Платяной шкаф
Где-то в середине пушисто-белого декабря пошёл ледяной дождь. Вся природа мгновенно потекла: сугробы уродливо осели, снеговики неприглядно истлели, лёд дорог покрыла серая вода, доходящая до щиколоток сапог. В одну из таких луж скользнула моя нога, вторая не устояла, и я упал навзничь. Стукнулся больно затылком о лёд, к тому же неудачно выставил левую руку. Что-то внутри меня хрустнуло. Потемнело в глазах. Кто-то закричал моим голосом. Увидел себя лежащим в луже. Прохожие помогли подняться — есть ещё добрые люди — вызвали скорую.
В освещённом одной экономлампочкой коридоре приёмного покоя среди ещё троих таких же бедолаг, как и я, через полчаса появилась врач-травматолог. Шла не торопясь, тяжело опираясь на костыли. Нога была в гипсе. Внутренне хохотнул. Мне повезло: трещина локтевой кости. Всего-то. А вот голове повезло меньше: начала кружиться, в глазах двоилось, но самое странное — появились слуховые галлюцинации. Я вдруг стал слышать то, чего раньше не слышал.
Утром родители ушли на работу, строго-настрого наказав мне не вставать с постели. Что я и сделал. Бывают в доме минуты, когда после утренней сумятицы вдруг становится тихо-тихо. Меня накрыло такой тишиной. В голове друг за другом гонялись обрывки мыслей, одна непонятнее другой. Я даже не старался их ни догнать, ни остановить. И вдруг в этой карусели я отчётливо услышал голос. Тенор, принадлежащий мужчине деловому, сдержанному, но слегка раздражённому:
— И вдруг в класс завалило оно. Десять минут урок идёт, а оно, не торопясь, не извиняясь, не здороваясь, шлёпнулось на свой стул, мол, учите.
— Слонов, что ли? — поинтересовался молодой голос, явно принадлежавший женщине.
— А кто же ещё?
Я никак не мог понять: кто говорит. Еле заметно повертел головой и не поверил: голоса раздавались из маминого платяного шкафа. У меня была полная уверенность, что говорит мамина одежда. В первый миг я подумал, что тронулся умом, но разговор был настолько явным, что, успокоив бешено колотившееся сердце, заставил себя слушать вещи дальше.
— А меня выбешивает Данилов из седьмого. Умный пацанчик, мотивированный, но вот абсолютно не может собой управлять. Сидит на первой парте, выкрикивает, как будто в классе кроме него больше никого нет. Хозяйка применяет к нему штрафные карточки. После первого предупреждения сразу за поведение ставит неуд. И знаете, действует. — Голос принадлежал другой вещи. Я попытался предположить какой. Может, он исходил от маминого платья в розовую клетку?
— У Данилова мозг светлый, а почерк безобразный, — подала голос, как мне показалось, голубая блузка.
— Я убеждён, да нет, я просто уверен, что между почерком ученика и способностью мыслить прямая связь. Если ребёнок красиво пишет, то у него всё в голове структурировано, уложено по полочкам. Не беда, что на некоторых полочках пусто, но там, где что-то есть, — порядок.
Я предположил, что эту мамину мысль вполне мог изречь пиджак, который надевался в особых случаях, таких как педагогическая конференция или педсовет.
Как вы уже могли догадаться, моя мама учитель. Преподаёт в школе русский язык и литературу. Профессия, я вам скажу, очень сложная. У неё в этом году нагрузка тридцать часов. Без классного руководства, от которого она открестилась. День её строиться так. Встаёт в 06:15. В 08:50 начинаются уроки. Последний, седьмой, заканчивается в 15:00. Уроки заканчиваются, а работа нет. Нужно заполнить электронный журнал, который создан для облегчения учительского труда, но на деле только всё усложняет, поскольку его оформление занимает в три раза больше времени. Ещё нужно проверить тетради, всякие самостоятельные работы, сдать какие-то отчёты, имя которым легион. Но и хлопнув дверями школы, мама дома продолжает работать. Обычно в воскресенье с утра она нам готовит еду на неделю. Как правило, пятилитровую кастрюлю борща, кастрюлю котлет, в выходной балует нас пиццей или ещё какой-нибудь печёной вкусняшкой. После обеда садится за подготовку уроков. И пишет конспекты по русскому языку для 5, 7, 8, 9 классов на всю неделю. В восемь вечера она бежит в бассейн и возвращается оттуда к 22:00. А вот к урокам литературы она готовится в течение недели. И в это время её лучше не трогать. Лишь небольшие просветы есть в её жизни: время ужина и суббота. Тогда мама превращается в маму, добрую, заботливую, участливую.
