Узнав о ваше конкурсе, я очень хотел в нём поучаствовать. Сначала я написал произведение. Потом начал регистрацию. К сожалению, я не знал о возможных пределах в номинации «Крупная проза» и написал историю, насчитывающую более сорока тысяч слов (когда максимальное значение 20000 символов). Понимая о несоблюдении условий, я привёл лишь отрывок первой главы (когда всего в повести их тринадцать). Надеюсь на понимание.
Неужели вы скажете, что это он
сам собою управлял так? Не
правильнее думать, что управился
кто-то совсем другой?
М.А. Булгаков «Мастер и Маргарита»
Пролог
«Власть, наделённая Мне, – всегда говорил Он, – даёт все. Я же требую совсем ничего…»
—
Под знаменем Господина гибли цивилизации, Его лицо никогда не было увидено, а душа – раскрыта: Он был слишком Велик, Красив и Подавлен…
Вся прислуга, состоявшая из мифических крылатых тварей, которых Он отечески называл «Констанциями», запомнила Его следующим образом. Блестящий до кори в глазах костюм укрывал Его тело, прятал душу, глубоко находящуюся под покровом бесконечных тканей, совестно скрывал самое тайное и важное для Господина. Чёрная бархатная маска, в глазницах коей вставлялись гигантские рубины, закрывала прямой нос и два, как ясное небо, сапфировых глаза, смотревших скучающе и надменно. Его изнурённые впалые скулы вот уже сколько лет не видели пищу; болезненный румянец не вызывал улыбку, а только губил её. Густые кудрявые волосы цвета Венге лежали изящным садом, заботливо уложенные. Бледная кожа цвета мертвенного благородства устала смотреть на бесцветное течение бытия…
На длинные рукава Он всегда надевал кружевные манжеты на красных резинках. Руки Его, белоснежные и высохшие, не видели тепла и вечно были холодными, даже ледяными. На плоской груди, обшитым кружевным жабо, Господин никогда не снимал Каменный Амулет…
Из левого кармана-барчетте антрацитового смокинга всегда выглядывала огромная, по словам Констанций, – неповторимая роза, при чём, целый стебель, с нетронутыми колючками, уходил вглубь костюма.
Всю многовековую жизнь Он провёл в бесформенной комнате, окутанной свечами, зависшими над поверхностью, чьи восковые капли падали в бескрайнюю пучину. В центре… бесформенной комнаты стоял рояль, по размерам намного больше своих земных собратьев, а его звук был мягче и звучнее.
Когда Констанции завели меня к нему, то я увидел, что с чёрно-белой клавиатуры в ту же пучину, что и расплавленный воск, падали капли кровавого густого вина несуществующего сорта. Однако ответить, почему Господин пролил его на королевский инструмент, они так и не сумели.
Также я узнал, что Роялист любил, правильнее сказать, обожал и жизненно зависел от трёх вещей: Музыки, Забвения и то, что Констанции цитировали, как «истинное удовольствие». Должен признаться, пока я не могу предположить, что их Господин имел в виду…
Он играл тысячелетние пассажи, прерываясь лишь на неожиданных вспышках озарения, записывая мысли, к сожалению, утраченные, поскольку они выкидывались туда же, куда падали капли вина и свеч.
Кроме вина, Господин ничего не употреблял в пищу. Как сказали вызвавшие меня: «за жизнь не беспокоился, потому что являлся бессмертным Существом».
Остальное – неизвестно…
Вот такое видение подарил мне Амулет – дедушкина Реликвия, найденная им в краях полуразрушенной Польши… В нем я был неизвестно где и разговаривал неизвестно с кем. Но подтверждение, что Он есть, всё более укореняется в моей голове. Неужели Господин, так трепавший мою душу в последнее время, существует?! Действительно, кто, как не Он способен довезти мир до безумия? Кто, как не Сатана, является причиной того, что происходит за окном?
…
Нет, всё это вздор… вздор… взрррррр…
От 25 февраля 2025 года.
Запись взята из дневника Очевидного.
Глава I
Он находился в шаге от обморока, но волны голубого моря всё равно продолжали заливать его лохмотья…
Вот она – грань между жизнью и смертью, в которой твоя внутренняя оболочка предстаёт перед Неведомым; он ласково задаёт несколько вопросов и отправляет туда, куда посчитает нужным:
— Как ты пришёл к жизни такой?
