К грезам…
Все живое, что окружает нас, имеет обыкновение стареть и умирать. Человек тоже стареет и умирает. Оно так и должно быть, ибо случись каждый раз, когда кто-то рождается, он получает коротенькое детство и жизнь, которую сам и должен построить. Эта жизнь принадлежит только ему и ,безусловно, никому более. Именно он имеет право выбрать: по какой дороге пойти и из какого родника испить во время своего путешествия. Право выбора — это одновременно и подарок от Всевышнего, и нелегкая задача, которую каждый решает по-своему. Поэтому люди разные, что решают эту задачу жизни по- разному, по велению своего сердца. И сердце у каждого бьется не так, как у всех : у кого-то оно пропускает удар и начинает часто биться от маленького дикого цветка, выросшего на камне; у кого-то остается равнодушным даже от роскошной розы. Первое сердце — сердце ребенка, второе — старика. Но что значит детство и что значит старость? Ведь детство не значит период времени от рождения до зрелости; а старость не означает конец молодости тела и скорейшую смерть. Детство как старость. Это состояние души, а душа, как известно, бессмертна. Ребенком можно быть, когда тебе уже сто, а состариться молжно и в восемнадцать. Кто-то молод вечно, кто-то был молодым лишь в детстве и утратил ребенка в себе.Люди, знавшие человека с молодой душой, запомнят его навсегда.
Я знала вечно молодого человека. Это был близкий мне человек -дедушка, переживший войну и вынужденный вечно вспоминать ее, глядя на оторванную на поле брани кисть. Никто уже не помнил сколько ему лет, и сам он всегда, на вопрос о возрасте отвечал: «Сам-то забыл, но, наверное, около двадцати». Кто-то незнакомый мог бы принять его за сумасшедшего, но мы, односельчане, всегда знали, что Дедушка, имя которого тоже никто не помнит, лишь шутит.
Жил он недалеко от моего дома, на моей же улице, и я имела возможность наблюдать за ним чаще, чем кто бы то ни был. Вблизи. Дедушке было около семидесяти пяти, хотя я и знала, что, должно быть, на пару десятков лет больше. Щеки его не обрели тот старческий желтоватый оттенок, а ярко-синие глаза не помутнели. Волосы и борода не поседели до конца и имели цвет черного серебра. Дух его всегда оставался веселым, нрав был тихим и спокойным, но и не равнодушным. Просто никто не видел, как он был чем-то недоволен или на кого-то кричал. Если ему что-то не нравилось, он говорил весьма деловым тоном:»Исправим!».И тут же принимался, собственно, за задуманное. Вокруг него всегда было много детей, чаще, не старше двенадцати, и все они принимали его как своего. Глядя, как дед играет с детворой и всерьез участвует в их, даже самых безнадежных затеях. Многие удивлялись и никак не могли найти смысл его действий. Некоторые втихаря признавали, что дед хоть и не безумен, но все же чудной. Многие удивлялись ему.
Возможно, я тоже возилась у ворот деда и играла с радушным старичком, когда была маленькой, и даже помнила эти времена, но почти не вспоминала, считая, что прошлое не вернуть.И не имеет значения, что тогда было. Теперь ,мне казалось,нет, я была уверена в этом, что деду вовсе неинтересно утешать вечно плаксивых и недовольных малышей. Те игры, в которые я играла в детстве тоже казались скучными. Порой, сидя за огромным столом, (а он занимал почти всю мою крохотную комнату), я, конечно, скучала по детству, но быстро отходила, успокоившись, что сейчас я, по крайней мере, не трачу свое время напрасно.
Я много училась. Знала, что если не воспитывать в себе трудолюбие и объективность с самого начала, то потом будет уже поздно. Ведь я могла не найти свое место в этой жизни. И, чтобы не отвлекаться от учебы, год назад, когда я была в девятом классе, бросила все кружки и секции, на которые ходила все эти годы. Если даже мне было трудно расстаться со всеми своими увлечениями, жертвы, на кои мне приходилось идти, казались мне вполне обоснованными.
