В начале осени, когда на улице еще стояла летняя знойность и духота, молодой человек, сидел в своей комнате, ожидая конца очередного осмотра. Дневная жара совсем отступила. Из приоткрытого окна ветер приносил легкий, почти незаметный, какой-то неясный запах цветов, ставший намного чувственнее и ярче с началом мелкого дождика. Небо затягивалось тучами; наступала прохлада, предшествующая скорому ливню.
Нервно подергивая ногой, юноша сидел на своей огромной и мягкой кровати, оправляя свою одежду, тщательно выверяя каждый сантиметр. Подле большого темного стола, на котором царствовал безупречный порядок, стоял пожилой мужчина; совсем маленький и сутулый доктор, имеющий в себе ту простоту, которая встречается очень редко, ведь такие люди до того поражают своею невзрачностью, что для того, чтобы помнить об их существовании, они непременно должны попадаться на глаза очень часто. Поглядывая за окно через свои огромные очки, он поспешно собирал свои приборы в кожаный чемоданчик, говоря о дальнейшем лечении болезни мальчика с пожилой женщиной. На его морщинистом лице было замешательство, а глаза нервно бегали, пытаясь обратить свое внимание на что-то определенное, чувствуя в том необычайную потребность. Иногда он прерывал свою речь и впадал в ту задумчивость, когда все становится отдаленным и чуждым, обдумывая все то, что он хотел сказать, с еще большей опасливостью. Молодой человек своими большими зелеными глазами, смотрел на старика, высматривая каждую деталь в его костюме, презрительно хмыкая, видя всю неряшливость в его образе: поношенное платье и затертые брюки, запылившиеся туфли, старые и явно дешевые часы, а также совсем глупые очки с большими и толстыми линзами. «Да, этот доктор, должно быть, знает множество занятных вещей, однако он выглядит ущербно, не идеально и совсем неподобающе для хорошего человека!» — улыбнулся он странною улыбкой и закончил свою оценку, занимаясь уже совсем другою мыслью.
Юноша был далеко от того, что ему говорили о здоровье, он вовсе и не старался запомнить хоть что-либо, даже несмотря на то, что эти наставления касались его самого. Слова множества докторов, лиц важных и разбирающихся в своем деле, нисколько не интересовали его, уже изнемогавшего от скуки и неопределенности. Без всякого стеснения он демонстрировал свою незаинтересованность и неуважение к кому-либо. Взгляд был неподвижен и надменен, в нем было одно непомерное презрение к этим людям, толкующим об одном и том же, но которым не удавалось достичь хоть каких-либо успехов. В его бездонных глазах таилась какая-то идея, не дававшая покоя долгое время, которая каждый раз усиливала его раздражительность и рассеянность. В моменты, когда она одолевала его разум, лицо становилось все болезненнее и напряженнее. И не было у него никогда сладости в облике, не было и легкости, свойственной молодым, казалось, что он с самого появления на свет был обречен страдальческой судьбой. С каждым днем он становился злее на всех тех, кого считал своим недругом, выискивая в них враждебность, тех, кого он подозревал в насмешливости к его положению.
Невзирая на простор комнаты, а также на прохладный ветерок из открытого окна, ему было как-то душно и даже слишком жарко, а внутри как будто что-то сковывало грудь. Красные пятна на щеках казались еще более яркими, чем обычно. Темные круги под глазами стали темнее, а веки с каждой минутой все тяжелее и тяжелее.
