Часть 1. 1805
Они сошлись. Волна и камень,
Стихи и проза, лед и пламень
Не столь различны меж собой.
А. С. Пушкин
I
Нелепый случай стал причиной того, что Борис Зерстор сегодня отсутствовал на семейном обеде. Безобидная шутка за бильярдом задела его честь и самолюбие, и теперь он ждал приезда противника на дуэль.
«Будем тянуть жребий, – размышлял Борис Павлович, – Если первым стреляю я, то не промахнусь. Попаду в руку или ногу. Но успею ли я прицелиться? Было бы лучше стрелять вторым, так легче… На сколько уже они опаздывают? Уже час! – бросив взгляд на часы, подаренные женой на годовщину свадьбы, он немного успокоился. – Анна Сергеевна не знает о сегодняшней дуэли. Должно быть, она также глядит на часы и ждет меня к обеду».
-Уже второй час идет, где их носит! – Борис Павлович повернулся к своему секунданту, да так неожиданно, что бедный мужчина подавился. Стоит упомянуть, что Зерстор всегда казался грознее и «выше» других; он был красив, как может быть красив тот человек, который любит себя. Борис следил за модой, поэтому носил прическу а-ля Давид. Все в его жизни было идеально: к двадцати восьми годам он уже построил успешную карьеру, имел красавицу-жену. Однако кое-чего ему не хватало, и это наводило на Бориса Павловича тоску.
– Полноте, Борис Павлович! Чай, это они едут? – предположил секундант, указывая на приближающуюся упряжку. И правда – оттуда выскочил обидчик. Следом за ним шел просто одетый человек с дуэльным ящиком. Стало понятно, что он – секундант.
– Прошу прощения за опоздание, Борис Павлович… Это Георгий Михайлович Авдеев, мой секундант, – соперник смущенно смотрел на Зерстора, покрасневшего от ярости.
– Как вы смеете брать в секунданты какого-то нищего! Да еще и говорить со мной, – он резко отвернулся. – Не было нужды представлять нас друг другу, я отказываюсь от такой дуэли. Месье, готовьте сани, мы сей же час уезжаем.
Растерянный секундант Зерстора засуетился. Торопливо передвигая маленькие толстенькие ножки, он подбежал к извозчику, сложил пистолеты; все это время Борис Павлович сидел один и презрительно думал только о том, как так получилось, что он оказался в обществе бедняков.
– Борис Павлович, – за спиной неожиданно раздался голос Авдеева. Это был полноватый мужчина примерно тех же лет, что и Зерстор. Признаться, Георгий Михайлович был бы очень симпатичным (если не сказать красивым), уделяй он больше внимания своему внешнему виду. Авдеев искренне улыбался своему собеседнику, и представить не мог, как сильно раздражал Бориса Павловича. – Меня вам уже представляли, так будем знакомы-с. – Бедный, наивный Авдеев! Он протянул свою руку Зерстору.
«Чтобы моя рука касалась этого убогого? – думал Зерстор. – Успокаивает наличие перчаток и у него, и у меня… – он посмотрел в глаза Авдееву и смягчился. – Как он искренен, как добр ко мне! Пусть уж так!» – и медленно пожал руку своему новому другу. Слишком резко разорвав пожатие, он посмотрел на часы, незаметно вытирая руку об дерево.
– Вам уже пора? – уточнил Авдеев.
– Да.
– Жаль, что вы не смогли полюбоваться погодой. Посмотрите, какое солнце выглянуло! – Георгий Михайлович улыбался и смотрел на облака. Небо было розовым – уже вечерело, – и казалось невозможно красивым. Белые кучки переливались золотом и медленно плыли куда-то. Кто еще видел эти облака? Видел ли их твой друг или близкий тебе человек?
– Я уже достаточно полюбовался природой, пока ждал вас, – сухо ответил Борис. Он не любил поэзию, ведь не понимал красоты этой стихии. Далекий от романтизма, он скучал, глядя на облака.