— Не я пришёл: судьба привела…
—
Разбившийся эскадрон римских триер плыл по спокойной лазурной воде Тирренского моря. Было влажно и очень жарко: огненное солнце Золотого Орла пылало нещадно. Это далеко не то что дома, в сотнях милях отсюда, где лёгонький ветерок нежно ласкает твою бороду, где нет никаких опасностей, а есть только аул и горы, защищающие его. Как же хочется обратно…
В этот день все воины, сопротивляющиеся неприкосновенным легионам Рима, должны были поплатиться за то, что встали на защиту своих домов и хозяйств, полученных упорным трудом и благодаря их доблестным парфянским именам. Защитников силой затащили в деревянные машины – огромные триеры, надели тяжелые кандалы и велели грести туда, куда их продадут или убьют на потеху другим…
День назад они, оседлав молодого жеребца, пламенно рассекали нескончаемые просторы молодого Кавказа; сегодня – изгнанные из собственной земли и затянутые в тяжелые цепи, еле управляли неповоротливыми гнилыми вёслами. Вчера они пасли овец; сегодня – они овцы, водимые по бескрайним водам…
Зной жжёт их тёмные волосы; тягучая солёная жидкость грубо забирается к ним на борт; неряшливые облака жалеют осадков… Сколько дней они плывут?… Когда настанет конец? Ведь… он же когда-нибудь настанет, не так ли? Не умирать же им на середине пути, так и не узнав, куда их вели…
…
Через несколько часов начинает расходиться слабенький ветер; волны с ещё большей силой заходят внутрь и мочат заплесневевшие вёсла, а их надзиратели – воины, служащие Августовскому лавровому венку, оставляют длинные кровавые плети и спускают багрово-золотой парус.
С помощью дуновенья ветра, должно быть, столица захватчиков скоро появится за горизонтом.
Рабам разрешают отбросить тяжёлые вёсла и они, наконец-то, могут расслабить конечности, излитые кровью и не менее красными побоями плетей. Им выдают чёрствую лепёшку и жалкую горсть олив. Первое съедается сразу, второе долго смакуется, чтобы выжить все соки и напоить обезвоженное тело. После чего воины в красных плащах осматривают палубу и уходят на некоторое время, оставляя двух-трёх человек.
Когда после бедной трапезы появляются силы, всех рабов клонит в глубокий и неутомимый сон. Один из них, вовсе осунувшийся и едва передвигающий полумёртвое тело, не может не поддаться на этот зов. Он заворачивается в порванное тряпьё, называемое одеждой, и тесно устраивается на влажной скамье. Глаза его смыкаются; после долгой работы он получает заслуженный отдых. Пока все воины ушли обедать… ни это ли очевидный шанс?…
Однако остальные захваченные пленники не взяли примера с того, кто сейчас наблюдал сладкие видения.
Вместо этого они всё время озарялись по сторонам, особенно презрительно в то место, куда ушли надзиратели. Оттуда доносились радостные возгласы, пахло чем-то мясным и невероятно вкусным. Наверное, обед им удастся на славу…
В то время как рабам выдавали высушенные оливы, они пили холодное греческое вино!… Но…
Но… ни в коем случае нельзя просить у них… даже воды. Крылатый командир – главный на корабле, названный так из-за крылатого шлема, предложит только ту воду, что за бортом – там она в излишестве!…
Все они были, словно загнанные звери – запуганные и истощённые.
Увы, но никто из рабов, перевозимых в вечный город Рим, больше никогда не вернётся в родное плоскогорье. Их увезли слишком далеко…
Сначала Константинополь, где пропала большая часть восставших. После Фессалоники, куда свезли всех заболевших из-за страшного шторма в Эгейском море. Афины – Сиракузы – Помпеи. С каждой новой остановкой их становилось всё меньше. Вместо пяти переполненных триер оставалась одна полупустая. Куда их везут, а главное – зачем?
Что стало с вышедшими людьми? Ведь они живы, правда? Нас везут дольше всех только потому, что нас отпустят, не так ли?! Нет…
Мы – чужие… Чем дальше мы от дома, тем меньше мы нужны… Скот – вот мы кто для них…
Ветер продолжал напирать и вскоре радостные возгласы закончились.
СТУК!
Толстый командир со всей силы ударил мирного, дремлющего и распластавшегося под знойным солнцем раба. В это же мгновенье полумёртвое тело упало в мутную воду, водившуюся на дне триеры. Пленник застонал, больше от обиды прерванного сна, чем от боли, переносимой всю поездку. Он вспомнил, где находится, что с ним случилось за последние дни, месяцы… всё это было неутешительно. Маленькие, редкие слезинки расплывались по его чёрной заросшей бороде.
