Я познакомилась с Ией в восьмом классе. Как сейчас помню: я, провалявшись почти две недели с гриппом, вошла в кабинет и обнаружила, что за моей партой сидит незнакомая девочка.
– Здравствуй, меня зовут Ия, – представилась она. – А ты – Саша, правильно?
Кивнув, я села рядом и принялась разглядывать новую знакомую. У неё были светлые волосы, высокий лоб, нос правильной формы и светло-голубые глаза с почти незаметными ресницами. Она чем-то напоминала мне женщин с портретов эпохи Возрождения – такая же статная, спокойная, и брови у неё такие светлые, что их иногда не видно.
Я удивилась, когда поняла, что мои одноклассники уже привыкли к Ие и вели себя так, словно она всегда с нами училась. У нас, конечно, хороший коллектив и новенькие почти всегда легко здесь приживались, но всё равно к ним привыкали как минимум месяц или полтора.
Потом уже я всё поняла – сама привязалась к новой соседке по парте за несколько дней, хотя мы разговаривали редко. Мне не встречалось больше девочек, похожих на неё. Осанка и манеры у Ии были как у воспитанницы института благородных девиц. Одевалась она почти всегда в чёрное, но выглядела при этом ничуть не мрачно, скорее, просто строго. Ия смотрела на меня (как, впрочем, на нас всех) сверху вниз, но не так, как смотрит гордячка на людей, её недостойных, а как глядит учитель на ученика – строго, но при этом ласково.
Поначалу Ия ни с кем не дружила, хотя относились к ней все хорошо. Но ещё через пару недель подружилась со мной. Случилось это так.
Четверг – мой самый нелюбимый день. Семь уроков. Физика, химия, геометрия, биология… Представить себе не могу, как доживала до конца.
– Саша, у вас там какая-та работа по химии намечается? – спросила мама, когда я надевала куртку. И откуда она узнала?
Я угукнула, и мама продолжила:
– А ты готовилась?
– Ага, – соврала я.
На самом деле я частично говорила правду. Вчера я пыталась почитать нужный параграф, но уже через пять минут забросила, потому что ничегошеньки не поняла. С химией у меня отношения не заладились с начала учебного года, но если на первых уроках я хоть что-то понимала, то после того, как мы начали решать какие-то задачи, я химию совсем забросила. Прямо как физику в своё время.
– Ну давай, постарайся там, – настраивала меня мама. – Ты же в последнее время не учишься совсем. Пора браться за ум.
Мама часто мне об этом напоминала. Я и правда за последние года полтора сильно скатилась в учёбе, ничего не могла с собой поделать. Впрочем, мама меня практически не ругала, а только вздыхала и причитала, видя плохие оценки.
Я заверила маму, что буду очень стараться и отправилась в школу. В кабинет химии я вошла за четыре минуты до звонка. Все усердно что-то повторяли. Я же просто плюхнулась на своё место и достала тетрадь с пеналом. Сейчас уже глупо что-то повторять, всё равно ничего не выучу.
Учительница раздала нам листки с заданиями. Я решила пару номеров, которые знала, на остальные ответила наугад. От нечего делать я взяла карандаш и стала рисовать в черновике. Пальцы сами собой выводили портрет. Я сама не сразу поняла, чей, но потом взглянула на соседку по парте. Ия. Она ведь и правда красивая. Хорошо бы, чтоб какой-нибудь по-настоящему талантливый художник написал её портрет.
Я рисовала очень старательно. Это было для меня странно – над почеркушками в тетрадях я обычно не заморачивалась. Но тут всё-таки Ия…
Когда прозвенел звонок, и все сдали работы, Ия случайно заглянула мне за плечо.
– Красиво, – только и сказала она.
Я ужасно смутилась. Как-то нехорошо, что я рисовала человека без его разрешения. Да и что может быть хорошего в таком неуклюжем рисунке?
***
Мы с Ией шли вместе – ей было в ту же сторону, что и мне. Раньше такого не случалось, потому что я из класса вылетала сразу, переодевалась быстро, а домой чуть ли не бежала. Ия же, наоборот, делала всё неторопливо.
