелось лично участвовать в диких скачках опричников, с замиранием сердца следить за страшными пожарами в столице, стоять за спиной Ивана Грозного, подсказывая ему удачную формулировку для очередного письма князю Курбскому. Все, что оставалось Писателю – это перелистывать станицы прошлого, написанные для нас историками, попытаться уловить в пестром калейдоскопе событий чье-то лицо, рассмотреть в грозном государе Человека.
Вечный вопрос о роли личности в истории и влиянии истории на эту самую личность мне и предстояло разрешить с помощью моих непримиримых помощников. Как ни странно, с главным героем нашей беседы мы определились очень быстро, им стал Иван IV Васильевич, венчанный на царство зимой 1547 года. Писец привычным жестом достал из-за пояса перо и набросал: «И осветилась земля Русская, как от солнца красного…». Мы с Писателем замолчали, Писец потупил взор и быстро спрятал написанное.
— Знаете ли вы, сударыня, — начал, сбиваясь, Писатель, — почему времена правления вышеупомянутого государя называют не иначе как темным временем нашей истории? Виной тому гордость и жестокость, поглотившие сердце Ивана Грозного.
Писатель наш вроде как исторические факты перечислял, но не покидало ощущение, что сейчас из затемненной части комнаты выйдет режиссер с криками: «Не верю!», и его роль взял на себя Писец.
— Три года, — негромко произнес Писец, добившись, чтобы мы оба обратили на него внимание, — государь наш, незнамши покоя, увещевал люд русский жить в мире и согласии. В дни праздничные и будние выходил Иоанн Васильевич на площади, и разговор вел с народом благочестивый. И наши земли, и заморские облетела весть о великой премудрости государевой.
Иначе как растерянностью перед напором Писца не объяснишь такое нескладное начало разговора со стороны Писателя. Совсем иначе — убедительно и проникновенно звучат его произведения. Обращение Писателя к такому романтическому жанру, как баллады, можно объяснить пристальным вниманием автора не только к русской истории, но и к мотивам народного фольклора. Изображая героев древности, Писатель отдает должное их героизму и самопожертвованию, но, ни на миг не забывает, что все они — простые люди, готовые открыться красоте этого мира. Это делает его баллады душевными, а персонажей по-настоящему привлекательными и не чуждыми простых человеческих радостей, таких, как любовь.
— Представление мое о минувших временах имеет целию не столько описание каких-либо событий, сколько изображение общего характера целой эпохи, — неторопливо произнес Писатель, — полагаю, что художник имеет право на некоторые отступления, не влияющие на картину в целом, но облегчающие восприятие ее основного персонажа. А крутой нрав, многотысячные зверские расправы и бесчинства опричников не могут иметь никакого оправдания в глазах потомков. Черная неблагодарность принудила царя злом заплатить за предобрейшее, погубила в нем все человеческое.
— Неблагодарность, говоришь? — нарочно не глядя на нас, гнул свою линию Писец, — это верно. Неблагодарность людская государево сердце и сгубила. А ну как 23-х лет отроду слег батюшка-царь после тяжелого походу Казанского. И как отблагодарили его бояре да приближенные? В лицо болящему угрозы да насмешки сыпались. Но не дал господь над наместником своим земным глумиться, даровал здоровье Иоанну Васильевичу. Теперь знал государь в лицо всех своих супротивников, и ждала их кара неминучая. Иные изменники бежать сумели, были там и Курбские, и Ростовские, и Лобановы и Приимковы.
Услышав знакомую фамилию, Писатель оживился. Вот где благодатная для него тема. Много дней посвятил он изучению знаменитой переписки князя Курбского и Ивана Грозного. Да, Курбский был далеко не первым, кто бежал от царского гнева, но только он осмелился объяснить свой поступок не столько самодержцу, сколько в надежде на то, что его письма станут народным достоянием. В балладе «Василий Шибанов» Писатель не просто практически дословно излагает начало письма Курбского, но и оценивает попытку «обнародования» его содержания ценою жизни преданного товарища — Василия Шибанова, который должен вслух зачитать содержание послания.
Что же за слова скрывала дерзкая эпистола? Вот что пишет Андрей Курбский: «Царю, Богом препрославленному и среди православных светлее явившемуся, ныне же — грех ради наших — ставшему супротивным». Это оригинальное начало Писатель с блеском переводит на язык поэзии:
Царю, прославляему древле от всех,
Но тонущу в сквернах обильных!