— Ну что вы всё о нерадивых учениках? Как хороша Виолетта Верг! Умница, каких поискать, — вставило платье с красным ремнём (я как-то быстро научился по голосу определять вещи).
Оранжевая блузка вмешалась:
— В учительской на большой перемене Яна Юрьевна жаловалась на ученика девятого класса. Он, пока учителя в классе не было, засунул свои лапы сорокового размера в её туфли, стоящие под столом, и дефилировал по кабинету.
— Да ты что! — возмутилась розовая клетка. — Растянул, наверное?
— Мало того, что растянул, так ещё и каблук сломал.
— Это случайно не Бахтин из 9 «Б»? — поинтересовалась белая блуза с брошкой-бабочкой.
— Он, окаянный. Этот Бахтин ещё приватные танцы на учительском столе устроил, — возмутилась оранжевая.
— А ведь Бахтин отличник. Кто бы мог подумать! — это явно удивилась черная юбка-карандаш.
— Тоже мне, отличник! — недовольно крякнул синий кардиган. — На физике он опыт проводил. Взял шейный платок учителя, видели, такой шёлковый, павловопосадский? Так вот, намочил его водой, затем эффектно так вылил в фарфоровую чашку спирт, понюхал, сказал, что ему не хватает для законченности опыта огурца, погрузил платок в спирт, подвесил на штатив и поджог. Физичка и глазом не успела моргнуть. Платок горит, класс замер. А он самодовольно на класс поглядывает и камлает: «Гори, гори ясно, чтобы не погасло!»
В платяном шкафу наступила могильная тишина. Видимо, все вещи онемели.
— А потом что? — шёпотом спросила цветная блузка с широкими рукавами фонариком.
— Платку ничего, а вот бахрома сгорела.
После паузы первой заговорила кофта мамина любимая:
— А я помню, как на педсовете всех учителей обязали выйти в выходной день грести листву. Мол, после обеда будет с проверкой управляющий. Я тогда представила, как такой толстый барин едет в карете с проверкой, а учителя выстроились по обочине дороги и кланяются ему, мол, всё выгребли, примите, барин, работу. Мне эта картина показалась оскорбительной. Тогда хозяйка встала и возмутилась: «Ещё Антон Чехов говорил, что из нас по капле нужно выдавливать из себя раба. Так до каких пор эти баре будут нас порабощать? В законный выходной вы выгоняете нас на барщину?» Так и не пошла. Лишили премии.
В это время щёлкнул дверной замок. Я открыл глаза. Мама вернулась спустя час.
— А ты почему так рано?
— Отпросилась. Переживаю за тебя. Как голова?
Я подумал и спросил:
— Ты сегодня в платье в розовую клетку? А я думал, что оно в шкафу говорит.
Мама потрогала лоб:
— Да ты, дружочек, горишь?..
Баристо
Вслед за теплоходом «Василий Косяков» понеслись наглые беломорские чайки. Обрадованные люди доставали из рюкзаков съестные припасы и с удовольствием протягивали их навстречу летящим монстрам. Из-за неподелённого куска батона начинался крик и визг. Чайки готовы были мигом заклевать счастливчика, которому удавалось всякий раз увёртываться от возмездия товарищей.
После богатой трапезы чайки начали гадить прямо на открытую палубу «Василия Косякова». Чернильные кляксы расплывались не только под ногами путешествующих. Люди визжали и бросались в крытый пассажирский салон.
Внизу чаек не было, но невыносимо пахло копотью от солярки, на которой шёл теплоход. Несильно качало, начало подташнивать. Я встал в длинную очередь за машинным кофе.
