* Перед прочтением рекомендуется ознакомиться с биографией Марка Лициния Красса (115-53 гг. до н.э.)
Над раскалённой сирийской пустыней поднималось жаркое июньское солнце. Наступал новый день пятьдесят третьего года до Рождества Христова. На высоком холме стоял уже немолодой римский полководец в полном облачении. Глаза его налились слезами. Эта ночь была просто кошмарной, но, возможно, и последней для него.
— Проконсул, я получил письмо. Будем спускаться? — спросил подошедший слуга. Проконсул помрачнел и тяжело вздохнул:
— Придётся… другого пути нет. Жребий брошен.
И спустился.
Возможно, вам интересно, кто это наблюдал рассвет, и что с ним случилось? Наверняка, вам известно что-то про Марка Лициния Красса, да и как не знать?
Ведь с юности он грезил лишь о славе! Чтобы о нём знал каждый! И у него были все шансы: Красс был искусным оратором, одарённым управленцем и хитрейшим политиком. А сколько удачных финансовых схем он провернул… Страшно подумать! Он хоть и был плебеем по рождению, стал богатейшим человеком Рима своего времени! Да что там, возможно за всю историю вечного города! К шестидесяти годам он обрёл богатство, бесконечный почёт, и прекрасного сына. А также образовал триумвират с Помпеем и Цезарем, и по факту правил Республикой. Казалось бы, чего ещё нужно для счастья?
Но было обстоятельство, в мыслях Красса нависшее над ним Дамокловым мечом: он так и не прославился ни военными подвигами, ни полководческим талантом, хотя он искренне считал себя великолепным военачальником с огромными скрытыми способностями. Сам он с детства восхищался рассказами об Александре Македонском и искренне считал себя его прямым потомком, а его золотой шлем был для него священной реликвией. Ранее он задушил восстание рабов Спартака, затушив искру свободы в римском государстве, но этого ему было недостаточно. Красс делил власть с Юлием Цезарем и Гнеем Помпеем, каждый из которых уже отпраздновал по паре триумфов каждый. На фоне их славы Красс выглядел лишь блёклым пятном. Лишь тенью.
И вот однажды, он отдыхал на своей родовой вилле близ реки Рубикон, что в северной Италии. На Великую Римскую Республику опускалась осень. Листья деревьев уже налились кроваво-красным оттенком, либо вовсе опали. И как-то раз, когда Красс вздремнул после обеда, ему, якобы, приснился удивительный сон: будто он звёздной ночью стоял на высоком холме и у подножия светили лишь огни парфянского города Селевкия. Вдруг он увидел, как к нему с небес спустилась громадная, ослепительно яркая фигура, напоминающая ангела, которая направилась прямо на триумвира. Тот, распознав её намерения, бросился в атаку и поборол её. В лице фигуры, прежде мутном и неясном, начали читаться человеческие черты. Как показалось Крассу, это был сам Македонский. Ангел водрузил к небесам свой пылающий огнём меч и взмахнул им, пройдясь по шее Красса, но голова осталась на месте. То ли ангел, то ли демон протянул меч на восток, в сторону восходящего солнца. Здесь Красс и проснулся.
Вне сомнения, он посчитал это счастливым предзнаменованием, и тут же решил, что сами боги велят ему идти войной на восток. Не теряя ни минуты, триумвир начал собираться в Рим, чтобы там набрать армию и пойти в свой величайший поход на царя Парфии.
В сумерки он отправился в путь. Красс дал своему лодочнику, мрачному и угрюмому старцу с белоснежной бородой несколько сестерциев, и тот повёз его на южный берег. Река, обычно тихая и спокойная, сегодня разбушевалась, а почерневшая вода, напоминающая воды Стикса, горячо бурлила.
Переплыв реку, Красс решил напоследок зайти в находящийся неподалеку когда-то белоснежный, а ныне слегка почерневший двухэтажный дом, во дворе которого стояла статуя Медузы Горгоны.