– Саша, а что ты делаешь в свободное время? – вдруг спросила она.
– Рисую… Но сейчас у меня с этим всё плохо. В основном гуляю или музыку слушаю. О, а вот мой дом. Пока!
– До встречи.
Мамы дома не было – как всегда, на работе. Я пообедала, сделала русский с историей, посмотрела домашку по геометрии. Решила не делать, всё равно тему не понимаю. Завтра повнимательнее на уроке послушаю, может, чего-нибудь нового объяснят.
Я плюхнулась на кровать, надела наушники и включила музыку. В слова песни я не вслушивалась, думала об Ие. С чего она, интересно, решила со мной заговорить? Я к такому вниманию не привыкла. Друзей у меня не было, почти весь класс не вспоминал о моём существовании, я общалась только с парой-тройкой человек.
В следующие дни Ия часто заговаривала со мной, и в школе, и после неё. Вскоре она узнала обо мне почти всё: начиная от того, какие фильмы мне нравятся и заканчивая тем, что я хочу стать художницей. Я же про Ию почти ничего не знала – она слушала мои рассказы внимательно, но постоянно молчала. Сначала мне было от этого неловко – казалось, что я перетягиваю одеяло на себя. Ия заверила, что ей очень интересно, а сама говорить она не любит.
Так мы и сдружились с ней. Я показывала Ие свои рисунки, она их хвалила, задавала разные вопросы: как ко мне приходит вдохновение, почему я рисую именно то, а не это, и другие. Ия часто помогала мне с теми предметами, в которых я ничего не понимала. На переменах объясняла, как решать ту или иную задачу, перед контрольными кратко пересказывала самую нужную информацию из параграфов. С её помощью я кое-как вытягивала на тройки.
Конечно, наша дружба была странной. «Ия Бостром – лучшая подруга Саши Киселёвой». «Настоящий оксюморон!» – сказала бы наша учительница по литературе. Я совершенно не понимала, чем смогла заинтересовать Ию, почему она из всех девочек в нашем классе выбрала меня. Я старалась оправдывать её доверие, как могла: угощала своими любимыми конфетами, помогала на труде (Ия почему-то никак не справлялась со швейной машинкой).
Мне с ней стало гораздо лучше. Я даже полюбила школу. В конце концов, очень хорошо знать, что ты пять дней в неделю встаёшь в семь утра не ради скучных уроков, нудных учебников и ненавистных контрольных, а ради человека, который тебя понимает.
И теперь было очень здорово, гуляя по парку, думать не о плохом: о том, что я неважно учусь и все учителя от меня отстали, поняв, какая непутёвая, о том, что в рисовании я практикуюсь слишком мало, чтобы стать настоящей художницей. Теперь голова забита совсем другими, хорошими мыслями: есть Ия, есть наша дружба, есть наши долгие и приятные разговоры.
***
В нашей школе существовала традиция – каждый год в Пасхальную неделю подниматься на колокольню соседней церкви. Нарушать её наш класс не собирался, поэтому в среду после алгебры мы отправились в соседней сквер, где находилась церковь.
Погода стояла хорошая – по синему небу плыли высокие кучерявые облака, солнце припекало так, что почти все поснимали ветровки, деревья приветливо зеленели и тихонько шуршали на ветру. Настроение у меня было замечательное: в конце концов, я пропущу ненавистную алгебру, да и с остальных уроков нас обещали отпустить. Ия же, наоборот, будто не радовалась беззаботному весеннему деньку. Улыбка исчезла с ей лица, брови нахмурились, и без того бледное стало совсем белым. Тем не менее, Ия не казалась мне грустной, скорее, задумчивой. К тому же я, настроенная на весёлый лад, не придавала этим переменам особого значения.
В храме было светло и просторно. Иконостас блестел ярким пламенем, горели длинные церковные свечи, а от ликов святых с икон исходило спокойное сияние.