Живописный матрос, с аккуратно подстриженной бородкой, в парадном флотском костюме, стоял около импровизированного прилавка и с удовольствием рассказывал покупателям-ротозеям какую-то байку. Я прислушался. Шум двигателей глушил голос: «Была у этого священника одна страсть. Очень он любил рулетку. Больной человек. На него и епитимью накладывали, и к прозорливым старцам на отчитку возили, акафист Божией Матери читал — ничего не помогало. Тянет его дьявольской силой к игорному столу. Жизни нет. Тогда его духовник разрешил ему играть по чуть-чуть. Но в нашей стране игральных домов нет. Поэтому накопит он денег, мне на сохран отдаст. До отпуска. Я же, как время придёт, покупал ему билеты на лайнеры с казино и сопровождал повсюду. Я со своим священником много чего посмотрел. Ему тяжба, а мне отрада. Разве я со своим морским жалованием смог бы столько стран посмотреть?»
Голубые глаза моряка неожиданно застыли, затем вернулись к нам. Казалось, что он обращался сразу ко всем, но среди всех он выбрал внимательно его слушавшего человека, который в руках уже держал свой стакан капучино.
«И всё было бы замечательно, — продолжил теплоходный баристо, — плавали бы мы на дорогущих лайнерах раз в год, спускали бы дурной пар, если бы не страшное искушение. Однажды после службы, — в этом месте моряк придержал рассказ, чтобы уточнить, где служил друг-священник: — Забыл сказать: приход батюшки находился в заполярном посёлке Алакуртти. Красивейшее место. Вокруг сопки, тайга. Село словно в складках кожи мамонта спрятано. Место старинное. По этой земле проходил древний торговый путь с Запада на Восток. По легенде на этой земле находилась легендарная страна Севера — Бьярма. Бьярмийцы были народом богатым. Капища свои устраивали интересным способом. Насыпали курган из золота, серебра, с землёй смешивали. Вокруг забора ставили и стражников. И молились своим богам. Я это к чему? Однажды во время службы…»
Подошла моя очередь, моряк даже не посмотрел на меня, он механически поставил картонный стаканчик под медленную струю кофе, также механически взял две сторублёвки, вернув пятьдесят рублей сдачи. Я отошёл, но недалеко, сел на только что освободившееся место. Прислушался: «Подходит этот божий одуванчик к батюшке, протягивает руку и говорит: «Пожертвовать нечем — пенсию ещё не принесли. Вот нашла, когда печь разбирала. Может, чего стоит». Священник взял кругляш, посмотрел и сунул в карман рясы. А когда домой пришёл, разглядел монетку, задумался. Пробил в Интернете. Меня пригласил, и стали мы вдвоём решать, что делать с таким пожертвованием. Оказался в руках наших золотой динар Омейядов 105 года, по нашему 723 года. Монета дорогущая. Такую в 2019 году на аукционе продали за 4 780 000 долларов.
Сумма на всех слушающих произвела впечатление, как-то все разом загудели. В душном, пахнущем усиливающейся копотью помещении пошло волнение. Теплоход по-прежнему плыл, пошатываясь на слабых волнах, впрочем, которых хватило некоторым, чтобы выскакивать на палубу.
«Мой священник, пока судили-рядили, всё чётки перебирал и повторял: «Блаженны нищие духом, ибо их есть Царство Небесное». Глазёнки при этом горели, как в лихорадке, руки тряслись. Это какие же деньжищи! Стали думать. Отдать государству? Пятьдесят процентов от стоимости достанется тому, чья монетка — одинокой старушечке. За такие деньги её моментально прибьют. Попробовать самим продать? Большие риски. Монетка не велика, а попробуй её только засвети, на огонёк тысяча нечисти выползет, ищи нас потом в сопках Алакуртти».
Молодая женщина, с уснувшим ребёнком на руках, всё время рассказа сидевшая на пластиковом стуле рядом с моряком, не выдержала паузы и спросила:
— И что же вы сделали с монеткой? Продали? А деньги неужели проиграл батюшка в казино?
Моряк усмехнулся:
— Мы ту монетку…
В это время раздался сильный гудок теплохода, сигнализирующий о нашем прибытии. Я открыл глаза. Посмотрел на полупустой салон, моряка, подсчитывающего выручку от продажи кофе и Choco-Pie, прислушался к стуку замедляющего ход двигателя, ощутил неприятную копоть. Подошёл к картонной коробке-мусорке, выкинул стаканчик, и спросил у продавца:
— Простите, так что вы сделали с монеткой?
