16 апреля. Леонард
Что за дурацкая привычка — устраивать ремонт общежития в самом конце учебного года? Казалось бы, все в моей жизни только наладилось, и тут нам объявляют, что исторический колледж больше не предоставляет комнаты для проживания в связи с починкой труб. Я был совсем разочарован и не знал, куда деться. Дома я жить точно не собираюсь. На что это будет похоже? Прямо картина «Возвращение блудного сына». Ведь три года назад я действительно сбежал и назло всем поступил в совсем не нужный мне колледж. И все ради чего? Чтобы с позором вернуться и жить в этом адском месте целое лето? Нужно искать другие варианты. Я уже отправил документы в различные колледжи, в которых имеются общежития, но они не собирались брать меня на курс под конец учебного года, как я не выпрашивал. И тогда я вспомнил о нем…
Когда приятный женский голос объявил, что скоро мы прибудем на станцию «село Лисье», я все ещё не был уверен, что сделал верный выбор. Все-таки мы с братом не виделись шесть лет. И тут я не буду врать — это было из-за меня. Но Гарри всегда относился ко мне хорошо. Может, потому что любил меня. А может, он просто был хорошим психологом. Электричка замедлила ход и после небольшого толчка — незаметного для ходячего, но сильно тряхнувшего мою коляску — остановилась у платформы. Приятный молодой человек с хромающей походкой— на вид старше меня года на три — помог мне выбраться. Его спутница, безумно красивая девушка, вынесла мой чемодан и, улыбнувшись, спросила:
— Вы к кому-то в гости?
Но я не успел ответить. К нам подошёл он. В лучах восходящего солнца его кудрявые волосы казались ореолом, и сам он походил на архангела, спустившегося с небес.
— Здравствуй, Леонард. Неужели ты уже познакомился с Лили и Маем? — профессор Леммон улыбнулся той самой раздражающе-ангельской улыбкой, какой он начинал каждый разговор со мной. Возможно, кому-то эта улыбка могла показаться красивой. Я более чем уверен, что многим его знакомым Гарри Леммон нравился — его ученики, наверняка, его любили. Но я везде искал подвох. Мне казалось, что эта улыбка снисходительна, более того, я думал, что он смеётся надо мной. Над тем, как глупо я сбежал к нему, над тем, как умолял его по телефону в приступе паники не отказывать мне. Тогда это казалось самым главным в жизни, но теперь… Теперь я безумно стыдился своих порывов, стыдился, что показал свою душу, открылся…
— Ого, так это твой брат, который должен был приехать? — рыжеволосая девушка так искренне удивилась и обрадовалась, что я встал в ступор. Вернее, встать я не мог. Лишь сидел на своей дурацкой инвалидной коляске и смотрел снизу вверх на собравшихся. Как будто мне снова восемь и взрослые обсуждают меня, совершенно не обращая внимания на присутствие предмета обсуждения. Но мне уже почти семнадцать, и я не хотел терпеть такого отношения.
— Да, я тот самый брат. Леонард Леммон. Кстати, со мной тоже можно говорить, хоть для этого и придется опускать голову, но, думаю, вас это не затруднит?
— Думаю не затруднит. А ты чего такой злой? Ты обиделся на меня за то, что я с тобой не поздоровалась?
Мое колкое замечание, казалось, совсем не задело собеседницу. Она присела на корточки напротив так, что оказалась даже ниже меня, сидящего и сгорающего со стыда. Не дождавшись ответа, рыжеволосая продолжила:
— Не обижайся, ладно? Я Лили, мне почти пятнадцать, Гарри Леммон мой классный руководитель. А это Май. Ему семнадцать, он учится на психолога, — парень с пепельно-белыми волосами кивнул головой и улыбнулся улыбкой чеширского кота. Меня передёрнуло. Какой-то сегодня триггер на улыбки.
— Ладно, — это все, что я смог придумать. Идиот.
— Вот и отлично, — Лили встала, обошла вокруг и взялась за ручки коляски, — Давай я помогу доехать до машины. Дождь размыл всю дорогу — сплошные лужи и колдобины.
Мы направились к одиноко стоящей чёрной машине. Лили что-то говорила, а может и спрашивала что-то у меня. Я не слушал. Все силы направил на то, чтобы не двинуть ручку коляски и не направить её задним ходом на девочку. Переехать её. Чтобы не было больше её милых улыбок, веселых глаз. Чтобы они все перестали думать, что я ничтожество. Как будто я не мог сам добраться до машины! Но нет, они решили подчеркнуть мою проблему, мою беду. Они все смеются. В глубине души за всеми этими смешками скрыт смех надо мной — жалким, никому не нужным, глупым… Мысли прервал громкий и резкий звук — мой брат открыл машину, нажав на брелок. Поняв его намерение, я быстро выставил руку и довольно грубо отстранил Гарри за плечо. Ещё чего — я не позволю на глазах у всех пересаживать меня в машину, словно мягкую игрушку.