К Крассу вышла старуха, обмотанная тряпками. С явным варварским акцентом она спросила, что ему здесь надо.
— Позови её, — презрительным и холодным басом буркнул триумвир, — и почему ты вся, словно мумия?
— Я поражена… проказой…
— Ну и скройся! — крикнул Красс так грозно, что та в страхе убежала.
Через несколько минут на пороге появилась прекрасная, словно Гомеровская Елена, женщина в голубоватом хитоне и отвела его в спальню. Это была Клавдия- гетера и одна из многочисленных любовниц триумвира. Выслушав рассказ Красса о видении, она не только поддержала его, но и лишний раз сравнила с Александром Македонским.
На следующее утро красавица последний раз обняла его и попрощалась. Такое гостеприимство она проявила лишь потому, что уезжая отсюда Красс оставлял её смотреть за своей виллой, и властная Клавдия высасывала из них все соки.
Прибыв в Рим для набора войск, Красс первым делом направился к своему коллеге Помпею на пир, чтобы отпраздновать начало похода. Худощавые рабы мельтешили как мухи, нося невиданные деликатесы в серебряных сервизах. Восседая прямо против хозяина, Крассу было предложено девять перемен блюд, и он съел всё без остатка.
— Итак, что же вы замыслили? — наконец спросил Помпей.
— Я пойду в парфянскую землю и возьму великий город Селевкию, а затем и древний Вавилон! Сам Македонский указывал мне на неё в видении. Это явное предзнаменование!
— Это я уже слышал. Республика сможет выделить вам несколько легионов.
Помпей, искусный полководец, холодно отнёсся к идее войны с Парфией. Риму это было совсем не нужно в данный момент, но он всё-таки порекомендовал триумвиру 8 легионов среднего качества. Он рассчитывал на неудачу Красса, не желая его политического усиления.
Зиму Красс провёл в Риме. В перерыве между пирами, которые, как вы поняли, он очень любил, он наконец-то сделал хоть что-то полезное: он напряг свои многочисленные связи в римском правительстве, он добился возобновления себя в должности проконсула, то есть управленца, в провинции Сирия, из которой и должен был начаться великий поход, в ходе которого Красс уже планировал не просто взять Селевкию, а покорить всю Парфию и стать её царём!
Впрочем, когда Помпей давал советы по ведению войны, Марк Лициний не слушал и искренне не понимал, зачем ему это? У него было видение, значит, у него нет шансов проиграть! Он уже разбил армию рабов Спартака! Да и в нём кипит кровь Александра Македонского, какие сомнения?
Ещё более Красс удивился, когда началось формирование легионов: он поразился, сколько денег требовалось на их содержание. Он даже не думал, что обмундирование, провиант и выплаты легионерам могут стоить так много! Несмотря на своё бесконечное богатство, отношения с деньгами у Красса сложились странные: он мог то устроить десяток пиров за неделю, то месяц питаться одним лишь хлебом; сначала вызвать из Греции мастера, который высечет мраморную статую Горгоны, которая позже будет подарена Клавдии, а позже наотрез отказываться ремонтировать протекающую крышу, потому что это, мол, дорого для богатейшего человека в Риме.
Вот и в этот раз легионы его были не укомплектованы, а еды на всех не хватало. Впрочем, как мы поняли, амбициям Красса мало что могло помешать.
Наконец он направился на Восток. Его флотилия попала в сильный шторм, и Красс потерял несколько кораблей. Начали роптать, что это дурной знак. Тогда Красс решил ободрить солдат и провести священный ритуал: триумвир приказал накормить зерном жертвенных куриц, но к всеобщему ужасу, они не съели ни крошки.
— Вы же не будете выкидывать их за борт и злить Богов? — спросил Публий, нерешительный сын Красса, не обладавший хоть какой-то индивидуальностью.