На колокольню мы поднимались по крутой и узкой винтовой лестнице. Я высоты боюсь до ужаса, поэтому шла осторожно, крепко вцепившись рукой в перила.
И вот мы, наконец, забрались на самый верх. Там было ощутимо холоднее, чем внизу, и ветер не такой тихий. А какой оттуда открывался вид! Зелёные деревья, маленькие, будто игрушечные, автомобили и люди, совсем крохотные. Высота теперь не пугала, а казалась величественной. Вот моя школа, размером не больше картонной коробки. Вот мой дом, вот соседние дома, на которые я обычно смотрела только снизу вверх. А теперь я могла видеть их крыши!
Ия не старалась залезть в очередь, чтобы позвонить в колокола, наоборот, она стояла в стороне. Я молчаливо согласилась с ней. Когда подошла наша очередь, на колокольне остались только мы, учительница и звонарь.
По-моему, Ия звонила очень красиво. Я даже почти не дотрагивалась до верёвочек. Или лесок… Я уже точно этого не помню. Зато помню звон Ии – такой глубокий, печальный.
Потом учительница попросила самого звонаря позвонить. Мы с Ией слушали его, затаив дыхание. По сравнению с ним наши попытки звучали до ужаса нескладно.
Мы с Ией вышли из церкви и направились домой. Я не знаю, где она жила, и что-то мне подсказывает – возможно, ей вообще надо было идти в другую сторону. Но она направилась со мной. Из храма Ия вышла ещё более задумчивой.
– Знаешь, Саша, зависть – это грех, но я иногда тебе очень завидую.
Я удивлённо вздёрнула брови. Чему завидовать? Носу картошкой, растрёпанному хвостику, вечно мятой блузке? Ия сама ответила на этот вопрос:
– Ты так хорошо рисуешь. Божий дар, не иначе. Хотела бы я, чтобы и у меня такой был. Вот представь – нас с тобой вдруг не станет. От тебя останутся картины, будут висеть в музеях, и люди даже через сто лет будут смотреть на них и восхищаться. А от меня что? Могилка, и та скоро зарастёт.
Я молчала. Даже не знала, что сказать. Ия обычно не была разговорчивой, а тут вдруг рассуждает на такие философские темы.
– Саша, пообещай мне вот что, – продолжила она, – не губи свой талант. Божьим даром разбрасываться нехорошо, правда?
Я ничего не поняла, но на всякий случай кивнула. На этом мы и разошлись.
Дома я долго думала над словами Ии. К чему она это сказала? Что они значили? Моя рука сама собой потянулась к телефону… и тут я всё поняла.
Я сделала то, чего от меня добивалась Ия. Открыла учебник физики, по которой завтра намечалась контрольная. Этот предмет я так запустила, что даже не знала, какую тему мы сейчас проходим. Подготовилась я, конечно, плохо, но кое-как вытянула на тройку.
Оценки за год у меня вышли плохие, но всё-таки я начала заниматься и уже не чувствовала себя совсем неучем. Благодаря Ие. Она, кстати, больше никогда не заговаривала со мной о чём-то подобном и вела себя как обычно. Только стала ещё более взрослой и какой-то печальной.
Потом начались долгожданные каникулы. Наверное, в другом случае я бы целыми днями шаталась по улицам или занималась ещё какой-нибудь ерундой. Но Ия меня вдохновила. Я теперь поняла, что не совсем уж непутёвая. И в алгебре соображаю, если постараться. Теперь я каждый день по пятнадцать или двадцать минут потихоньку занималась уроками. Конечно, гением в области естественных и точных наук я не стала, но если уж и не догнала свой класс, то наверняка находилась на верном пути.
Долгие летние дни пролетали незаметно. Я ходила гулять (и просто так, и с мольбертом), обошла, наверное, весь город, и ерундой тоже страдала, только уже не в тех количествах, что раньше. Так наступила осень.