Вот и сейчас я сидела в своей комнате и изучала новый раздел по геометрии. Мы его еще не прошли в школе, но лучше уж подготовиться заранее и быть более или менее осведомленным тогда, когда учитель будет объяснять тему. Необходимо повторить и предыдущее, чтобы не забыть их. И надо спешить, чтобы не опоздать..
Я боялась, что не успею сделать то, что должен сделать каждый человек в своей жизни. У меня было больное сердце, которое угасало с каждой минутой, и времени жить так, как живут другие у меня нет, но есть огромное желание успеть сделать все то, на что обычному человеку даются десятилетия, а я не знаю, сколько осталось мне: может месяц, может год или пять лет. Мама всегда говорила мне, что для меня обязательно найдется донор, но с момента начала моей болезни прошло уже четыре года, а его все нет. А мне бы так хотелось жить и не бояться, что я могу не проснуться завтра; каждый день для меня последний, поэтому каждый день необходимо пройти плодотворно. Но плодотворно в моем понимании не искать приключения, из одного из которых ты попросту можешь не вернуться, как делают многие герои из разных фильмов и книг, а учиться как можно больше, чтобы знать как можно больше и сделать больше, чем делают другие в моем возрасте. У других есть время. У меня его почти нет.
В мою комнату постучались, но я и так знала, кто это.
Мама.
-Доченька, тебе бы прогуляться, иначе будет обидно пропустить такой пригожий день — в сентябре такие дни редки.
Она мне мешает. Очень мешает. Зачем надо было стучаться, если и так вошла? Неужели мама не понимает, что у меня нет времени гулять? Но мама беспокоится, ей и так тяжело видеть меня больной, поэтому надо и в самом деле прогуляться, понимаю ,даже словом нельзя ранить маму.
Я вышла на улицу, накинув поверх домашнего платья легкое пальто. На улице и в самом деле было солнечно, и яркий свет слепил глаза. Мне понадобилась секунда, чтобы привыкнуть к солнцу. Я с тоской подумала, что сейчас могла бы еще позаниматься в своей комнате. Может, стоит вернуться? Нет, там мама. Она ведь расстроится, поэтому лучше хотя бы пройтись по улице.
Я с трудом отворила калитку. Засов, заржавевший , неприятно скрипнул, словно застонал; грязь хлюпала под ногами, изрядно смачивая мои летние ботинки. Интересно, а когда прошел дождь? Наверное, вчера…или позавчера…
Я напряглась, пытаясь вспомнить, какая на днях была погода, но воспоминания о таких пустяках никак не шли. Я помнила, что вчера читала «Над пропастью во ржи», а позавчера изучала преломление света по физике, но погода… Не помню, какая она была. Я шумно вздохнула, вновь раздосадованная мыслью о том, что не могу выполнить свой ежедневный план занятий. Помнится, кроме геометрии мне надо было прочитать пару текстов на английском, а из-за незапланированной прогулки последний пункт на сегодня отменяется. И все потому, что я не могу отказать маме, ведь она и так старается меня понять, хотя у нее это очень плохо выходит. Я не понимаю, зачем она так беспокоится из-за того, что я много времени провожу за учёбой? Разве это плохо? Ведь человек, который рационально расходует свое время и много времени посвящает самосовершенствованию и науке ,выигрывает почти во всех жизненных ситуациях, потому что является подготовленным. Но я еще недостаточно продуктивно использую свое время, потому что иногда играю в компьютерные игры. Но ведь это совсем чуть-чуть…
С такими мыслями я побрела по хорошо знакомой улице, где я знала почти каждую кочку, и мне практически не приходилось думать о том, куда повернуть и где пройти прямо, потому что ноги сами меня вели. А я в это время могла думать о чем угодно, не отвлекаясь на какую-либо ерунду вроде грязи или ямки, возникшей на моем пути. К тому же, в дообеденные часы здесь бывает тихо, все начинают шевелиться только к полудню, и я могу пока не бояться, что меня может сбить машина. Хотя, даже будь она здесь, то не могла бы развить достаточную скорость: дорога у нас грунтовая, а весной и осенью напоминает сплошную бурую кашу, по которой даже самым дорогим внедорожникам остается лишь вяло ползти. Что же касается любителей погулять, то вряд ли хоть кто-то выйдет на улицу, чтобы просто пройтись вроде меня: все уже, вероятно, в своих огородах, садах и дачах — спешат убрать урожай, прежде чем пойдут дожди.