— Я сам, отстань, — получилось довольно вяло, но Гарри лишь кивнул и отошёл.
И я остался один на один с пропастью между коляской и открытой дверью машины. На меня выжидающе смотрели три пары глаз, а я как заворожённый смотрел на сиденье авто. До него всего каких-то полметра — нужно лишь резко броситься вперед и после усилием рук затащить себя вовнутрь. Я собрался с силами, закрыл глаза и попытался направить всю энергию в верхнюю часть тела. Кинуться вперед! И я кинулся. Но тут же упал, как подбитый воробей. Первое, что я почувствовал после этого — нет, не мягкое сиденье машины. Я почувствовал резкую боль в руках и носу. Мои ноги упали на землю вслед за мной, коляска отъехала назад. Я открыл глаза. Видимо, совершая такой странный маневр, я не рассчитал силы и упал, больно ударившись протянутыми вперед руками и носом о нижний край открытого дверного проёма. Теперь я держался за этот проём, а все остальное тело безвольно валялось в грязной луже. Ожидая услышать смех, я закрыл рукой лицо. Но смеха не последовало. Зато, отняв ладони, я заметил кровь и, неожиданно, слезы. Жалкое зрелище. Кто-то поднял меня и усадил в машину — это был Гарри. На этот раз я не сопротивлялся. Лили помогла мне пристегнуться — руки дрожали, я не мог попасть пряжкой в замок ремня. Она же протянула мне платок — я не сразу понял, что это её белая косынка. А когда понял, то уже измазал весь кусок ткани в крови и соплях с моего лица. Какой я жалкий. Жалкий и глупый.
— Прости, я постираю, — кивнул на косынку в руках.
— Не переживай. Я сейчас найду салфетки или воду. Не нервничай, постираем все вместе — твоей одежде тоже стоит освежиться.
— Я полный идиот, — только после того, как слова повисли в воздухе я понял, что сказал их вслух.
— Господи, да со всеми бывает. Знаешь сколько раз я падала на ровном месте?
Пока Гарри и Май складывали коляску в багажник, Лили протянула мне воду. Я вопросительно на неё уставился.
— Попей или умой лицо, — пояснила Лили.
Совсем я размазня. Не понимаю, зачем мне дают воду. Полный идиот. Это все из-за удара. Возможно я ещё и головой приложился. Или из-за улыбок. А может из-за того, что на меня смотрит самый красивый человек, которого я когда-либо видел.
На дорогу до села у наш ушло где-то минут семь. Мой брат (такой великодушный, я не могу) подвёз Лили и Мая. При выходе из машины я не стал геройствовать и позволил Маю вынуть меня и посадить на коляску. От него пахло какой-то свежестью, немного табаком и ещё черным кофе. Интересно, он пользуется духами или действительно сидит ночами на балконе с кофе и сигаретой? Я чуть не прыснул, потому что зачем-то представил его в розовой ночной рубашке и бутылочкой-соской, наполненный темным напитком. Странно, что Маю только семнадцать. Получается, мы ровесники. Но он как будто старше меня внешне. И конечно же, сильнее морально. Он не стал бы рыдать при первой встрече, даже если бы сломал руку или ногу. А я по сравнению с ним еще более жалок.
Гарри — сама благородность — пригласил этих двоих зайти в дом и выпить чаю. Они, конечно же, согласились. Как мило.
Мы зашли. Я сильно удивился, как все изменилось с того момента, когда я был здесь в последний раз.
Раньше Гарри предпочитал простую деревянную мебель. Но теперь почти все вещи были выдержаны в винтажном стиле. Даже стены поменяли свой цвет — из белых превратились в светло-зелёные. Неужели мой брат за это время тоже изменился? Увлеченный собственными обидами я даже не удосужился взглянуть на него. А смотреть было на что: он стал совсем другим человеком. Из двадцатипятилетнего зашуганного парня, пытающего помочь всем с их проблемами, он превратился в красивого мужчину, совершенно довольного собой и, главное, уверенного в себе. Он совершенно не думал о том, как выглядит со стороны. Неужели простое время сотворило с ним такое? Я опять начал укорять себя — разве я не мог хоть раз позвонить и спросить, как у Гарри дела. Может, когда-то он и хотел услышать мой голос. Я вдруг понял, что все это время потратил зря. Можно было быть рядом, поддерживать, а не обижаться на правду. Ведь тогда, шесть лет назад, мой брат сказал горькую, но правду. Он сказал, что теперь я инвалид по собственной глупости. Теперь я обречен. Привязан к коляске на всю жизнь. В чем же он был не прав? Я сам всё испортил. И теперь ничего не исправить.