Первого сентября я с удивлением узнала, что Ия куда-то переехала и больше у нас учиться не будет. Плакать мне не хотелось, но всё равно было очень обидно – единственная моя подруга вот так просто взяла и бросила меня. Хотя Ию я ни в чём не винила. У неё, наверное, теперь новая жизнь. Новая школа, новые подруги, умные и красивые, а не такие недотёпы, как я. Не хочет вспоминать меня – и пусть. Я бы такую тоже забыла.
Несколько месяцев я ходила подавленной, но всё же перестала думать об Ие. Теперь учёба мне давалась гораздо легче, учителя приятно удивлялись моим новым успехам. Я стала больше рисовать. Однажды мне попался на глаза прошлогодний рисунок, и я, честное слово, сначала его не узнала.
Мои достижения меня радовали, я уже не считала себя такой никчёмной и одинокой, как прежде. Об Ие я вспоминала редко. До одного дня.
Мне тогда уже исполнилось семнадцать. Мы с мамой сидели на кухне. Я поставила чайник на плиту, когда вдруг услышала:
– А знаешь, Ия ведь умерла.
Оказывалось, что у Ии обнаружили какую-то серьёзную болезнь как раз в конце восьмого класса. Она с семьёй уехала в другой город на лечение, но ничего не помогло – пару дней назад её не стало.
Я принялась выяснять подробности – чем именно болела Ия, где сейчас её семья. Мама только пожимала плечами. Больше ничего не знала.
В смерть Ии я долго не верила. Ну не могла такая необыкновенная девочка взять и умереть в семнадцать лет! Я подолгу лежала на кровати, глядя в потолок, прокручивала у себя в голове воспоминания о моей удивительной подруге, и убеждала себя, что, конечно, такой человек не может умереть рано. Может, это мама что-то не так поняла…
Но потом я всё-таки смирилась с её смертью. Долго думала о нашем с ней разговоре после похода в церковь. А ведь она, скорее всего, знала, что больна! Теперь её слова становились ещё более печальными. Ведь Ия наверняка не успела сделать то, что хотела – у молодых людей всегда так много целей, желаний… Что с ней теперь? Она в земле? В гробу? Нет, нет, так ведь нельзя…
С тех пор я много начала думать о смерти. О том, что будет, когда я сама умру. Ию я вспоминала постоянно. Её образ прочно засел у меня в голове.
***
Прошло больше десяти лет. Школу я закончила хорошо. Разумеется, не по всем предметам у меня вышли пятёрки, но это неважно. Главное, что я показала хороший для себя результат.
Я стала художницей, прямо как и хотела. Конечно, не такой знаменитой, как прочила Ия. Тем не менее, меня несколько раз показывали по телевизору, брали интервью для газет, а картины охотно покупали.
Писала я много картин, но больше всего любила портреты. А мой самый любимый – портрет Ии. Я писала его долго, гораздо дольше, чем остальные картины. Всё время мне казалось, что я не могу передать её удивительный взгляд, её незабываемую улыбку. Наконец, портрет был готов, и купили его у меня очень быстро.
Ко мне пришла женщина, удивительно похожая на Ию. Она была одета в длинное белое платье, а её светлые волосы прикрывал кружевной белый платок, будто она пришла из церкви или, наоборот, собирается туда. Женщина долго-долго смотрела на портрет, а потом сказала:
– Красиво. Сколько он стоит?
Уже потом я узнала, что у Ии есть сестра, которая живёт в нашем городе. Это многое объясняло. Но я предпочитаю думать, что это была сама Ия. Такое развитие событий совсем не казалась мне фантастичным. Ия при жизни была необычайным человеком и после смерти осталась такой же.
Я ещё долго думала о жизни и о смерти; о том, зачем человек приходит в этот мир и почему уходит. Пока я, разумеется, не познала тайны мироздания – это величайшим учёным не под силу, а тем более мне. Но кое-что я поняла точно – жизнь Ии напрасной не была. Именно благодаря ей я занялась учёбой, поступила туда, куда хотела, а не куда хватило баллов. Благодаря ей у кого-то в домах висят картины с подписью «А. К», и будут висеть и дарить людям радость через пятьдесят, а может, и через сто лет. Благодаря ей моя жизнь не стала напрасной.