Его старый лечащий доктор и тетушка давно покинули комнату, а он все сидел и сидел, глядя в какой-то отдаленный угол. Его передернуло от злости и отвращения, которые уже долго копились в нем, и которым только нужен был малейший повод, чтобы вылезти наружу. Он поспешно спрыгнул со своей постели и начал суетливо ходить по комнате, ероша свои волосы, пытаясь отыскать ту мысль, которая так задевала его чувства и не давала покоя. Однако вся обстановка комнаты его раздражала, словно давя со всех сторон. Мебель, казалось, теперь стояла не на своем месте и мешала ему, все было не так, не в том порядке, как нужно было, и становилось слишком броским. Невероятная злоба одолевала его при осознании того, что нужно будет прожить ещё один отвратительнейший день, полный однообразия и напыщенности. Ничто другое не могло уже скрасить эту мысль, впрочем, совсем не новую. И вот он снова и снова прокручивал это в своей голове, не зная зачем, для чего это, однако в каком-то смысле это доставляло удовольствие. Эта рутина вечно сковывала по рукам и ногам, однако жить было немного легче, когда понимаешь, что вероятность страшного происшествия становится значительно меньше.
Что-то тяжёлое, точно налитое свинцом и совсем непонятное, присутствовало в самом теле; он вышел из комнаты и присел на первый встретившийся стул, находящийся в коридоре, и глубоко задумался. В такие блаженные моменты нарочно обманываешь сам себя, притворяясь, что ты уже не обременен этим телом. Ему потребовалось несколько попыток, чтобы снова начать двигаться к выходу. Медленной походкой, словно совсем обессиленный болтовней и, казалось, бессмысленным блужданием, даже в какой-то нерешительности он пошёл к двери, ведущей в сад. Вся обстановка вводила в какую-то меланхоличную задумчивость, которая создавала ощущение потерянности с некоторым волнением, щекотавшим душу, однако оно никогда не перерастало во что-то большее. Голова ходила кругом, в ушах раздавался шум, который не то приятный и мягкий, не то совсем противный, словно кто-то скребется в укромных уголках души. Спустившись по узкой и витиеватой лестнице на первый этаж, он прошел чуть дальше к широкому зеркалу, в котором можно было увидеть себя в полный рост. Снова оправив свой костюм, он принялся разглядывать свое лицо, словно видел его впервые. Взъерошенные рыжие волосы торчали в разные стороны, а веснушчатое лицо выглядело грязным, словно все оно в пыли. Он выглядел уныло: «Совсем недавно я ругал того мужчину за его неряшливость и уродливый вид, а ведь я сам неидеален… Какое же у меня лицо неправильное… Отчего у меня такая чернота под глазами? Какой ужас!» — он встрепенулся, нахмурил свои брови и начал что-то неразборчиво бубнить, таким образом стараясь отвлечь себя от того, о чем он считал ненужным думать. Он быстрыми шагами направился к выходу, однако, опомнившись, остановился около распахнутых дверей, ведущих в зал. Он помолчал и притаился за стеной, вслушиваясь, нет ли там кого-нибудь. Решив, что в комнате никого нет, он хотел поскорее выйти в сад, остаться одному, забыться в своих мыслях и никого не видеть. В тот же момент послышался достаточно громкий, но тем не менее спокойный голос.
— Стефан, прошу тебя, оставь это ребячество и перестань прятаться от меня за этой стеной. Подойди ко мне.
Услышав свою тетушку, он послушно вышел, несмотря на большое нежелание видеться и говорить с этой женщиной. Она сидела в большом кресле недалеко от камина, вытянувшись, расправив свои плечи и подняв высоко голову. Во всем образе ее была четкость и правильность, какою сама она и являлась. Ее строгий нрав знали все и никто не смел противиться ей, а безукоризненное следование правилам соблюдалось всеми в этом доме.
— Я надеюсь, ты не забыл о своих занятиях, совсем скоро прибудет учитель, который будет учить тебя игре на пианино, ты знаешь это. Я делаю это для тебя и я хочу, чтобы ты был прилежен, ты понимаешь, что это очень важно. — она помолчала некоторое время, оценивая взглядом Стефана, а затем тяжело выдохнула. — И прошу тебя, убери это выражение твоего лица! Доктор меня уверял в том, что поправит твое здоровье, по крайней мере, вероятность удара будет меньше.