— Не стоит, — ответил Красс спокойнейшим голосом,- все эти обряды с курами — полнейшая выдумка и абсурд. Говорят, боги через них посылают какие-то сигналы, знамения. Какие знамения? Какие куры? Вы думаете, они понимают и чувствуют богов, не имея ни малейшего представления о них? Мне ясно привиделось, что Македонский зовёт меня на восток! Я пойду по его стопам, покорю всю Парфию, убью царя Орода, и сам стану её царём! Что здесь неясно? И я, победитель Спартака, должен повернуть домой и бесславно умереть лишь из-за того, что глупые куры якобы несут божественную волю? Чепуха!
Наконец, утомительный месяц подошёл к концу, и Красс высадился на Палестинской земле. Сойдя на берег, проконсул получил новость, от которой аж подпрыгнул:
В Парфии уже несколько лет длилась гражданская война между двумя братьями — надменным и жестоким Митридатом, который пошёл войной на великодушного и справедливого Орода. Красс знал об этом конфликте, но и понятия не имел о том, насколько он ожесточён. Занимавший восточные земли Ород разбил своего западного брата Митридата, и тот попросил помощи у Республики, то есть Красса. Повод был идеален.
-И никакие курицы мне не помешали! Парфяне настолько глупы, что воюют между собой, когда на них идёт великий покоритель Спартака! Это же смешно! Я пройдусь по землям, истоптанным македонскими конями, а затем возьму Индию, о которой Александр не смел и мечтать!
Вскоре Красс перешёл Евфрат и штурмом взял город Ихна. Он расправился с персами с такой жестокостью, что дрогнули даже римляне. Город горел 7 дней, все жители были либо убиты, либо пленены. Проконсул же ещё больше уверился в своём великом даре.
После этого он неохотно отступил назад лишь потому, что все командиры в один голос твердили, что нужно подготовиться получше. Красс так и поступил: раздал долги, закупил огромное количество формы на всех легионеров и снабдил провиантом.
Но не стоит думать, что у проконсула резко случился порыв щедрости. Здесь, в удалённой Сирии, не ограниченный ни Сенатом, ни законами Республики, он фактически являлся царём. Он безжалостно обдирал провинцию до нитки, вводя огромные налоги, устраивал откровенно грабительские рейды и вывел из тени фальшивомонетчиков, формально оставаясь не при делах. В общем, не упускал ни единой возможности состричь лишний денарий.
Наверняка вы спросите, зачем же ему столько? Да он и сам едва ли знал. Просто от природы он был жаден и скуп на вещи, не приносящие ему удовольствия. Он так увлёкся грабежом, что не заметил, как пришла осень — слишком позднее время для похода.
Уже несколько остывший к походу Красс ушёл на зимовку, развлекаясь азартными играми, позабыв о союзных обещаниях Митридату, который скоро был разбит и погиб. Гражданская война была окончена, и великолепный момент был упущен из-за полной апатии и незаинтересованности проконсула, хотя при его поддержке могла тлеть ещё очень долго. Однако Красса это слабо волновало. Какая разница, что происходит у этих варваров? Ему было видение! Он победит без сомнений!
Скоро проконсул близ какого-то ледяного озера встретился с принцем Эдессы Абгаром, который должен был стать проводником по парфянским землям. Абгар, имевший внешнее сходство со знакомым Красса, Гаем Кассием Лонгином, сразу понравился проконсулу. С тех пор он абсолютно всегда, словно муха, кружился вокруг Красса, бесконечно восхваляя хитрый и острый ум Красса, грандиозность его планов и непобедимость римской армии. Это стало красивейшей музыкой для ушей якобы потомка Александра Македонского, который стал считать Абгара лучшим другом, усыпив свою бдительность.
Ород же, прозванный великодушным, напротив, понимал всю опасность, исходившую от легионов Республики и всю зиму готовился к встрече с Крассом. Одновременно он пытался предотвратить конфликт.