Но вдруг, вопреки своим догадкам, я увидела, как дедушка вдохновенно рассказывает, окружившей его ребятне, как нужно правильно прыгнуть с низенькой скамейки, чтобы взлететь. Дети, конечно же, ему верили и усердно махали руками, спрыгивая со скамеечки. Им было весело, но мне стало как-то обидно за то, что дед их обманывает и вселяет надежду, которой не суждено когда-либо сбыться. Ведь говорить, что скоро придет весна в сентябре — это ,конечно же ,неправда, но весна рано или поздно придет. Но взлетит ли человек хоть когда -нибудь?Это сомнительно…
Я подошла к деду (предварительно окончательно смочив ботинки в грязи), чтобы упрекнуть его в лукавстве. Правда, будь я взрослой, просто промолчала и забыла бы об увиденном уже через час, но мне было всего шестнадцать, и я считала, что все в этом мире должно быть идеально.
-Как же я обманываю их? — спросил он, удивленно глядя на меня своими бездонными глазами.
Я немного замялась, но все же решила ответить, раз уж завела разговор:
-Ну как же, — пробормотала я,- Вы ведь говорите им о тех вещах, которые никогда не сбудутся. Разве может человек взлететь? Это же глупо.
Я думала, что дед обидится на меня или скажет о том, что детям можно говорить все, что угодно, ведь они дети, но он лишь лукаво улыбнулся и выдал:
— А откуда ты знаешь? Я верю, что это может случиться. Надо лишь сильно захотеть, да так, чтобы мечта смогла узнать о том, что ее ждут, и осуществиться, — Дедушка сказал это так, как рассказывают дети о своих приключениях, которых никогда не было, но в которые они верят.
Я же, будучи уже старшеклассницей, считала себя довольно просветленным в области науки человеком и начала увлеченно объяснять этому странному человеку, что есть закон притяжения Земли, что не будь его, мы бы вообще не смогли бы ходить по поверхности нашей планеты и что сейчас уже двадцать первый век, и будь хоть малейший шанс на полет, человека без специальных на то приспособлений, его бы тут же использовали, и мы, люди, давно бы уже парили в воздухе.
Дедушка слушал меня ,не перебивая, и, казалось, весьма заинтересованно. Воодушевленная его вниманием к своей речи, я решила, что уже переубедила его в невозможности его мечты, и даже успела обрадоваться. Я чувствовала себя великим ученым, опровергшим бредовую гипотезу, которую до моих доводов считали правильной и вполне возможной.
-Ну вот,- сказала я в заключение своей пламенной речи, — А вы говорите «захотеть». Если бы это и впрямь было правдой, многое в нашей жизни было бы лучше и проще, но, к сожалению, это не так.
-Дочка, неужели ты никогда не пробовала взлететь? — спросил дед, выслушав меня. Я совсем замялась — думала-то, что уже доходчиво все объяснила Деду, и тот, в своей очереди оставит свою бессмысленную затею.
-Ну почему же, пробовала. В пять лет я прыгала с крыши сарайчика, — я действительно так и делала, причем не одна, а со всей свой детской «шайкой». Мы прыгали тогда с крыши и думали, что летим, но ведь то было тогда, когда я еще ничего не знала ни о Ньютоне, ни о законе тяготения, ни о физике вообще. И тогда, мне действительно казалось, что я лечу. Об этом я рассказала Дедушке.
— Ну вот, — сказал он весьма серьезно, — Ты ведь летала тогда, так почему же не можешь сделать это сейчас?
-Тогда я была маленькой и ничего не понимала.
-Но когда же ты была счастливее — тогда, когда, могла летать лишь спрыгивая с крыши сарайчика, или сейчас — когда ты многое знаешь о физике и о прочих науках, но даже не пробуешь то, о чем мечтаешь?
