Как будто в темнице, темнеют высоты,
Красоты вершин покоряют и сводят,
Влекут за собой весь гомон, жестокость,
Как будто уносят ту сладость и вольность.
Метеки, беззвучно подкравшись к добыче,
Изводят, износят, затем, как вцепившись
Терзают и гнут ее без перебоя.
Лишь слышен короткий звук ярого стона;
Никто в обреченной среде не поможет,
Ведь знают все гнусность законов и сводов:
Скажешь лишь слово — осудят, поймают,
А ночью — убьют и сломают.
Купцы-иноземцы, вернувшись в наш край,
Насмешливо смотрят: понурые люди,
Вцепившись за край их рубехи, молят,
рыдают, пристыдно хрипят, оборвавши свой глас.
В попытках сохраны великого строя, воевода,
смотря на народ, теряет рассудок:
По щелям шатают, пытаясь спастись,
Там встать не могут, нагнувшись и яростно плача
Нигде нет спасенья:
Сломался весь нрав и добро,
Лишь добрая мама, смотря на ребенка,
Тянет руку, что били в горячем плену.
Ребенок,
Прижимаясь к любимым ладоням,
Со страхом в глазах взирает на мать:
Там есть только светлость и воля спасать.
«Не плачь, мой родной, «
Та плачит, пытаясь не дрогнуть пред сыном.
«Держись крепче за руку», — ласкает и мнёт набухшие щеки, как в страстный момент
Прохладное утро,
прохладный и ветер.
Бегут вместе мама и сын,
прижимаясь друг к другу, держат, не отпуская,
боясь отпустить, не найти.
Бегут они час, бегут они два,
Бегут, не прекращая дышать.
Запыхавшись,
не отставая, бегут,
Позади лишь крики и пепел.
Стоит им отдохнуть —
времени нет,
Вокруг всё летит в клочья.
Кровавые горы растут
за секунды,
Они всё продолжают бежать.
И вот, видно: за лесом стоит,
Готовый отъехать,
военный отряд.
Немного бежать,
Только сил не осталось.
Сзади послышались шорохи.
Не сумев обернуться,
мать падает,
Бросив сынишку.
И слышен стон боли.
Затем крик.
«Беги!», — разъяренно, чрез силы,
Крикнув, падает, не сумев поднять взора.
Сынишка, вместе со страхом в глазах,
Бросается вдаль, не глядя.
Бежит и не смотрит назад.
Назад, где труп его мамы лежит и не двигается.
Теперь только ветер был тенью подвластного тела,
И больше не смогут спасти от кровавой войны.