Все, кто сидел рядом с ним, отодвинулись так, как это было возможно, дабы жестокий крылатый командир не задел и их. Из заросшей тёмной головы медленно потекла жиденькая кровь. Из-за падения, лохмотья растрепались, и открылась почти безжизненная грудь.
— Просыпайся и приводи себя в порядок, а то даже для скота ты жалко выглядишь! – Заорал крылатый командир с той злобной улыбкой, которая сопровождает всех жестоких людей, оказавшихся за любимым делом. Очевидно, что пленники не знали латыни и потому, подумав о приказе, преследовавшем их всю долгую поездку, они машинально взялись израненными пальцами за вёсла. – Все слышали, скоро будет разгрузка! Эй, – яростными заплывшими глазами он вновь взглянул на обездвиженное тело, – тебе помочь очнуться!
На бедного пленника пришёлся второй удар. Затем главарь взял его жирными руками и уже хотел выбросить в открытое море, как из толпы надзирателей кто-то крикнул:
— Командир, этого раба выбрал Его Превосходительство!
Толстяк остановился и недовольно глянул в сторону война.
— Его!? – Разочаровавшись, он посмотрел на истощённые глаза окровавленного пленника. – Слышишь, всю жизнь будешь благословить славное имя Випсаниана! – Раб упал, затылком ударившись о край корабля, а командир вернулся к месту надзирателей и взялся за кровавые розги.
После обеда кровавое солнце начало уходить на убыль, что предвещало конец невыносимому зною. Вдобавок, разыгрался ветер и триера начала рассекать поднявшиеся рассечённые волны. Вдалеке мелькала римская земля. На низких равнинах, покрытых изумрудным дёрном, стояли редкие дома с глиняной черепицей. Они напоминали пленникам одинокие сакли, пригорюнившиеся над величественными хребтами. Правда, все остальные пейзажи великой страны отталкивали их любопытные взоры: по всей береговой линии вылезали острые, как иглы, зазубренные пики, а кое-где, изумрудный дёрн резко прерывался и на его месте, уйдя вверх, уходила обнажённая каменная стена утёса.
Тогда пленники начинали полностью уходить в работу, пытаясь сохранить уходящие силы, чтобы не кончить итогом того уснувшего.
А он всё не двигался, и бесконечные волны обливали раны солёной водой. Сил не было даже на то, чтобы встать и вернуться на место. Ему оставалось только мыслить и медленно умирать… Солдаты, вспомнив о его предназначении и удивившись такому сильному изменению, произошедшему за время поездки, больше не обращали на него особого внимания. Только косо бросали взгляды – на этом всё и кончалось.
Когда надзиратели перешли на другую палубу триеры, один из пленников – живёхонький старик с чёрной, как смоль, бородой и такими же глазами – пододвинулся к измождённому рабу и, убедившись в том, что он жив, задал вопрос:
— Откуда будешь?…
Посиневшие зрачки вяло раскрылись и нехотя взглянули на любопытного. Испытывая неописуемую злобу на всех его окружавших, он изначально хотел провести мимо ушей этот вопрос, однако, чуть поразмыслив, ответил внятно и даже с какой-то агрессией.
— Я тот, кого вы поработили.
Не поняв ни слова, но узнав наречие, на котором был произнесён ответ, старик моментально изменился. Выражение любопытства переменилось на нескрываемую вражду; он тут же отсел подальше и за всю поездку больше ни разу не взглянул на него.
Почему эта ситуация сопровождалась такой реакцией?
Да кто же знает.
Главное, что после этого ”диалога” мысль вновь зародилась внутри измождённого пленника. Ему вспомнились слова Старца и, несмотря на то, что он ненавидел Его, произнесённые Им слова накатывались сами по себе:
«Золотой Орёл нападёт на молодого горного сокола…Твоё гнездо разграбят; твою свободу – сожмут в оковы… Твой путь кончится вечным городом… В нем ты оплатишь свой договор… Запомни, Константинополь – Фессалоники – Афины – Сиракузы – Помпеи – Рим. Константинополь – Фессалоники – Афины – Сиракузы – Помпеи – Рим».