– Экипаж готов-с! – прокричал извозчик.
– До встречи! – прокричал вслед Борису Павловичу Авдеев. Тот снял свой цилиндр и тихо сказал: «Прощайте».
Стояла зима, 1805 год только начинался. Многие великие люди только рождались, некоторые только начинали свой путь. Но наша история будет не о них.
II
Случай вновь свел Зерстора и Авдеева.
– Борис Павлович! – и снова Авдеев подкрался сзади к своему другу. Зерстор едва заметно вздрогнул и повернулся. Георгий Михайлович был в заношенной шинели, старых сапогах, но в новой шляпе. В руках он держал книгу. – Рад видеть вас!
– Я тоже.
– Что вас привело сюда?
– Жена отправила за «Путешествием из Москвы в Петербург».
– Из Петербурга в Москву, Борис Павлович, – поправил Авдеев. Зерстор зевнул и отвернулся.
– Я не увлекаюсь русской литературой, – преувеличенно скучающе сказал Борис. Он лгал – в его кабинете были спрятаны сборники Ломоносова и Державина, который он бы никому не отдал. Однако он хотел казаться иным, лишним. Дело молодости, что сказать? – Вы вот читали работы Вольтера? Жена моя, Анна Сергеевна, не согласна с его взглядами, а я согласен. Она считает, что Бог вершит судьбы.
– А моя Дуняша любит английскую поэзию. Вот я и пришел сюда, чтоб купить ей томик в подарок, – только сейчас Борис понял, что его друг держал в руках. – Цена, конечно, кусается, но что делать?
Они помолчали.
– Знаете, приходите сегодня с женой к нам на ужин, – неожиданно сказал Борис Павлович. Только сказал, и сразу ужаснулся – как, он приглашает этого нищего к себе? Но что-то заставило его в тот момент сказать это, и пути назад не было.
– Ох, да, конечно, – Авдеев смущенно улыбнулся. – Мы с Дуняшей придем. А куда?
– На Бульвар, в доме К*. Мы ужинаем поздно. И, если у вас есть дети…
– У нас нет детей, – тон Авдеева был неожиданным. Он стал резок.
– У нас тоже.
– Правда? – удивленно сказал Георгий Михайлович. – Уже несколько лет мы с Дуняшей все никак не можем создать семью… Знаете, ничего не помогает.
Да, Зерстор знал. Он сам это испытал: все, чего ему не хватало – наследника. Он даже не думал о том, мальчика бы он хотел или девочку. Главное – ребенок. «Возможно, проблема в Анне Сергеевне. Можно было бы признать брак недействительным, развестись… – думал Борис почти каждый вечер в своем кабинете. – Но за 10 лет я уж успел и привязаться к Анне, и немного полюбить её».
Вечером, за ужином они обсуждали поэзию, философию. Тему детей они старались обходить.
– Часы уж бьют, нам, пожалуй, пора, – сказал Авдеев. И как только часы пробили в последний раз, в дверь позвонили. – Вы ждете кого-то еще?
– Нет.
– Это, чаю, попрошайки? – предположила Анна Сергеевна. Она казалась Психеей в своем белоснежном платье, Афродитой, вышедшей из воды. Словно с неё и писали свои работы мастера Ренессанса. Евдокия Фёдоровна Авдеева же хоть и не старалась быть похожей на статуи, но многим напоминала Сикстинскую Мадонну. Она была аккуратной, спокойной. Но стоило начать ею любоваться – тут же приступ кашля напоминал о её болезни. Однако Евдокия никогда не показывала, как ей тяжело.
– Откройте, прошу вас, вдруг кому-то необходима помощь, – тихо, словно птичка, сказала Дуняша. Вздохнув, Зерстор пошел открывать дверь.