Она встала с кресла и направилась навстречу к юноше. Положив свою руку ему на плечо и взглянув на него сверху вниз, добавила: — Прогуляйся в саду, это будет тебе на пользу. Только не забудь о своем уроке.
Слова тетушки еще сильнее раздражили Стефана и задели его самолюбие. «И вот она снова разговаривает со мной словно я ничего не понимаю! Словно я какой-то дурак! Ей совсем нет дела до меня и моего здоровья! Она растит меня как свою игрушку! Это позор!» — он рухнул на ближайшее кресло и накрыл свою голову руками, не желая больше никого не видеть и больше никуда не идти. Больше ничего его не занимало кроме очередного оскорбления себя этой женщиной. Он каждый раз чувствовал, будто у стен этого дома вырастают глаза, которые пристально за ним наблюдают, ожидая чего-либо. Вскоре он совсем забылся; какое-то продолжительное время он лежал в той же позе, совсем не шевелясь. Иногда он сквозь сон слышал какие-то неясные звуки, что-то мерещилось и создавало странный шум, однако ему ничего не удалось понять из того, что ему слышалось. Несколько раз он порывался привстать и оглядеться, но что-то тяжелое не давало ему подняться. Словно в жару в голове появлялись отголоски неразборчивых мыслей. «Интересно… Когда мое сердце подведет меня и перестанет работать? Будет ли мне больно? — последовала долгое затишье среди потока разных вопросов. Какие-то звучали громче, какие-то тише, однако сейчас все перестало. — На свете столько вещей, которые я, возможно, не смогу увидеть…»
Вдруг где-то далеко, в передней, послышались чьи-то голоса, они постепенно становились все слышнее и слышнее, оживленный смех звучал уже совсем близко, но вскоре все прервалось. Стало настолько тихо, что Стефан усомнился в том, что вообще что-либо происходит. Сон совсем оставил его, но он продолжал лежать в кресле с закрытыми глазами. Теперь он заметил равномерное тиканье больших часов, а также шум дождя за окном, который, видимо, продолжался уже какое-то время. Открыв глаза, юноша заметил какого-то незнакомого человека, высокого и широко улыбающегося. Этот мужчина разглядывал пианино. Замерев на одном месте, он не отводил свой взгляд от него. Стефан никогда прежде не видел его и он до сих пор все не мог понять что тот делает в его доме, сердце забилось сильнее, как будто предчувствуя что-то нехорошее. Мальчишка сорвался с места, чуть не свалившись набок от резкого подъема и, вытянувшись, как игрушечный солдатик, встал. Мужчина наконец-то обратил на него внимание.
— Здравствуйте! — громко и четко проговорил Стефан. Сонное состояние окончательно покинуло его, и к нему потихоньку начали приходить догадки о том, что этот незнакомец может быть его учителем. Он выглядел очень привлекательно и элегантно, а неисчезающая с лица приятная улыбка заставляла проникаться к нему доверием. Не известно отчего, Стефану хотелось выказать уважение этому человеку и поскорее услышать его.
Ответа не последовало, он все так же продолжал смотреть на него, словно выжидая чего-то. Никто больше ничего не сказал, они так и продолжили стоять и всматриваться друг в друга, был слышен только шум дождя, который постепенно усиливался. Наконец Стефан больше не смог терпеть этого, он почувствовал себя снова оскорблённым и униженным, он нахмурил свои брови. Ему казалось, что он остался обманутым, только неизвестно в чем и неизвестно кем, чувство враждебности неизбежно возрастало, но вдруг мужчина заулыбался еще сильнее.
— Прошу, садись, — радостным и мягким тоном он пригласил юношу присесть на банкетку, что стояла подле пианино и сам поспешно сел на нее. «Он, должно быть, ненормальный… Почему он не назвал своего имени?» — пронеслось в голове у Стефана, но тем не менее он послушно сделал то, о чем его просили. Сев на банкетку, он расправил полы своей одежды и поправил топорщившийся жилет, после чего сложил обе свои руки на ноги, ожидая того, что ему скажут делать дальше.