Я подумала про то, о чем мечтала, но решила, что моя мечта слишком несбыточна, что о ней необходимо забыть, ведь иначе, по-моему, я не смогу думать ни о чем другом и попросту так и останусь, как говорится, у разбитого корыта. Все взрослые, умные люди берутся только за те дела, которые они могут осуществить, нельзя себя переоценивать.
Кажется, дед понял по моему лицу, о чем я думаю, и, улыбнувшись невероятно доброй и ласковой улыбкой, спросил:
-А знаешь, о чем я мечтал в твоем возрасте? — Я пожала плечами, мол, откуда?- Стать учителем! Учителем русского языка, но вот беда — не мог внятно объяснить по-русски даже простые вещи. А все потому, что рос я в семье без отца — он умер от тифа, когда мне было пять лет, а сестре всего два года от роду. И детей было только два ребенка — я, да сестра моя младшенькая. Поэтому, моя мать — очень строгая и боевая женщина, — пресекала любые попытки учить иной язык, боясь, что мы с сестрой оставим ее одну на старости лет, хотя сама она, припоминаю, читала даже по-французски, не говоря уж о русском… Зажиточным был ее отец по тогдашним меркам, учил единственную дочь всем наукам, какие только разыскать мог.
Но я не унывал. Однажды, у нашей деревни обосновался цыганский табор на лето, вот я и подружился с цыганенком одним. Помню, черненький был весь, как уголек, глаза живые, темные. Говорил он только по-русски, но понимали мы друг- друга как-то, дети — они ведь все на одном языке говорят. Решили мы, однажды, с этим цыганенком посмотреть, как взрослые цыгане костры такие большие разжигают, что даже с деревни видно. День тогда дождливый был, мокрый, травы сухой нет, а костер-то горит. Пришли мы, значит, вечерком в табор. Цыгане — они народ добрый, хотя обмануть человека могут , Посадили меня со своими у костра. Сидим, значит, девушки цыганские поют, пляшут, парни коней привели, женщины еду приготовили, да раздавать начали — скоро есть будем; да вот только, огонь-то потихоньку начал потухать. Ну все, думаю, сейчас потухнет, и не разожгут его обратно в такую сырость. Но вдруг, еще не потухший костер вспыхнул и начал жадно заглатывать что-то. Присмотрелся, вижу листочки бумажные скручиваются. Оказалось, цыгане где-то книжки раздобыли, а читать не умеют — вот и жгут их, когда надо. Я и смекнул, что обменять их можно, если дельное что-то предложить. У меня только одно сокровище тогда было — мяч из конского волоса, у местных ребят на вес золота ходил. Я его обменял на пару-тройку книг у цыганенка на следующий день, и спрятал их под подушкой — читал с свечкой ночью, когда мать не видела. Книги эти маленькие оказались, тонкие; обложка тоже мягкая была — прятать их легко было. Вот и научился я худо-бедно предложения строить, хотя и не думаю, что все правильно — книги-то серьезные были, про растения диковинные, как я потом понял, трудно их читать было.
В школе я так подтянул свой русский, по остальным наукам и так хорошо учился, но после окончания не случилось мне в институт или техникум поступить — мать как узнала, что я в город собираюсь, так заплакала. Пожалел я ее и остался тут, в колхозе работать, но мечту свою берег, не хотел забывать о ней.
А потом война началась…
Меня в сорок втором призвали. Все на фронте, понятное дело, на русском говорили, и я болтать неплохо научился, сдружились мы с однополчанами, как родня друг- другу были. Но ведь война она тем и война, что родных забирает. К сорок четвертому нам всем казалось, что конца этой бестии не будет, хоть и понимали умом, что победим мы непременно. Все друзья у меня на войне погибли — кто на мине подорвался, кого фашист поганый застрелил. И в это темное время попали мы с командиром в окружение. Все, думаем — не вырвемся. Но что делать, решили насмерть стоять, а там будь что будет. Были, конечно, и паникеры среди нас, но тут командир наш — толковый человек, бывалый, — говорит:
-У вас, мужики, мечта есть?
-Есть,- отвечаем, — Окружение прорвать.
-Да нет, — говорит командир, — Не про войну, а про мирную жизнь.