На пороге стоял человек. Никто из тех, кто смотрел на него в тот момент, не смог бы сказать, женщина ли это или мужчина. На нем были старые лохмотья, горб рос будто из головы. Это зрелище так напугало Анну Сергеевну, что она потеряла сознание.
– Что вам? – раздраженно спросил Борис Павлович.
– Ваши…
– Быстрее!
– Хорошо. Вы хотите детей? Конечно, иначе бы не женились. Но и у тебя, – человек указал на Авдеева, – И у тебя, – теперь уж на Зерстора, – не получается завести детей. Я могу помочь. У меня есть семена яблони. Она вырастет через три месяца, и каждый из вас должен съесть по золотому яблочку с этого дерева. Тогда ваше желание сбудется… А взамен…
– Что угодно просите! – порывисто прокричала Дуняша. Она была готова кинуться в ноги к незнакомцу, но держала обмякшую Анну Сергеевну.
– Хорошо. Ваши дети должны будут обвенчаться. И тогда…
– Да-да, гармония настанет, – прервал странную речь Зерстор. Он протянул руку человеку. – Ну?
– Знайте же – больше семян нет и быть не может, – незнакомец резко бросил зерна в руку Бориса Павловича и будто испарился.
Ровно за 3 месяца яблоня выросла. Золотые листья, золотые цветы, золотые плоды… Она росла на даче Зерсторов, и, несмотря на время года, давала плоды постоянно. Волшебная яблоня – так её называли крестьяне. Как и было условлено, каждый съел плод. Как бы оба семейства не сомневались, отчаянье заставило их подчиниться незнакомцу. И через девять месяцев, в самом начале 1806 года, в один день родилось два ребенка – Федор Авдеев и Феодосия Зерстор.
Часть 2. 1824
Но какое же может быть счастье, если оно основано на чужом несчастии?
Ф. М. Достоевский
III
Шли годы. После совместных путешествий и пережитых трудностей Борис и Георгий стали намного ближе. Как бы резок не был Зерстор, Авдеев никогда на него долго не обижался. В 1820 году умерла Дуняша, и Борис старался поддержать друга.
Дети тем временем выросли. Федор сильно переживал из-за смерти матери. Он полюбил работы Вяземского, которые любила и Дуняша, и в целом очень походил на неё характером. Внешность же у него была оригинальной: золотые волосы, карие глаза… Сирота вырос высоким, худым юношей, и отчаянно мечтал о великих достижениях. Феодосия же была похожа на ангела со своей бледной кожей, голубыми глазами и темными волосами. Девочка сочиняла стихи, говорила на пяти языках, писала картины, вышивала и была мечтой любого денди. Но любила она одного.
Казалось, условие о свадьбе Доси и Феди было бессердечным, но дети, еще не зная о договоренности, полюбили друг друга так чисто и нежно, что и поверить не могли своему счастью.
…Пожалуй, единственной слабостью Зерстора была его дочь. Уже несколько раз ему снился один и тот же сон. Каждый раз он начинался по-разному: то со смерти Федора, то с его похорон. Однако Дося всегда говорила одно и то же: «Папенька, а, папенька? Зачем же вы выдали меня, дурочку, за этого жалкого сироту? Ведь содержать нас он не может, только дети-то плачут». «Что, Дося, что я должен был сделать?» – спрашивал всегда Борис Павлович. В этот момент откуда-то появлялся клубок змей. Они лезли на ноги к Борису, и, пока он отбивался, успевали укусить Досю. Девушка падала замертво…
«Почему моя дочь не может выйти замуж за равного ей? – размышлял Борис Павлович. – Зачем ей этот бедняк! С её внешностью и приданым она может выйти замуж за князя! Почему она не хочет этого понять? Ещё это письмо, которое она забыла в столовой – всё о любви, каждая строчка о ней. А этот Федор наверняка любит не её, а деньги мои!».
В тот день Феодосия устраивала семейный вечер, на котором планировала представить свой романс, и пригласила на него Авдеевых. Пока шли приготовления, Борис Павлович решил зайти к дочери.