— Что? — ответил моряк, глядя мне прямо в глаза. — Какой монеткой?
— Извините! — Я вышел на палубу.
Туман поднялся, приоткрыв стены Соловецкого монастыря. Рассеянный солнечный свет окрасил их оранжевым цветом нового дня.
Попугайчик
Люблю ездить на поезде, особенно после встречи Нового года, когда всю ночь не спишь, а потом завалишься на верхнюю полку плацкарта и… Тебя подкачивает, колёса постукивают, люди из контейнеров доедают праздничные салаты.
Всё было также и в этот раз. Мы ехали в гости к бабушке и дедушке на Кавказ из морозной и волшебно-снежной Москвы. И всё было бы хорошо, но только молодой проводник так раскочегарил вагон, что через каждый час я бегал в тамбур продышаться.
В Курске к нам подсела женщина-птица. Ну вот знаете, есть люди, которые очень похожи на каких-то животных. Замечали, что очень часто собаки похожи на своих хозяев и наоборот? А есть люди, похожие на птиц. Вот эта была из них. К тому же разговорчивая, как птица. Она сразу же разговорилась с моей мамой. В вагонной тишине их разговор был особенно хорошо слышен. Сказала, что едет на похороны, умер её любимый зять ― муж старшей сестры. Семьдесят лет, инсульт. Блуждающий тромб и смерть, прям под бой курантов.
Потом вдруг заплакала: «А у меня-то какое страшное горе, ― говорит, ― попугайчик мой, Рома, девять месяцев назад умер. Тринадцать лет жили вместе душа в душу. Такой умница. Всегда меня ждал, а когда приходила, летел и спрашивал: «Пришла? Моя!» Всего сто граммов, а какое преданное сердце! Если у дочери останусь на ночь ― вся изойдусь. Утром беру такси и к нему. А он, крошечка, не ест и не пьёт без меня. А как покормлю, то благодарит: «Спасибо, императрица!» Такой ласковый, как котёнок». И новый приступ слёз.
В вагоне душно, тихо, люди свои отсеки занавесили пыльными пледами. Под храп молодого мужчины-увальня женщина-птица, утерев слёзы вагонным полотенцем, продолжила: «Такие попугайчики обычно живут восемь лет, но при хорошем уходе и пятнадцать. Я ему корм самый лучший импортный покупала. А с санкциями его перестали ввозить, я перешла на новый. У него и случилось несварение. Я виновата! Обратилась к ветеринарам. Они ничего не знают, ничего не понимают. Назначили антибиотики ― ему от них только хуже. Весь облез. Я его обсыпала лечебным тальком, а он так мучился. Зачем я его посыпала? Я виновата!» И новый поток слёз. «Умирал прям у меня на груди. Прижался ко мне, моя крошечка, и… Девять месяцев прошло, никак не отпускает. И плачу, и плачу. Не сплю. Советовали другого завести, а я не хочу, это как предательство памяти Ромы».
Женщина-птица достала старенький «Филипс», показала Рому. Я свесился с полки, чтобы глянуть на сто граммов счастья, по которому плачут больше, чем по человеку. Голубой волнистый холёный попугайчик с экранчика глянул на меня и пропопугаил: «Рома молодец! Рома красавец! Рома хорошечка!»
Женщина заплакала. Мама предложила тридцать капель корвалола. Выпили вдвоём не закусывая. По вагону полетел запах сердечных лекарств. Я спрыгнул с полки, вышел продышаться. Затем залёг обратно и выключился. А когда проснулся, женщина-птица улетела, в Ростове, а на её месте сидела хорошенькая девушка и, глядя в телефон, горько плакала. Мама спросила: «Все живы-здоровы?» Та кивнула. Мама ответила: «Это главное, а остальное чепуха. Давайте я Вам корвалольчику накапаю? ― Девушка кивнула. ― И я с Вами за компанию».
Я слез, почистил мандарин: Новый год должен пахнуть Новым годом, а не корвалолом. Всех с наступившим, и пусть у вас пахнет мандаринами!
На Кавказе тепло, от зимы только мандаринные шкурки.