За стеной играла песня Билли Айлиш. Она что-то пела про любовь и поджёг машины. А я во второй раз за день пожалел, что стал таким жалким и никчёмным.
15 июня. Леонард
Дождь лил весь день. Холодные капли стучали по стеклу, будто соревнуясь в силе удара. Я лежал под колючим зелёным пледом и думал о ней. Вдруг звук открывающийся входной двери прервал мои размышления и радость заполнила всё тело. Словно я рыбой, выброшенной на берег, которую добрые люди снова кинули в море.
Лили вошла в комнату и я сразу почувствовал, как всё поменялось. Я больше не инвалид, лежащий на старом диване. Теперь я живой. Живой и свободный.
С Лили я могу всё. На прошлой неделе я впервые за шесть лет плавал в реке, представляете? Она придерживала меня, а я кричал от страха и радости.
А два дня назад мы были в лесу. Я сам нашёл с десяток красных! Потом мы поднялись на гору и там встретили закат. Вернулись домой уже за полночь, чем сильно напугали Гарри. Но всё-таки, мы были счастливы.
Знаете, пару лет назад по телевизору показывали фильм «Сто дней после детства». Вожатый Сережа там произносит такие слова: «Понимаете, однажды (это случается обыкновенно внезапно) ты вот так вдруг увидишь и реку, и деревья, и девушку, и то, как она улыбается. Кажется, что ты и раньше всё это видел тысячу раз, но в этот раз вдруг остолбенел, внезапно поражённый — как невообразимо прекрасна и эта девушка, и эти деревья, и эта река, и то, как она улыбается. Это обыкновенно означает, что тебя настигла любовь».
Красиво, правда? Именно это и случилось со мной, Леонардом Леммоном. Я крепко и бесповоротно влюбился в Лили. Я совсем забыл, что ничто не вечно.
31 августа. Леонард
Это был мой последний день в селе Лисьем. Сегодня в два часа дня я сяду в электричку и уеду обратно в общежитие. Странно, раньше эта мысль была для меня лучом света. А теперь я не знаю, что делать дальше. Я влюбился — безумно — и не готов расстаться с ней навсегда. Мы ведь больше никогда не увидимся, Лили? Сегодня наша последняя встреча. Дальше нас разделят километры. Я больше никогда не увижу твоих вьющихся волос, собранных в небрежный пучок, твоих нежных рук и милой улыбки. Никогда больше мы не будем говорить с тобой, никогда я не смогу коснуться тебя. Лили, неужели это конец? Конец моих мечтаний. Неужели все, что было между нами, я придумал сам? На самом деле я всего лишь один из многих. Очередной почитатель, череда которых неумолимо сменяется… Я никогда не спрашивал тебя обо всех тех, кто признавался тебе в любви. Но, я уверен, их было много. Таких же глупцов как и я. Безумцев. Я где-то читал про два латинских слова. Влюбленные-безумные. По написанию они отличаются всего лишь одной буквой. Я привык считать их синонимами и оказался прав, как никогда. Нельзя, просто нельзя так сильно любить человека и быть нормальным. Я определенно спятил.
Дождь стучал по крыше крыльца, где я ждал её. Это было крайне дождливое лето. Она шла по тропинке к дому. Лица девушки не было видно из-за низко надвинутого капюшона красного дождевика. Прогремел гром и сверкнула молния. Лили повернулась ко мне спиной, ища на небе белые отсветы, и я увидел надпись на дождевике: «Красное. Сухое». Забавно.
Она взошла на крыльцо, сняла капюшон. Рыжие волосы точно лава рассыпались по плечам. Я смотрел на неё почти не мигая, чтобы не упустить это мгновение. Она непонимающе моргала. И я решился.