– Готова?
– Да, отец, – она смотрела в зеркало и поправляла свою прическу.
– Я хотел у тебя узнать, что ты думаешь о князе Шахове.
– Что я могу думать о нем? – удивленно спросила девушка. – Милый мужчина, занимается благотворительностью.
– Он сватается к тебе.
– Я выйду замуж за Федора Григорьевича, я люблю его, – девушка улыбнулась, вспомнив о возлюбленном. Взгляд невольно упал на шкатулку, в которой она хранила все письма от Авдеева.
– Выйди замуж за Шахова. Он будет поддерживать любое твое увлечение, все твои начинания! Он красив, богат, пользуется расположением государя. Любовь к Федору пройдет очень скоро, ты забудешь его, а князь…
– Я не хочу за него замуж. Я не смогу его полюбить, папенька, как ты не поймешь!
– С твоим приданым можно выходить замуж за царя, а не за сына коллежского регистратора! – слишком резко и громко вскрикнул Борис Павлович. – Как ты не поймешь, ему не нужна ты, ему нужны твои деньги!
– Он любит меня! – вскрикнула Феодосия, почувствовав, что вот-вот заплачет.
– Любовь пройдет, – Борис понял, что зашел слишком далеко, и стремительно покинул комнату. Ожидая приезда Федора, он расположился в гостиной. Собственно говоря, ждать не пришлось – юноша спешил к возлюбленной и явился раньше указанного часа.
– Здравствуйте, Борис Павлович, – сказал он, сжимая в руках цветы. Он казался слишком хитрым, чем раздражил и без того негодующего Зерстора.
– Здравствуй, Федя. Ты же собираешься жениться на моей дочери, так скажи мне на милость, на что ты собираешься жить?
– Как, Борис Павлович? Я привел в порядок имение, которое оставила мне матушка. Будем там жить…
– А деньги откуда возьмешь?
– Папенька давно откладывал деньги на мое обучение, да и я подрабатывал. Поступлю в Императорский Санкт-Петербургский университет, оттуда в чиновники. – бедный Федор покраснел. Он очень любил Феодосию Борисовну и понимал, что не равен ей по рангам. Он был готов отказаться от её приданого, чтобы только быть с любимой наравне.
В гостиную зашла Дося, и Федор потерял дар речи от её красоты. Больше говорить с ними Борис Павлович не мог и поспешил отойти.
В тот день Федор сделал предложение возлюбленной. Свадьба была скоро назначена.
IV
Князь Шахов ждал ответа на свое предложение, и уже по лицу вошедшего Зерстора всё понял. Он не был влюблен в Феодосию, но хотел жениться на ней как на одной из самых завидных невест.
– Феодосия Борисовна не согласна, правильно я понимаю?
– Просто у нее ветер в голове, – сказал Борис. Он посмотрел на князя – такого богатого, видного. И ради кого он отказал ему? Ради сына коллежского регистратора! – Она думает, что любит сына Авдеева.
– Вздор какой! – фыркнул князь Шахов. – Они и года вместе не проживут – разъедутся. Только тогда пути назад не будет.
Борис Павлович опустошённо сел в кресло.
– Знаете, – загадочным тоном продолжил князь. Он достал три палочки, две из них – карандаши из дорогого дерева, а третья – обычная спичка. – А ведь если убрать Авдеева, скажем, на свадьбе… – спичку быстро убрали. – Я бы мог жениться на Феодосии Борисовне.
Борис Павлович отшатнулся от князя Шахова. Руки у него задрожали. Как можно говорить о таких вещах?
– Зачем вам это?
– Ведь это смешно, – князь Шахов зажег спичку. Маленький уголек отлетел в карандаш, и дорогое дерево загорелось, – Чтобы дочь адмирала Зерстора, героя Войны с Наполеоном, выходила замуж за, простите, никого, – смеялся князь, потряхивая карандашом, чтоб потушить его.
