XI Международная независимая литературная Премия «Глаголица»

В N-ской губернии некогда жил Абрам Васильевич, молодой человек лет двадцати. Просыпался он по обыкновению рано, сразу же заправлял постель и шёл завтракать. На завтрак он употреблял свежайшие круассаны с альпийским шоколадом, был охотен до кофе со сливками. Жена его, Лиля, была женщиной упитанной наружности, любившей мужа, круассаны и ресторан «Москва».

Абрам Васильевич работал в одном театре на Арбате, был его художественным руководителем. Жена его, Лиля — лучшая нянечка во всей Москве, которая некогда воспитала половину нынешних видных столичных деятелей. Лиля очень любила вечерами, припудривши носик и употребив к себе самые изысканные французские духи, нанести визит в театр, в котором работал муж. И жизнь их, казалось, уже отлично устроена, и ничего не сможет сделать их несчастными, если бы не этот случай.

Завёлся в Москве театральный критик, и никто не знал, как он выглядит. Одни говорили, что это низкорослый человек лет пятидесяти, другие утверждали, что это вовсе не мужчина, а очень хорошенькая дамочка, какие в знающих кругах называются «тургеневскими девушками». Нашлись и те, кто, будучи далёким от искусства, выдвигали совершенно невероятное гипотезы, мол этот ваш критик — никто иной, как Хлестаков, коего мы с вами, мой почтенный читатель, хорошо знаем со школьных уроков литературы. Но гипотеза эта, столь безумная, была очень популярна среди обычного, «рабочего» класса жителей столицы. И популярность её объяснялась отсутствием учителей и нянечек, таких например, как мой первый литературный наставник, дорогой мой читатель.

Абрам Васильевич, наш герой, имел на этот счёт свой план. Он считал себя любителем и уважателем русской словесности, а также хотел преподавать ее детям. Абрам решил, что после ухода из труппы театра на Арбате он запишется в высшие курсы, цель которых, по его мнению, была открыть в нем талант к преподаванию.

Наш Абрам Васильевич был по своей натуре борцом за высшие духовные ценности. Будучи на Красной площади, он слушал, о чем говорит нынешняя молодёжь. Однажды наш Абрам Васильевич услышал такой перезказ «Евгения Онегина», повергший его в шок: оказывается, Татьяна Ларина, очень приятная и образованная девушка, встретилась с мсьё Онегиным, будучи уже окольцованной узами брака. Онегин, однако, возбудил в ней чувства такие сильные, что бедная наша Таня совершенно не знала, что ей делать. Не нашед выхода лучше, она решает утопиться, последовав примеру Бедной нашей Лизы.

Абраму повезло, что прямо рядом с Охотным Рядом (обратить внимание на слова, которые в совокупности образуют омонимичную в своём роде пару) находилась фармацевтическая лавка, быстро нашедшая способ утолить лекарствами душевную муку нашего героя.

И критик этот устроился тайным посетителем одного московского театра… Трудно не угадать, какого — конечно того, где Абрам Васильевич служил художественным руководителем. Близилась премьера, а впереди ждала новая постановка. Потому и ходил наш герой по улицам Москвы с целью узнать интересы молодёжи нынешней. Не увидев в их лицах воодушевленности к литературе классической, Абрам решил ставить что-то современное, но назло увлечениям зарубежьем, решил он ставить новую пьесу своего друга Александра Николаевича, которая по задумке должна будет опубликоваться в день премьеры.

Наступил премьерный день, и герой наш, страдавший от бессонницы ночью, с утра был, что называется, огурчиком. В его голове по пути на работу развивались сценарии самые интересные, думал он, мол так и так буду отвечать этому выскочке — критику.

Как и любой другой писатель, не могу я оставить читателя своего без такого приятного занятия, как погружение в атмосферу, царившую вокруг Абрама нашего Васильевича. Другими словами сейчас расскажу я вам, в каком окружении добирался Абрам до работы. Была суббота, вполне приятный день. Солнце светило, впрочем, как обычно, но наступление лета уже ощущалось в воздухе. Центр Москвы был наполнен новенькими французскими и итальянскими ароматами женского парфюма, каким любила пользоваться Лилечка, милая Лилечка. Мужчины, подобные представительным лицам, одеты были в одежды самые парадные: фраки, пиджаки, накрахмаленные рубахи, бакенбарды, цилиндры — во всем это была Москва. Липы зацветали, лавочники торговались, река текла. Впрочем, ничего не предвещало беды.