— Лили, дорогая Лили, пожалуйста, выслушай меня. Я знаю, что временами моя история покажется немного глупой, но ты не смейся. Я хочу рассказать это все сейчас — пока есть возможность. Может быть, это наша последняя встреча. Так что я должен излить душу. Знаешь, как говорят: «Лучше жалеть о сделанной глупости, чем о той, которую не сделал». Начну я издалека. Шесть лет назад я гулял по городу вместе с семьёй. Да, именно гулял — ходил ногами. Последний раз в жизни. Тогда я начал ссориться с отцом — уже и не помню, из-за чего. Но я безумно рассердился на него и со всей силой одиннадцатилетнего мальчика толкнул папу. Он, конечно, даже не двинулся с места. Зато я потерял равновесие и упал назад. Напоролся спиной на кусок арматуры. Я не буду рассказывать тебе, как мне было больно, и как я кричал на всю улицу и умолял прохожих вызвать скорую. Это описание сделает меня излишни жалким. Продолжим с того момента, когда врач сказал мне, что я больше не смогу ходить… Хотя нет, и в этом случае я провёл себя как последний дурак. Обвинил всех в собственном горе. Замкнулся в себе. Ничего не делал — только жалел себя. А спустя три года я поступил в исторический колледж с общежитием — только для того, чтобы доказать всем, что способен жить самостоятельно даже будучи инвалидом. Тоже глупо вышло — никому не сказал, собрал вещи и уехал. Сбежал из дома, где меня любили. Только для того, чтобы доказать всем, что могу! Я прожил в общежитии три года. А потом приехал сюда. Я думал, что каждый день в компании брата и его знакомых будет пыткой. Но ошибался. Ты украсила своим присутствием каждую мою секунду. В твоих объятиях мне теплее всего. Я готов обменять все в своей жизни на твою любовь. Потому что только ты предала смысл моему существованию, понимаешь, только ты. Я слишком сильно люблю тебя… Лили, я же вижу, что тебе нравится Май. Я не буду ничего больше говорить. Я просто уеду. Я знаю, что вы любите друг друга. А ты меня — нет. Можно быть самым красивым человеком на свете, можно уметь петь и играть на всех музыкальных инструментах мира, можно быть идеальным актером и получить тысячу оскаров, но этого все равно будет недостаточно для того, чтобы быть с человеком, если он просто тебя не любит. Я рад, что смог излить душу, Лили. Пожалуйста, постарайся забыть все то, что я тебе тут наговорил. Мне нужно было это для того, чтобы идти дальше.
Мы сидели в тишине. Я смотрел на дождь, Лили — на меня. Тут я вспомнил о своем альбоме — там я делал много зарисовок людей, которые мне были по душе. Я подъехал к столу и взял альбом. Раскрыл его на последней странице. Смутился и быстро закрыл. Этот портрет я дарить ей точно не буду — он слишком откровенен. В конце концов я нашел тот рисунок, который мне нравился больше всего. На нем Лили лежала на траве в нежном белом платье, а её волосы лёгкими волнами струились по земле. Они складывались в некий круг над её головой — так изображают святых людей на иконах. Я аккуратно вырвал лист и протянул ей. Лили взяла его и вдруг несколько слезинок скатились из её глаз и застыли на подбородке. Даже во время плача она была великолепна.
— Лили… — я хотел сказать что-нибудь ещё, но россыпь букв в моей голове отказывались складываться в слова. Она сложила листок пополам и сунула в карман. Потом резко встала, взялась за ручки коляски и выкатила меня под ливень.
— Куда мы? — единственное, что я смог спросить. Ответом мне был лишь шум дождя и скрип коляски. Хотя нет, клянусь чем угодно, я слышал ещё и всхлипы Лили за спиной.
31 августа. Лили
Моросило. Мне было почти не страшно. Мы стояли около железнодорожных путей. Я уже не боялась. У меня появился реальный шанс исправить жизнь Лео. Ему всего лишь нужен большой стресс. А кто его может создать? Только человек, которого он любит. Я услышала шум приближающегося поезда. Пора.
Нужно лечь поперёк, так, чтобы шея оказалась прямо на железном рельсе. Но прежде я приподняла Леонарда и посадила на мокрую землю. Откатила коляску на десять метров назад. И легла на рельсы. Он что-то кричал, но я уже не слушала. Страх заполнил все мое тело. Если план не удастся — я умру. Обидно получиться.
Поезд приближался. Я уже видела его вдали. Вот и все.
— Леонард, встань! Встань, Лео. Или этот поезд меня переедет, слышишь? — голос прозвучал истерично. Ну и ладно. Так даже лучше.
— Я не могу!
— Можешь, Лео! Я сейчас умру, слышишь?
Поезд приближался так неумолимо, что я предпочла на него не смотреть, а сосредоточиться на глазах Леонарда. И на его рте, который беззвучно открывался и закрывался. Хотя нет, звук был. Просто я уже ничего не слышала.
— Вставай!
И он встал. Резко, рывком встал и сделал три быстрых шага ко мне. Схватил за руку, глянул безумными глазами и потянул. Я встала и мы спешно отошли от рельс. Поезд прогремел мимо. А Леонард стоял! Поняв это, он, правда, упал на мокрую траву. Но я была довольна. Он ходил!
— Прости меня. Прости, мне просто пришла в голову эта дурацкая идея…
— Я ходил, — Лео замер, не веря своим словам, — Я чувствую ноги. Я могу ходить!