До самого вечера Зерстор думал об этом разговоре. Как во сне он дождался момента, когда смог бы поговорить с Анной Сергеевной.
– Зи пхехесно! -лепетала женщина, снимая свой чепчик. Она была все той же Психеей и каждый день проводила около часа вечером за будуаром. Говорила она часто на французский манер, и это смешило многих французов.
– Что прелестно, Анна Сергеевна?
– Свадьба наших детей, certes! – она улыбалась. – Ведь Федор мне как собственный (как это говорится?) сын. Когда Дуня умерла, я продолжила воспитание бедной сихоты. Это ведь я научила его Байрону! Он хохоший юноша, и Дотинька его любит. Поэтому зи пхехестно!
V
Волшебная яблоня, которая когда-то дала жизнь Федору и Феодосии, была украшением сада в усадьбе младшего Авдеева. Конечно, здесь она росла не всегда – её пересадили как приданое Доси. Многое еще было необустроенно в доме, но он уже впитал дух своих жителей. Федор любил сидеть в саду, мечтая, и не мог дождаться, когда в саду будет также мечтать и его любимая.
– Федя, ты чего тут сидишь? – воскликнул Георгий Михайлович, выходя в сад. С неким благоговением он прошел мимо яблони, и сел на скамью к сыну.
– Да так, папенька, мечтаю.
– А ведь я волновался, что зря согласился на ваш брак с Феодосией Борисовной!
– Почему это? – удивленно воскликнул Федор. Он и представить не мог свою жизнь без Доси: он, можно сказать, жил ради неё.
– Да ведь, когда вы только должны были родиться, мы с Борисом Георгиевичем пообещали, что вы станете супругами. И я все волновался – а вдруг вы не полюбите друг друга и счастливы не будете.
– Да как мы могли не полюбить друг друга! – воскликнул Федор. – Единственное, что не делает меня счастливым, так это то, что я не ровня ей…
– Она ведь согласна, не волнуйся ты так.
– Феодосия Борисовна не должна страдать из-за любви ко мне, – вздохнул юноша. Больше всего он переживал именно об этом.
…Борис Павлович всю ночь провел в библиотеке, размышляя о чем-то. Утром никто не узнал «Давида», слишком уж он был измучен. Во время завтрака Борис Павлович внезапно позвал дворового Гришку в кабинет, и звучал его голос странно, не по-человечески. Он нервно стучал по столу в кабинете, поглядывал на часы и, казалось, был готов сойти с ума в ожидании.
– Вы звали-с?
– Где тебя носит, дубина? – Зерстор быстро подскочил к балкону. Он всматривался вдаль, пытался отдышаться. Наконец, он выдохнул. – Беги на рынок, купи крысиного яду. Да такого, самого сильного. Только чтоб никто не узнал об этом!
– Да разве… Можно ли…
– Пошел! – Борис Павлович увидел в конце улицы фигуру. Было темно, поэтому точно узнать, кто это, он не мог. Но почему-то, глядя на этого человека, Зерстор вспомнил того самого «кудесника», который принес им семена волшебной яблони. Борис Павлович отвернулся от окна.
В тот день несколько цветков яблони завяло. Она начала умирать.
VI
– Прости моего отца, он хочет только лучшего, – сказала Дося Федору на пикнике. Оставалась неделя до свадьбы.
– Я понимаю, не волнуйся. Я тоже хочу для тебя всего лучшего.
– Я сделала для тебя вот это… – девушка достала из своей сумочки вышитый бисером кошелек и протянула его Федору, покраснев. На фиолетовом кошельке были вышиты барашки, а с обратной стороны имение Авдеева. Юноша восторженно осмотрел подарок и несколько раз моргнул.
– Досечка, это так красиво! Спасибо большое тебе!
Борис Павлович смотрел за этой сценой в окно. «Что я могу сделать с этим надоедой? Ни к чему хорошему этот брак не приведет».