Тут понеслось — кому сметанки домашней поесть, кому с любимой встретиться, кто вообще дом новый хочет построить. А я все выучиться мечтал, мать свою на старости лет обрадовать.
-Ну вот, представьте, что если прорвем окружение, будет вам и дом, и сметана.
Так и прорвались. Потом я про это долго помнил. Всю войну так и прошагал с мечтой, а когда вернулся домой, решил поступать.
Когда первый раз поступать ходил, совсем туго было, не понимал я многого, но решил, что на следующий год поступлю. Тогда тоже не сложилось. А на третий экзамен я шел чуть ли не уверенный в удачном поступлении. Когда провалил и в этот раз, то совсем отчаялся: думал, что не смогу никогда учителем стать, но рискнул все же и в четвертый раз, хотя и не надеялся особо. Решил, что если сейчас не получится, вернусь в деревню и буду как раньше в колхозе работать.
Поступил, однако.
Но вот беда — общежитие институт не предоставлял, пришлось кое-как кантоваться. Так и выучился, в деревне учителем стал. Мама безмерно рада была, даже прослезилась от счастья-то. Женился я, детки у нас с женой родились, и стало у меня все, как у людей. Потом меня еще и в Москву призывали, награждали. Гордился я очень профессией своей, и до сих пор горжусь. Отличная профессия – учитель, трудная ,но интересная.
Дед как-то выпрямился, моложе стал, в его глазах промелькнула искорка. Такие искорки бывают у верующих, когда те говорят о своих богах или у матерей, полных гордости за своих детей.
Домой я пошла в глубоком раздумье. Несомненно, Дед — удивительный человек, который, может и умеет мечтать, но смогу ли я стать такой же? Ведь я совершенно другая, я не смогу так же, как и он, радоваться простым вещам и взлетать со скамейки. Конечно, хорошо видеть многое в малом, но не закроет ли это путь к тому самому, грандиозному?
Когда я вошла в дом, моя семья была уже в сборе и сидела в столовой, но я никак не могла понять, был ли это семейный ужин или семейный совет. Они были сильно взволнованы, но ,увидев меня, тут же повеселели. На их лицах читалось что-то среднее между удивлением и любопытством, которое смешивалось с радостью. Лицо мамы заметно похорошело в один миг, прямо на глазах, и она, словно маленькая веселая птичка, начала щебетать о чем-то.
-Как хорошо, что ты погуляла, дочка! Ты ведь гуляла, правда? — выпрашивала она, накладывая мне добрую порцию ужина, от которого я, вопреки обыкновению, не отказалась.
Мне почему-то захотелось улыбнуться: такой я маму давно не видела, обычно она была грустной, но бодрилась и от этого ее мне было жаль еще больше. Ведь я знала, что она беспокоится из-за меня, и гуляла-то я только для того, чтобы хоть на время стереть эту грусть с ее милого личика. Да, моя мама была очень красивой: у нее были густые светлые волосы и огромные голубые глаза, которые, как мне казалось, еле умещались на ее крошечном лице с слегка острым подбородком. К тому же, мама выглядела намного младше своих лет и обожала велосипеды, а зимой с визгом, словно маленькая девочка, каталась с горы на лыжах. Поэтому мне иногда представлялось, что мама куда младше меня самой. Это чувство усугублялось и тем, что я считала себя куда более серьезным и целеустремленным человеком, нежели она — маленькая, милая девочка с огромным добрым сердцем.
-Сегодня на редкость хорошая погода, — промямлила я, хотя и не знала, какая она была вчера или неделю назад.
— Да, боюсь, что в этом году уже и не будет таких дней, — вставил обычно немногословный папа. Он всегда был основательный и не говорил по пустякам. Я надеялась, что именно на него я и похожа. Ведь мама, может, конечно, и красивая и добрая, но без папы, который был ее прямой противоположностью, как характером, так и внешностью ( папа был высокий брюнет с зелеными глазами, которые насквозь видели истинную сущность любого человека) вряд ли что-то смогла бы сделать сама. Она была слишком чувствительная и ранимая, чтобы жить одной.