В начале весны в Сирию прибыли парфянские послы. Они застали Красса в привычном состоянии — на пиру. Один из них вышел вперёд и молвил:
-Если войско послано римским народом, то война будет жестокой и непримиримой! Если же, как слышно, Красс поднял на парфян оружие и захватил их земли не по воле отечества, а ради собственной выгоды, то Царь воздерживается от войны и, снисходя к годам Красса, отпускает римлянам их солдат, которые находятся скорее под стражей, чем на сторожевой службе.
Красс поднялся. Брови его грозно нахмурились, а по налившемуся кровью лицу расплылась дьявольская улыбка:
— Ответ твой царь получит в Селевкии! — проконсул вытянул свою лысую руку на восток, подражая жесту ангела из видения.
— Скорее тут вырастут волосы, чем ты увидишь Селевкию!- иронично заметил посол, повергнув старого триумвира в такую неистовую ярость, что тот, позабыв всякие приличия, набросился на них с оглушительным то ли рёвом, то ли визгом.
… когда с послами было покончено, Красс застыл, и несколько минут лишь тяжело дышал и сверкал глазами. Наконец, потный и красный проконсул со звериным оскалом и трясущимися руками, в голове которого эхом рассыпалось нанесённое послом оскорбление выдавил из последних сил:
— Завтра… на рассвете…
Этой ночью не спал никто. Одни роптали, вспоминая зловещие предзнаменования, другие уповали на ум и опыт Красса. Сам проконсул не смыкал глаз, держа совет командиров, в котором участвовал и Абгар.
Лишь только первые лучи солнца озарили буйные воды Евфрата- границу между Парфянским Царством и Римской Сирией, так миру предстало поразительное зрелище: от горизонта до самого берега реки всё было усыпано ослепительно яркой бронёй центурионов, стройными и безупречно ровными рядами легионеров, превосходными упряжами лошадей всех мастей и кроваво-красными штандартами, на которых золотыми буквами была вышита фраза SPQR — Senatus Populus Que Romanus, объятая золотым лавровым венком.
Посреди этого великолепия, у самого берега, на коне с позолоченными уздами, сидел римский полководец в пластинчатом доспехе легата, на голове которого блестел потёртый, но благородный золотой шлем, некогда принадлежавший Александру Македонскому, четверть тысячелетия назад уже проходившего по этим землям.
Этот полководец, никто иной, как Марк Лициний Красс несколько минут разглядывал убегающие от него навсегда воды Евфрата. После этого он обратился к солдатам и прочитал речь, длившуюся около часа. Он рассказал о пророческом видении, о долге перед Родиной и её республиканскими ценностями, о том, как торжествует римская западная цивилизация над ничтожной варварской, о том, что предок его Александр со своими фалангами пересёк Персию и дошёл до самой Индии, что кулак римского легиона превзойдёт его и завоюет все царства Земли до последнего, и что парфяне ещё сто раз пожалеют о нанесённом ему оскорблении. На этой ноте он вынул из ножен меч, указал мечом в направлении Солнца, и под всеобщее ликование первым устремился через реку, зазывая за собой остальную армию.
Ночью того же дня не спал и Ород, до которого дошла информация, что Красс перешёл Евфрат. Решили, что Сурена, его лучший друг и самый способный полководец — против западного дьявола, как в Парфии прозвали Красса. После окончания совета Ород долго смотрел на звёзды, особенно на чем-то зацепившее его созвездие Персея, взывая к высшим силам.
Красс же пребывал в прекрасном настроении: наконец-то он начал свой величайший поход, который сделает его легендой. Это убеждение старательно поддерживал Абгар, говоря, что у его врагов не хватит духа, чтобы встать против римского оружия, и города просто сдадутся, а войско парфян разбежится. Он даже смог убедить Красса повернуть на север и отойти от реки, мол, это самый короткий путь до Селевкии. Командиры чуть ли не в слезах умоляли его не делать этого, но самонадеянный проконсул, рассорившись со всеми легатами и центурионами, был непреклонен.