– Георгий Михайлович, а ты что думаешь о браке наших детей? – спросил он. Авдеев подошел к окну.
– Что я могу думать? Я желаю счастья своему сыну, ведь он единственный, кто остался у меня, и я счастлив, что они полюбили друг друга.
«Значит, и ты не можешь отговорить Федора. Как же от вас избавиться? Хоть бери и… – Борис Павлович ужаснулся своей мысли. Он задрожал, посмотрел на юношу и покачал головой. – Боже, о чем я думаю! Убить невинного человека!»
Но мысль, если пришла единожды, придет и снова.
VII
Феодосия сидела перед зеркалом, подруги перебирали её вещи. Анна Сергеевна расположилась рядом с дочерью и внимательно следила за тем, как ей заплетали прическу. Борис Павлович сидел у окна и, улыбаясь, смотрел на свою наследницу. Это был день её свадьбы.
– Досинька, ты счастлива? – когда Анна Сергеевна так говорила, никто не мог с точностью сказать, говорит она «дочь» или «Дося», но все понимали, к кому она обращается.
– Да, матушка! – девушка взяла перо и быстро набросала записочку жениху.
– Я тоже рад, что вы женитесь. Ибо и камень не может удержать любовь, – Борис Павлович слишком громко рассмеялся. Дося постаралась не обращать на это внимания, но руки у нее похолодели от смеха отца.
…Федор жал руку Борису Павловичу и улыбался. Ах, как был он счастлив в тот день, какие надежды и планы были у него в голове! Он смотрел на Зерстора так, будто именно он позволил ему быть счастливым. Федора душили слезы.
– Спасибо вам большое, Борис Павлович! Вы – творец моего счастья! Я никогда вас не подведу, клянусь!
– Полно, Федор Григорьевич, – Зерстор указал ему на стакан. – Выпейте водички, успокойтесь.
Залпом Федор выпил всю воду из стакана. Взволнованный после венчания, он не почувствовал вкуса воды. В горле у него было сухо, и вода пошла на пользу.
– Теперь вы и мне батюшка. Я клянусь вам, – юноша порывисто положил руку на сердце. – Я никогда (слышите!), никогда не предам вашу дочь! Всегда буду с ней! – в комнату вошла невеста. Она укуталась в шаль, один из подарков Федора, и села рядом с супругом. – Досинька!
– Гришенька, – она тихо подозвала слугу. – Налей-ка мне воды, – и указала на тот самый стакан, из которого недавно пил воду Федор. Борис Павлович не обратил на это внимания – он задумчиво смотрел в глаза Федору. Как чист был его взгляд, как невинно было его счастье! В этот момент раздался жуткий кашель Феодосии. Федор подскочил к супруге и взволнованно приобнял.
– Что с тобой? – воспоминания о смерти матери тут же ударили в голову. От такой быстрой перемены настроения у юноши подкосились ноги.
– У воды странный привкус, – девушка поставила стакан на стол.
VIII
Георгий Михайлович, Анна Сергеевна и Борис Павлович провожали гостей на крыльце дома, когда раздался ужасающий крик. Они быстро переглянулись и побежали в гостиную, где обнаружили рыдающую Феодосию. Она обнимала застывшего Федора и постоянно шептала:
– Федя! Он не дышит!
Борис Павлович сразу понял – Федор умер. Анна Сергеевна кинулась успокаивать дочь, Георгий Михайлович за врачом, а Зерстор… А Зерстор опустился на колени около дочери, которая продолжала держать безжизненное тело супруга, и взял её за руку. Бедная, несчастная Феодосия не успела даже переодеться! Она обнимала супруга в свадебном платье, её волосы расплелись, и безутешное горе девушки вызывало сильную горечь. Анна Сергеевна тоже начала плакать: молодой студент всегда был добр к ней, и она не могла поверить в то, что с ним случилось что-то плохое. В дверях толпились слуги, сбежавшиеся на шум.