Ответствуй, безумный, каких ради грех
Побил еси добрых и сильных?
И вновь на первый план выходит человеческая природа. Чувства, которые сам Курбский назвал «от многие горести сердца». Мы не просто наблюдаем за пишущим, мы как будто ощущаем горечь во рту, когда читаем:
И пишет боярин всю ночь напролет,
Перо его местию дышит;
Прочтет, улыбнется и снова прочтет,
И снова без отдыха пишет,
И злыми словами язвит он царя,
И вот уж когда занялася заря,
Поспело ему на отраду
Послание, полное яду.
Да, именно это письмо, обличающее безумного государя в «сквернах обильных» должен прочесть верный товарищ Курбского — Василий Шибанов. Явственно понимает Василий, что «за сладостный миг укоризны» ему придется пожертвовать жизнью. Это осознает и Грозный, устами которого Писатель произносит:
Гонец, ты не раб, но товарищ и друг,
И много, знать, верных у Курбского слуг,
Что выдал тебя за бесценок!
Ступай же с Малютой в застенок!
Писатель будто соединяет воедино огонь и пламень, ставя две полярные стороны переписки — Грозного и Курбского на одну чашу весов, а простого человека Василия Шибанова — на другую. Несмотря на такую разницу во взглядах, Писатель подчеркивает общие черты двух гордынь, лишившихся всего человеческого, противопоставляя им чистоту и верность настоящего Человека.
— Человеческие переживания, верность данному слову до конца жизни — вот о чем должны помнить потомки, — срывающимся голосом доказывал Писатель, — порой простые люди куда как больше сделали для истории, чем все государи вместе взятые, с них и пример брать надобно.
— Шибанов, значица? — задумался Писец, — не помню такового. Был один слуга Курбский, изловили его воеводы русские в Ливонии и нашли при нем письмо это поганое. Доставили его к царю-батюшке и допросили как следует. А Васькой его звали, али еще как — того не ведаю. Но стало то письмо последней каплей, переполнившей чашу великого терпения государева.
— С великим терпением ты, брат, не перегибай, — перебила я разошедшегося Писца, — может письмо и подорвало окончательно и без того расшатанную психику Грозного, но не могло оно стать единственной причиной образования опричнины — мощной, беззаконной орды, могущей проникать во все сферы жизни общества, лишенной жалости и сострадания, подчиняющейся одному только государю.
— «Князь Серебряный»! — вспоминает Писатель, — черные времена на Руси стояли. Трагическая судьба князя — яркий пример судьбы простосердеченого и совестливого Человека, который не нашел себе места в царстве лжи, лицемерия и жестокости, идущих от свирепого деспота, не считавшегося с человеческими жизнями.
Бросается в глаза, что период русской истории XVI – начала XVII века занимал особое место в душе Писателя. Безусловно, чтобы изобразить целую эпоху, уже недостаточно малых литературных форм и Писатель берется за роман. Полагаю, что даже на стадии идеи «Князь Серебряный» не задумывался как исторический роман. Скорее, это был роман, основанный на исторических событиях, но не только на них. Присмотревшись, мы снова можем заметить мотивы народных сказок, образное описание быта русского народа, яркие картины царских пиров и жестоких казней. Главный герой романа — Никита Романович Серебряный, возвращаясь домой после многолетнего отсутствия, становится свидетелем бесчинств опричников. Изломанные судьбы, грязные доносы, нечеловеческие пытки и нескончаемая череда смертей — и за всем этим стоит «надежа и опора» государства Российского — царь Иван Васильевич. Нужно быть не только Писателем с большой буквы, но и тонким психологом, чтобы так точно нарисовать портрет человека, взгляды и идеалы которого рушатся с каждым новым шагом по родной земле. Потеряны надежды на личное счастье — любимая женщина уходит в монастырь, потеряно ощущение свободы и справедливости, остается только молодецкая доблесть и отвага, которые указывают князю на единственный путь избавления от страданий. Смерть в сражении с татарами — еще один сложный психологический прием. Гибель, как способ избавления от разгула жестокости царской власти, и, в то же время, смерть в битве с врагами родного государства.