Дошед до служебного входа, Абрам рванулся окунуться вновь с головой в атмосферу премьерного дня. Но… Всегда в рассказах находится это самое «но»… Его не пустили.

Абрам подумал, что привычный ему консьерж отошёл на минуту, оставив на месте себя молоденького мальчика, постигавшего азы охранного искусства. Но, постояв и подождав немного, Абрам решился спросить:

— Ваше-ство, я тут не много не мало, художественный руководитель, пустите, мол, на работу

— Худрук на верху, вас не знаю

— Как это не знаю, Ваше-ство?? И что за неуважительное «худрук»??

— Мужик, ты чего пристал, иди, куда шёл.

Экая оказия встретилась с Абрамом! Он вышел в сверик неподалёку, присел на лавочку и закурил. Табачный дым, по его наблюдениям, куда лучше помогает справляться с расстроившимися нервами, чем все остальное. Перекурив, вернулся он к грубияну на охранном посту и стал выяснять подробности:

— Как зовут «худрука», как вы смели выразиться, вашего театра?

— Г-н Страдальченко.

— Как Страдальченко? Я ж г-н Ч.!

— А, милок, вам не сказали же! Вас уволили!

— Как?

— Как слышали, идите отсюда, день сегодня трудный, премьера, все такое. Сами понимаете.

— Понимаю…

Всё внутри Абрама Васильевича перевернулось, день перестал вмиг быть солнечным. Тучи вслед за настроением героя нашего сгустились над Москвой и заплакали тёплыми слезами сожаления. Как так произошло, знать не мог даже сам Абрам, очевидно критик тот, коего так он боялся, обошел Абрама своими идеями и взглядами и таки пришёл, что называется, к правлению театром на Арбате.

Как же допустили этого выскочку в премьерный день до художественного? Черт с ним, думать не хочу.

Абрам пошёл в кассу своего же театра и купил последний билет на вечернюю премьеру, на которой должен был блистать.

Набережная Москвы-реки привлекает множество людей, но дождливая погода портит планы людей на это прекрасное место. Планы Абрама ещё большим образом было испортить невозможно, в следствие чего он остался на лавочках один. Так и уснул бедный наш Ч.

Разбудился он каким-то ребёнком, который наинаглейшим образом насмехался над чужим горем вследствие размазывания песка лицу Ч. Сей инцидент нисколько не задел душу Ч., наоборот, он был благодарен ребёнку за своевременное разбуждение. По случаю самому горькому решил Он (отныне Абрам Васильевич Ч. будет мною именоваться так именно, ибо он совершенно потерял лицо и слился цветом с тучами, из которых все еще лил тёплый сожалеющий дождь) зайти в свою любимую лавку с круассанами и потратить последние с собой взятые деньги на любимое лакомство.

Вечерело. «Театр уж полон, ложи блещут» как завещал мсьё Пушкин, вот и Он зашёл на свой балкон, сел без удобств и, только тьма спустилась на животрепещущую публику,… залился слезами. Такими же горькими тёплыми слезами сожаления, что и дождь, будто предвещая все это, выплакивал днем.

Спустя не более получаса, Он вышел из своего любимого дома (театра), бывшего ему действительно некогда роднее, чем собственный настоящий дом. Дождь на улице уже закончился, так же, как и закончились слезы в глазах Его. Вспомнив о круассане — самом теплом, что осталось в его жизни, Он пошёл на ту же лавочку.

Откусив немного и почувствовав любимого аромату, Он, будто зачарован чем, начал спускаться ближе к воде.

Не успев ничего понять, Он бросил на песок, каким кидался днём маленький мальчик, свои карманные часы. Они показывали сорок восемь минут одиннадцатого. Взяв в руки роковой билет, вошёл Он в воды Москвы-реки и скрылся. И никто его больше не видел. Только разводы напоминали о нем, да и они прошли.

Всё проходит. Молодость, любовь, жизнь.