– Дося, не надо так плакать, – сказал Борис Павлович. – Ты ещё выйдешь замуж за другого! Видимо, такова судьба…
– Он не мертв, почему ты такое говоришь? – девушка крепче сжала руку мужа. Голос её был сорван, она качалась из стороны в сторону и, казалось, сошла с ума.
В комнату вбежал врач, приятель Авдеева, который даже не успел уехать домой после свадьбы. Он оттолкнул Досю от Федора и начал осматривать его. Несчастная, упав в руки матери, потеряла сознание.
IX
«Конечно, Федор умер. Как ему было не умереть после такой-то дозы яда? Теперь все будет хорошо, Феодосия выйдет замуж, станет княгиней… Но почему она не приходит в себя уже сутки?» – Борис Павлович сидел у постели дочери и ждал, когда она придет в себя. Авдеев сидел рядом с ним и причитал:
– Так я и остался один: жена умерла от чахотки, сын отошёл в мир иной на собственной свадьбе. Остается только Дося мне родным человеком, да ты, друг мой.
Бориса Павловича затрясло. Он не мог поднять глаза на друга, встал и быстро крикнул врача. Через полчаса ему сообщили – Феодосия, его любимая, долгожданная дочь, мертва.
– Она отравлена. Чаю, от мужа через поцелуй заразилась, – сказал врач. Борис Павлович схватился за сердце. Комната в тот момент казалась склепом: Анна Сергеевна, вчерашняя Психея, за ночь поседела и превратилась в старуху; Авдеев рыдал.
– Так это я и его, и дочь свою?! – договорить Борис Павлович не смог. Воцарилась тишина.
– Ты!.. – Анна Сергеевна кинулась на мужа, рыдая. Авдеев ошарашенно замер. – Ты убийца, безжалостный, гадкий! Как я могла верить тебе! Как ты мог убить их! Когда-то и ты носил их на руках, они дети твои! Изверг, душегуб!
– Прости, прошу тебя, прости меня! – Зерстор упал в ноги Авдееву. Убийца рыдал на коленях, и, казалось, впервые унижался перед кем-то. Авдеев долго смотрел на него невидящим взглядом. Что творилось в голове у несчастного старика! Помолчав, он коснулся плеча друга:
– Я прощаю тебя.
Борис Павлович вскочил, безумно хохоча, и побежал в сад. «Скорее, скорее! – думал он, зажимая рот. Дикий смех душил его. – К яблоне, к золотой яблоне! Каждый месяц плоды, и сейчас должны быть! Снова будет дочь! И снова вырастет Феодосия Борисовна!».
Авдеев медленно следовал за ним. На яблоне не было плодов. Золотая яблоня, главное дерево сада, погибла!
– Гришка! – вскрикнул дрожащим голосом Борис Павлович. – Что с яблоней?
– Ничего-с, – крестьянин замер у яблони. – Так… Как вы приказали-с бежать за ядом, так она и померла-с сама.
Борис Павлович бросился к дереву. «Сорвать лист! съем лист, и все наладится!» – он снова начал заливаться безумным смехом. Авдеев смотрел на друга. Как можно предать двадцатилетнюю дружбу! Ради чего? Зерстор тер свои руки, будто пытаясь отмыть их. Ах, эти руки! Они когда-то ласкали Федора и Феодосию. Зерстор дрожал. Он убил не чужого человека, а сироту, считавшего его своим вторым отцом. Он убил свою дочь, единственную и долгожданную. Осознание пришло к нему слишком поздно: «вместе с Федором я погубил и Феодосию, и друга, и себя».
Авдеев постарел не на один десяток лет в тот день. За несколько часов он потерял всех, кого любило его доброе, отзывчивое сердце. Дёргано, медленно он отвернулся от волшебной яблони и тяжело пошел домой – хотя был ли у него дом, если его никто нигде не ждал?