Очень четко Писатель обозначил свое неприятие любой формы деспотизма и властного произвола. Тем не менее, все мы вынуждены были признать, что царь был серьезно болен, налицо была как минимум мания преследования. Писец и Писатель успокоились, уже почти мирно спорили о том, царь ли виноват в наступлении такого страшного времени или само время сломало личность государя, пока мы не заговорили о конце земного пути Грозного.
— Занемог царь поле похода Сибирского, а было это… — Писец сморщился, с трудом переходя на привычное нам с Писателем летосчисление, — в самом начале 1584 года. С приходом весны почувствовал было облегчение, да сел за проклятые махмиты, видать и прогневал Господа.
«Махмитами» наш Писец презрительно называл шахматы, которые преследовались Церковью в числе азартных игр и пьянства. Мы с вами, конечно, понимаем, что не могли деревянные фигурки стать кульминацией смертельной болезни государя, но, как утверждают историки, последние минуты жизни Иван Грозный, действительно провел за шахматной доской. Видится, что помутненный разум силился рассмотреть в черно-белых войсках соратников своих и противников, но в какой-то момент слились они воедино и увлекли в образовавшийся поток жизнь Ивана IV.
В рамках этого же исторического полотна Писатель рисует для нас драму «Смерть Иоанна Грозного». Буквально на наших глазах буйный нрав, деспотизм и неудержимые страхи гонят Ивана к краю пропасти. Самое страшное, что вместе с собой самодержец увлекает и все, что встречается на его пути. В щепки разносит людей, в первую очередь близких, разоряется и стонет от неиссякаемых кровавых рек Русь-матушка. В конце своей жизни царь остается один на вершине голой скалы, в которую превратил он сильное государство. Умирая, он оставляет смертельно раненое царство болезненному и недалекому Федору. «Трагической виной Иоанна было попрание всех человеческих прав в пользу государственной власти» — скажет потом наш Писатель.
Справедливости ради надо отметить, что мы гораздо более охотно знакомимся с историческими личностями на страницах романов, баллад и стихов, чем листая учебники истории. В своих произведениях наш Писатель нередко обращается к прошлому и следует собственному правилу: «Иметь только одну обязанность: быть верным самому себе и создавать характеры так, чтобы они сами себе не противоречили; человеческая правда — вот закон; исторической правдой писатель не связан».
Лежат перед нами строки, описывающие одного и того же человека. Но одни написаны отстраненным, немного запуганным очевидцем страшных событий, а другие — яркой, самобытной личностью, расставляющей эмоциональные акценты, подчеркивающей свои предпочтения и антипатии. Немало веков должно пройти, чтобы наш Писец понял все то, что хотел донести ему Писатель, что история наша — это не список правящих династий, организованных ими войн и их итогов. Историю ваяют личности и чтобы почувствовать их масштаб, необходимо проявить личностное начало и в Слове, их описывающем.
Взглянула на своих соавторов, молча смотрят в разные стороны — обижаются друг на друга. А мне все яснее становится, что пишут они об одном и том же, но у Писца получается о прошлом, а у Писателя — о будущем. И старается Писец вроде для нас — потомков, чтобы проще и понятнее нам было разобраться в хитросплетениях давно минувших событий, а все равно пылью его труды покрываются. Писатель же с головой погружается в прошлое, старательно отталкивается от действительности, чтобы как можно ближе рассмотреть лица, судьбы, мысли, но мы, тем не менее, верим ему. Тянется его Слово как нить Ариадны из глубины веков, через сердце автора в наши с вами сердца.
Смотрим мы глазами Писателя на царей и слуг, отважных воинов и подлых предателей и видим, что под их мантиями, кольчугами и рубахами бьются такие же сердца, как у нас с вами. Понимаем, что есть там место страхам и ненависти, любви и благородству. Не будем судить их строго, невозможно наверняка сказать, как повели бы себя мы, случись нам жить в их непростые и тревожные времена. Но не будем и возводить себе кумиров из числа тех, кто не только подвигами во имя народа, но чаще всего правдами и неправдами добивался занесения своего имени в летопись государства Российского. И если уж простая переписка царя и беглого князя могла повлиять на ход событий, то Настоящая Литература ежедневно творит историю, влияя на наши души и определяя наши поступки.