Бедный пленник не сдержал выплеснувших эмоций:
— За что?! За что Ты отправил меня к ним… Ты обещал спасения… Обещал…
Он в ярости царапал свою грудь, ища Амулет, который Он дал ему, но … который отобрали…
— Нет мне спасения!… Нет… и не будет…
Константинополь – Фессалоники – Афины – Сиракузы – Помпеи – Рим…
Постепенно глаза пленника закрывались, и он попал в полузабытье…
Он перестал борьбу, не мог осознать истины, сдался. До конца поездки он ни разу не пошевелился, прекратил сражаться за жизнь…
Ветер толкал багровый парус триеры так, что волны лазурного Тирренского моря обезглавливались и пенились у самого основания. Погода менялась и становилась оживлённой. Неряшливые густые облака надвигались со Средиземного моря. Всё чаще и чаще мелькали дома с оранжевой черепицей, рыболовные деревушки с чудной архитектурой: сомнений не было, столица была близка…
…
… Эскадрон успеет добраться ещё до заката. Их встретит знаменитый полководец Германик Клавдиниан и, уже под его предводительством решится судьба пятидесяти пленников. Безусловно, от такого благородного человека, как он, они могут ожидать самого лучшего исхода, однако, мне стоит разъяснить более подробно, что это за пленники и почему они вынуждены лишиться свободы и идти на поводу у захватчиков. Почему читатель не должен сопереживать отчуждённым, и ненавидеть безжалостных?
В 1 году нашей эры Айастан (Армения) была захвачена Парфянским княжеством. Племена с Каспийского моря жестоко обошлись с местными жителями: они грабили аулы, лишали семей кормильцев, забирали женщин и детей, делая с ними то, что заблагорассудится. Вся армянская земля была опустошена захватчиками, однако их князь так и не предпринял попытки сопротивления. Он покинул свой народ, оставив его на произвол судьбы. Весь южный Кавказ пылал в этот год… Спасение так и не подошло…
Нечего и говорить, что ополчение крестьян не могли противостоять профессиональной армии парфян. Территория аннексировалась, и все ее жители теряли собственную независимость.
Однако первый верховный принцепс Империи Забытой Республики Октавиан Август, не мог позволить появление сильного врага на Востоке. В том же первом году его сын Випсаниан вступил в должность консула и принял командование армией.
Побоявшись Золотого Орла, парфянский царь Фраат отвёл свои войска и во втором году, среди алых шатров и золотых гобеленов, подписал мирный договор. Айастан признавался независимым государством между двух империй. По договору, римские и парфянские войска должны были покинуть её территории. Випсаниан – легат римских войск – выполнил это, и через несколько месяцев вернулся в Рим с победой.
Но парфянские всадники не хотели смиряться с поражением. Вскоре после мирного договора, сотни оскорблённых врагов вновь начали грабить невосстановленную страну. Они вновь лишали прав местных жителей, грабили одни деревни, а в другие – складывали награбленное и становились мнимыми местными жителями.
Это посеяло смуту в Армянское государство и, поэтому, в четвёртом году легион Випсаниана вновь вступил на территории ограбленной страны.
Военный перевес был на стороне легионеров, поэтому территории Армении быстро освобождались. Все зажиточные «жители», получившие своё состояние кровью и произволом, теряли любые права и силой приговаривались к цепям. Они сажались по огромным триерам и постепенно продавались по городам страны «S.P.Q.R.».
Парфяне не соблюли мирный договор, так почему к ним должны переменяться отношение? Пока корень смуты не будет вырван, триеры с бывшими богачами не перестанут плыть по Средиземному морю.
Эскадрон крылатого командира первый перевозил пленённых парфян в самое сердце страны. Очевидно, что для Фраата выгодней, чтобы он был последним. Но кампания все ещё идёт. Невозможно предугадать, что произойдёт на следующий день…
…
Погода, ухудшавшаяся ежечасно, беспокоила командира. Всё чаще он обходил палубу и всматривался вдаль. Буря шла со Средиземного моря. Он надеялся, что она обойдёт его эскадрон: в конце концов, до Рима оставались считанные мили.
Подул холодный ветер, когда эскадрону удалось спастись неё. Никто и не догадывался, что погода была предвестником иной, непредсказуемой беды…
—
Такой же холодный ветер развевал его чёрную бороду несколько месяцев назад, когда он и не подозревал о том, что скоро окажется в безжалостном заточении.
Однако враги вступили на его землю и напали тогда, когда никто не ждал…
Смерть! Смерть!… Ужасное слово звенело во мраке, и безутешный ветер шептал его на ухо. Он пытался убежать от этого слова, но по воле судьбы оно давно обогнало его. Силы подходили к концу, но он продолжал бежать, перебираться через острые камни, хлюпать по ледяной воде и, если бы не один неудачный выступ, вставший на пути бедного горца, то он обязательно добежал до лагеря спасения… Бедный. Бедный горец…