Весь ужин моя семья была в отличном настроении и щебетала ни о чем. Мой младший брат, которому было десять лет, битый час толковал мне о своей новой компьютерной игре, которую он купил на днях и был от нее в восторге.
-Понимаешь, — с жаром говорил он, — Там можно создавать своего человека, с которым можно играть. Он может делать все что угодно, даже собаку завести. Я думаю, что мой человек будет полицейским… Или политиком! Хочешь чтобы он был политиком? Мы будем играть вместе с тобой! — Он с такой надеждой заглянул мне в глаза, что мне стало жаль его. Я ведь давно не играла ни с ним, ни с сестрой. — Ну ,пожалуйста, — пробормотал брат и понизив голос, зашептал, — Ты ведь больше не болеешь, раз гуляла сегодня, да? Ты ведь теперь не будешь сидеть в своей комнате целыми днями?
Мне не хотелось давать пустых обещаний, которых я все равно не смогу выполнить, но и не хотелось расстраивать родного человека, поэтому я обещала, что как-нибудь, когда у меня появится свободное от учебы время, мы с ним обязательно поиграем, прекрасно осознавая, что подобного, скорее всего, не будет.
Потом я еще немного поболтала с сестрой, лишь ради приличия, с отвращением ловя себя на мысли, что мне совершенно неинтересно говорить о ее школьных подругах и ,поблагодарив маму за ужин, пошла в свою «каморку». Там я сделала выводы, что вроде бы, порадовала своих домочадцев, хотя и совершенно непродуктивно провела один свой день. Чтобы хоть как-то наверстать упущенное, мне надо было заниматься допоздна. Раскрытая книга, оставленная мною еще перед прогулкой, уже манила меня, будто бы убеждая нырнуть в недра науки, но я вдруг вспомнила Дедушку и мне отчаянно захотелось понять, что же он имел в виду, когда говорил, что любая мечта реальна, какой бы она ни была? Неужели, если я прыгну, предположим, со стула, как делали это те дети, то смогу вообразишь себе полет? Я понимала умом, что все эти прыжки — всего лишь детская игра, но что-то внутри шептало, что не будет ничего страшного, если я тоже попробую. Это же просто прыжок… Но если прыгнуть с больным сердцем, не будет ли это слишком опасно?..
Несмотря на все терзавшие меня сомнения, я решила попробовать «метод аэродрома» (так я назвала Дедушкины прыжки со стула). Итак, я заперлась в своей крошечной комнатушке, где намеренно выкрасила стены в серый цвет, чтобы они не отвлекали от учебы. Здесь мне было как-то легче сосредоточиться. Я осторожно убрала в полки книги и брошюрки, все как один обещающие помощь подросткам выбрать профессию со стула, который должен был служить для меня, собственно, тем самым «аэродромом». Освободив стул, я встала на него и начала бездумно прыгать: ведь если хочешь что-то почувствовать, а не проанализировать, то, по-моему, необходимо избавится от всяких посторонних мыслей, иначе тебя вечно будет что-то отвлекать. Весь оставшийся вечер так и прошел: я прыгала, пытаясь представить, что лечу.
Ничего не выходило. Несмотря на все свои старания, я не летела, а просто быстро спрыгивала, даже не ощутив момент полета. Слезы обиды так и падали градом; я чувствовала себя обманутой. Мне теперь было и смешно, и противно — подумать только, я купилась на такую детскую и бессмысленную игру. Утомившись под конец, уже глубокой ночью, я завалилась спать. Во сне мне снилась моя мечта. Но она была несбыточной для меня. Видите ли, я мечтала стать скрипачкой, но мне было уже шестнадцать, и, как мне казалось, учиться играть на скрипке было уже поздно. Умом я понимала, что учиться не поздно никогда, и история Дедушки была тому примером, но ведь то был он, а я — это я. Пусть у него нет кисти, и он хромает, но этот человек знает наверняка, что проснется завтра утром целым и невредимым, а я — нет. Следовательно, все же лучше пойти проверенным путем и стать юристом или врачом и просто жить, так же, как и все, а не грезить о несбыточном . К тому же, у меня нет силы воли, поэтому я все равно не смогу сделать ничего выдающегося.