Свернув, римская армия начала длительный и изнурительный марш через дюны Сирийской пустыни. Солдаты изнывали от жары, переходя десятки километров под палящим белым солнцем в металлических доспехах, разглядывая одни и те же безрадостные пустынные пейзажи. Да и сам Красс в глубине души уже не был так рад, что ввязался в эту авантюру и начал задумываться, а верно ли он истолковал видение?
Но скоро пришло утешение от Абгара, который в последние дни стал подозрительно активен: он сообщил, что пустыня практически пройдена, что отсюда до Селевкии рукой подать, и парфянское войско даже не собралось. Ободрённый проконсул направил Абгара и нескольких легионеров вперёд на разведку.
Лишь только Красс вновь вдохновился походом, то сразу же увидел странную картину: к нему прибежали семь раненых человек из разведывательного отряда, наперебой крича, что остальных перебили, что Абгар — предатель, и что впереди огромное парфянское войско.
Лицо проконсула в момент стало мертвенно белым, а голова закружилась. Теперь всё встало на свои места — и излишняя лесть, и роль проводника, и отход в пустыню, и активизация в последние дни. Да как это так?! Неужто Красс так легко мог допустить варвара-шпиона в командирский состав? Неужто он такой дурак? Позор!
Вдалеке вздымал песок, словно надвигалась буря. Это были катафракты — тяжёлые кавалеристы, заковавшие в броню не только себя, но и своих лошадей — элита парфянской конницы. Бежать было некуда. Красс, ещё шокированный изменой Абгара, всё же нашёл в себе силы приказать войскам построиться в каре.
По плану у римской армии был привал, но, как казалось, вышедший из ума от зноя Красс желал побыстрее встретить врага, поэтому приказал идти быстрым шагом, не дав поесть измученным от жары воинам.
И вот катафракты приблизились. Римляне остановились и обнажили мечи с копьями, готовясь принять удар. Всё должно было закончиться здесь и сейчас.
… внезапно катафракты замедлились, потеряли строй, а затем вовсе бросились врассыпную и рассеялись. Крассу это показалось чудом, и он в слезах воздвиг руки, благодаря богов, что пророчество всё же сбылось. Но радоваться было ещё рано, ведь катафракты на самом деле не убежали, а взяли Красса в кольцо, превратив ситуацию из кошмарной в безвыходную.
После этого к римлянам приблизились парфянские лёгкие конные лучники. Красс ожидал, что они разбегутся так же, как и катафракты, но здесь Сурена решил устроить наглому триумвиру Судный день, и лучники выпустили так много стрел, что они заслонили собой солнце. Солдаты в каре были сильно скученны, поэтому в первые же минуты погибли сотни легионеров. Словно дождь, стрелы врезались в броню и ранили римлян в руки и ноги, других поражали в голову, а третьи с лязгом отскакивали. Сам Красс, некогда считавший себя великим, только и думал, где укрыться от парфян. Мужество римлян таяло с каждой минутой. Легионеры пытались бросаться в атаку, но крассовы пехотинцы не могли догнать быстрых и маневренных всадников, и лишь несли напрасные жертвы.
Красс и в этой ситуации пытался утешить солдат, говоря, что при таком интенсивном обстреле у парфян быстро закончатся стрелы, и обстрел закончится очень скоро. Каков же был его ужас, когда он увидел вдалеке навьюченных верблюдов, к которым по одному подъезжают лучники и берут новые стрелы! Эта мелочь означала лишь одно — гибель всей римской армии — вопрос времени.
Видя, что триумвир поник так, что более не способен отдавать приказы, его сын Публий совершил то, чего от него никто не ждал: он взял свой конный отряд и в обход распоряжений отца кинулся прямо на парфян, прогнав их прочь.
Римляне получили передышку, но Красс не продолжил движение, так как все солдаты выдохлись, а некоторые были прибиты стрелами к земле. Публий гнал парфян всё дальше и дальше, и оторвался от основных сил слишком сильно, проявив отцовскую легкомысленность и нетерпеливость.