— Молодец, а теперь сыграй что–нибудь! — еще более задорным голосом сказал мужчина.
Стефан растерялся и сначала не понял, что именно от него требуется, он некоторое время ожидал названия композиции, и, все-таки не дождавшись ответа, протянул свои руки к клавишам и начал играть то, что первое получилось вспомнить. Но через мгновение его остановили.
— Нет, так не пойдет. — прервал его мужчина.
Юноша вернул свои руки в прежнее положение. Терпение постепенно кончалось, он тяжело выдохнул. Снова воцарилось продолжительное молчание, и, повернув свою голову, Стефан вновь увидел то же лицо. Больше никакого воодушевления не было, а при виде этого мужчины больше казалось, что перед ним какая-то обезьяна, а не человек, готовый учить музыке. И тут мальчишка услышал громкий и завораживающий смех, он окончательно потерял дар речи и понимание того, что ему стоит делать: продолжать злиться на него или рассмеяться в ответ от глупости и странности сложившейся ситуации.
— Отчего такая гримаса на твоем лице? Я не собирался тебя ругать, тогда откуда такое напряжение в твоих движениях и мыслях? Нет ничего более ужасного, чем ограниченность музыканта, а в тебе она просто блещет! — мужчина залился новою волной смеха.
Теперь Стефан запутался еще сильнее, он не знал что ему делать и как реагировать на эти слова, но он понимал, что его оскорбили, поэтому следовало бы объясниться, правда, пока что не понимая в чем. Однако он больше ничего не смог сделать, оставалось только продолжать наблюдать за этим чудаком.
— Неужели передо мной сидит маленький мальчик-солдатик, которого научили лишь действовать по четкому плану, но никак не чувствовать своих желаний? Это очень прискорбно… — он наконец-таки успокоился и уже спокойным тоном продолжил. — Прошу, закрой свои глаза и послушай то, что я сейчас сыграю тебе, а после ответь мне, что ты чувствуешь!
Та злость и раздраженность, которая была прежде, совсем исчезла, а на смену пришла одна заинтересованность. Мальчик закрыл свои глаза. За окном продолжал стучать дождь. Какое-то время он с трепетом ждал, словно именно эта музыка должна была ответить на все вопросы, которые так долго мучили его. Он одновременно ругал себя за эту заинтересованность, точно маленький, несмышленый ребенок, ожидающий невообразимый сюрприз от родителя.
Услышав первые ноты, разливающиеся по всей комнате и заполняющие собой все пространство, Стефан вздрогнул от чувств, которые начали заполнять его. Ему стало любопытно, отчего его сердце так отзывается на эту мелодию, которую, казалось, он знал все это время, которая сопровождала его всю жизнь. Он все сильнее удивлялся тому, как этот мужчина узнал его душевное настроение, как ему удалось подстроиться под него. Юноша все хотел разгадать секрет этой игры, понять, что это такое, но ничего не выходило, она зачаровывала без возможности опомниться. Эта музыка сочетала в себе звуки, которые постепенно растворялись в других, совершенно необычных и непохожих на друг друга, а также протяжные и высокие ноты. Игра была спонтанной и разъяренной, при этом печальной и тоскующей. Он потерял счет времени…
Мужчина закончил, плавно убрав свои руки с клавиш. Он с любопытством взглянул в лицо мальчика, ожидая, что тот будет делать дальше.
Совсем неожиданно для себя, Стефан, не открывая своих глаз, расхохотался таким заливистым смехом, каким не смеялся еще никогда. Он смеялся долго и громко, сам не понимая от чего. Он наконец посмотрел перед собою, храня молчание. Слезы потекли из его глаз; он понял ту правду, которую так усердно прятал в себе. Он все понял. Страх перед смертью и жажда к наслаждению от жизни захватили его…