Так я решила и все бросила. Да, у меня не было силы воли, я это признавала, но при этом почему-то не чувствовала себя виноватой: мне казалось, что если силы воли нет, то ее нет, и вырабатывать ее, может, и можно, но для этого нужно время, которого у меня не хватает. Мой извращенный мозг, точнее его темная часть, снова решила за меня, что лучше направить свою энергию на что-то более реальное и не заниматься ерундой. Реальное в нашем с ним понимании было выучиться в каком-нибудь вузе, где учились тысячи людей до меня; купить дом или квартиру, завести семью; выбрать тихую, спокойную профессию и каждый вечер, приходя с работы проводить свое время перед телевизором на диване; возможно, по праздникам выбираться в люди, но потом, спустя пару лет, даже не вспомнить, на чьей свадьбе ты гулял и кого поздравлял с юбилеем. Словом, не делать ничего плохого, но при этом и ничего хорошего.
Я твердо решила заниматься и идти к своей «реальной цели», о которой, впрочем, теперь не имела четкого представления, но на следующий день, почему-то отправилась в комнату брата, чтобы поиграть с ним в ту, новую и совершенно «крутую»по его словам, компьютерную игру. Брат сидел за компьютером и разговаривал с каким-то мальчиком (наверное, с одноклассником) по видеосвязи. Заметив меня, он расцвел, словно одуванчик в майский день.
— Привет! — воскликнул он и поманил рукой, мол, подойди. Я помотала головой, и хотела сказать, чтобы он не отвлекался, но братишка с торжественным видом представил меня своему собеседнику:
— Смотри, — сказал он, — Это моя старшая сестра! Знаешь, какая она умная?! Знает все на свете, представляешь?! Спросишь, сколько в небе звезд или, например, где живут самые большие крокодилы — сразу ответит!
Монитор, то есть тот самый собеседник, восхищенно вздохнул и веселенький конопатый мальчик с рыжими волосами помахал мне рукой. Я же улыбнулась в ответ.
-Она немного болела, — продолжал тараторить брат, — но теперь уже выздоровела и пришла со мной играть в ту игру, которую мы с тобой купили! — при этом маленький шалун кинул на меня умоляющий взгляд. Я кивнула, соглашаясь, и он поспешил попрощаться со своим другом, предвкушая, вероятно, поскорее похвастаться передо мной своими виртуозными приемами в виртуальных играх, приобретенными за пару лет посредством активных увлечений просторами компьютера и интернета.
Я всегда увлекалась компьютерными играми, эта же игра меня просто затянула. Я забыла почти обо всем на свете, когда мы сидели с братом, уткнувшись в монитор и следили за своими человечками. Сначала брат «создал»сыщика и раскрыл пару преступлений, предложенные программой; потом мы вместе с ним поиграли в политиков и выиграли выборы; я же подумала и решила попробовать быть скрипачкой, пусть лишь в игре. Я долго выбирала инструмент, выбрала самую лучшую, на мой взгляд, скрипку, и окунулась в мир музыканта. Я даже не представляла, что именно с этого момента и начала ходить по лезвию ножа.
С тех пор игра занимала меня всю. Если раньше я так же фанатично и хаотично училась, то сейчас не могла оторваться от своей виртуальной скрипачки. Если на первую неделю игры, я лежа в постели поздно ночью думала, что «мы с моей скрипачкой» будем делать завтра (да ,да, я воспринимала ее не как хорошую графику, а как живого человека), то через две уже объединила себя и «ее»в одно целое; больше не существовало «моей скрипачки», теперь ею была я сама.
Через месяц я перестала жить в реальной жизни. Я перестала учиться. Я ходила в школу лишь по инерции, потому что не было других вариантов, при этом почти не чувствовала себя живой, ведь я настоящая, по моему мнению, жила в другой реальности и давала чудесные концерты, от которых замирало сердце. Та же девочка, что была здесь, была не мной, она вообще не была человеком, она была просто оболочкой, телом без разума.