Внезапно вернулись катафракты, рассеянные ранее, и ударили сына Красса в тыл. Началась жестокая резня, в которой и парфяне, и римляне яростно бросались друг на друга. Основные силы не смыкая глаз наблюдали за бойней. И вот, резня закончилась, и понеслись кавалеристы, держа римское знамя. Но не успел Красс обрадоваться, как увидел голову Публия, насаженную на копьё.
Это обстоятельство повергло римлян в сильнейший хаос. Несмотря на чудовищную скорбь, поразившую Красса, он нашёл в себе силы попытаться ободрить воинов. Но в этот раз речи его успеха не имели.
Гибель сына, единственного дорогого Крассу человека, окончательно лишила его всякой воли. Он полностью отказался от командования, а не о каком завоевании хотя бы Селевкии не было и речи. Парфяне же продолжали обстреливать войска Красса, пока не истребили практически всех.
К ночи парфяне отступили. Сохраняя гробовое молчание, несколько тысяч уставших и подавленных римлян во главе с Крассом бежали. Это были лишь жалкие остатки тех восьми легионов, которые ещё две недели назад гордо стояли на берегу Евфрата. Наконец, римляне забрались на холм и смогли немного передохнуть.
Зайдя в шатёр, Красс впервые с момента предательства Абгара спокойно сел. Было тихо, но в ушах проконсула всё ещё трещало эхо бойни.
Триумвир залился слезами, снял золотой шлем Александра и обратился к нему:
— И что же? Это всё было ложью? Ты обещал мне победу, а в итоге покарал меня… Мне хочется спать. Но как могу я спать, когда своими руками я за день угробил всю армию и потерял сына? Позор мне! Теперь я навеки убийца и дурак! Спасибо тебе! И никакой я тебе не потомок! Потомку ты бы не возжелал смерти!
С этими словами он вышел из шатра и с размаху ударил золотой шлем о большой камень. На наследии Александра появилась глубокая трещина. Красс ударил ещё, и ещё. Шлем звенел, обрастал трещинами, а его куски вдребезги отлетали. Наконец, когда он потерял изначальную форму, проконсул швырнул его с холма, крича проклятия.
Наконец, остатки легионов нашли путь отступления, сняли лагерь и отправились в обратный путь. Крассу также предложили бежать, но здесь он совершил, пожалуй, первый благородный поступок за всю жизнь, заявив:
— Я повинен в ранении вас и гибели иных. Для меня представление окончено.
Лишь последний легионер пропал из виду, Красс поднялся на вершину холма. Всё было точь-в-точь, как и во сне. У подножия светили огни того же города. Только сейчас проконсул разглядел, что это не великая Селевкия, а крохотный захолустный городок Карры, в который и направлялась римская армия.
Всё так же… удивительно… только сейчас вспомнилось, что ангел прошёл мне мечом по шее. Быть может, он извещал меня о гибели в этой земле? Какой же я всё-таки дурак…
Примерно так рассуждал Красс, прокручивал в голове всю свою жизнь и каялся. За всё. И вот проступила полоса рассвета.
Над раскалённой сирийской пустыней поднималось жаркое июньское солнце. Наступал новый день пятьдесят третьего года до Рождества Христова. На высоком холме стоял уже немолодой римский полководец в полном облачении. Глаза его налились слезами. Эта ночь была просто кошмарной, но, возможно, и последней для него.
— Проконсул, всё готово. Будем спускаться? — спросил подошедший слуга. Проконсул помрачнел и тяжело вздохнул:
— Придётся… другого пути нет. Жребий брошен.
И спустился.
А что же дальше? Не знает никто. Практически каждый парфянин заявлял, что именно он стал убийцей несчастного триумвира. Известно лишь, что голову Красса передали уже во времена Октавиана Августа, а на холме близ Карр выросло удивительной красоты дерево, напоминающее о триумвире, а вкруг него до сих пор находят позолоченные осколки.