Так прошло два месяца. Моей мизерной попытке изменить свою жизнь пришел окончательный конец, мечта лежала в коме. Я ничего не делала для себя, не закладывала тот необходимый для будущего фундамент своей жизни. Со временем я начала замечать, что дни для меня были унылыми и серыми, а поздняя осень лишь усиленно подкармливало мое угнетение, которое с каждым днем становилось все больше и жирнее. Так чувствуют себя многие люди, не знающие что им предстоит сделать в будущем. Они не знают, как жить, наступив на горло своей мечте, но при этом продолжают ее фанатично душить. Ведь иногда, в те редкие моменты, когда мой затуманенный разум прорывался через пелену лживой графики, я задумывалась о том, что я так и не добьюсь ничего в этой жизни; что никогда не стану таким, каким стал Дед — счастливым и преданным своей цели и самому себе. Я же активно спускала свои силы на действительно бессмысленное занятие; я предала саму себя.
Я постоянно сравнивала себя с Дедом. Уж не знаю, как мне это удавалось, но я хоть и медленно, но начала понимать, что я заменила мечту на обман; решила, будто я уже не смогу ничего сделать сама, поэтому лучше превратиться в кого-то другого. В игрушку.
Однажды, когда я сидела как обычно перед компьютером, комнату начал заполнять ослепительный солнечный свет из-за которого я не могла разглядеть игру на экране, и мне пришлось отвлечься, чтобы задернуть занавески. Подойдя к окну, мне вспомнился день, когда я встретила Деда. Тогда было также солнечно. Я начала мучительно вспоминать то утро, с трудом прорывая пелену, которая с завидной точностью охватила все мои воспоминания. Я вспомнила, что день и вправду был пригожий; вспомнила, как злилась из-за того, что мама заставила меня выйти на улицу; мне припомнились испачканные мною в осенней грязи ботинки, я до самых мелочей вспомнила рассказ Деда, его нелегкую судьбу и то, что он ни разу не упомянул о своей оторванной кисти, будто в этом нет ничего необычного и вдруг, окончательно поняла, что тот рисунок внутри маленькой коробки — это не я. Я с ужасом осознала, что перестала даже грезить, я не умела мечтать, променяв мечту на жалкое подобие фильма, созданного не мной, и решив, что уже осуществила ее. Но быстро успокоилась и цинично подумала, что если нет глупых грез, то нет и преград к успеху.
Но несмотря на вполне здравые мысли, так и не смогла стереть игру.
И вдруг, спустя еще какое-то время, мои грезы проявили себя как на редкость живучие существа: как только я начинала думать, что уже уничтожила их, они с прежней (а порой и с большей) силой начинали меня дурманить, а прежняя система «забудь, ибо это нереально»их уже не брала. Удивительно, что вновь начиная возвращаться в реальный мир, я старалась избавиться от любых неудобных мне эмоций. Я продолжала играть снова и снова, пытаясь превратиться в куклу, и порой мне это удавалось, но я быстро вспоминала Деда с его историей. Это было слегка противно, ведь я уже привыкла существовать, ничего не чувствуя и живя лишь в своем воображении, а теперь мне приходилось думать о себе ( о настоящей себе). Порой, возвращаясь со школы, я уже могла думать о чем-то по- настоящему реальном, хотя это было нелегко и неприятно. Я попробовала так же усердно учиться, как делала раньше, еще до появления игры в моей жизни, но сразу же уставала и бросала начатое на полпути, снова садясь за монитор.
Но иногда, судьба подкидывает людям шансы. Вероятно, мне она тоже решила помочь.
И вот, в холодный осенний день, когда листья совсем пожелтели, холодный ветер резал, словно крошечными саблями, лицо, а солнце старалось не появляться слишком часто, я увидела Деда. Он как всегда был в окружении детей, но на этот раз они ниоткуда не прыгали, а просто играли в жмурки. Дед водил, а дети бегали и смеялись, хлопая в ладоши. И мне вдруг показалось, что я увидела себя в этих малышах. Ведь и я была такой когда-то; ведь я тоже была счастлива от простой обычной игры; ведь раньше меня интересовало все вокруг — маленькие, еще желторотые воробьи, красивые перистые облака на небе, необычная бабочка. Я, несомненно, была бы рада по