XI Международная независимая литературная Премия «Глаголица»

-Ну, чего тебе рассказать? Помнится, в детстве ты больше всех мои истории любил слушать, — задумчиво сказал дядя Миша, немолодой уже мужчина с короткой бородой и шикарными гусарскими усами, в которых начинала поблёскивать точечная седина. Я неопределённо повёл плечом.

– Я ведь не Оле Лукойе, чтобы сказки блудным детям читать, — ни к кому не обращаясь, продолжал дядя.  Я насупился.

-Я не дитё, — пробурчал я, от необходимости занять чем-то руки вцепляясь в чашку с уже остывшим чаем. Дядя хмыкнул в усы. Помолчали.

— Я когда в армию на срочную поступил, — вдруг снова заговорил дядя. Я насторожился. Ещё с детства я крепко запомнил, что он почему-то не любил рассказывать о своей срочной службе в армии. Когда потом решил свою жизнь с этим связать и без малого двадцать пять лет провёл на русско-китайской границе – это сколько пожелаете, тут истории никогда не иссякали, но стоило маме или бабушке попросить рассказать детям что-нибудь об Украине, куда его впервые направили отдавать долг Родине в восемнадцать, дядя как-то сразу становился замкнутым и хмурым.

– Меня тогда на Карпаты определили, на границу, — продолжил он, отрешённо глядя в окно. — Армия-то тогда была ещё советская, ну, и границы, соответственно. Гарнизон небольшой, людей вокруг почти нет, так пара деревенек. Тихо, спокойно – мы с поляками ещё якшались, так что они и не бузили. Мы там целыми днями от скуки кузнечиков ловили да по банкам палили. Мне это потом помогло, я, уже когда на Дальний Восток уехал, несколько раз лучшим снайпером дивизии становился. И вот как-то отправили меня на обход территории. Начальство знало, что я сам с Кавказа, так что я у них главным спецом по горам считался. Ну, а мне-то чего? Живи и радуйся. Я ведь и вправду в своё время к бабке в соседний аул по горам пешком каждую неделю ходил в одиночку. А чего бояться? Каждый камень знакомый, каждая ветка, да ещё и дед перед уходом винтовку всучит «для спокойствию». А Карпаты – это всё-таки не Кавказ, старик – он и повыше и покруче будет. Да и люди там другие. В общем, пошёл я в дозор без всякой паники, пусть и один – напарник мой за день до этого ягод каких-то местных объелся, у него аллергия на всё лицо и высыпала, лежал, лихорадил. А меня чёрт дёрнул отмахнуться и одному пойти, хотя и не положено было. Надо сказать, у нас там в то время чертовщина какая-то со связью творилась. Наш радист тамошний, Будрыс, не то литовец не то из местных кто, всё плевался и говорил, что радиоволны как будто кто-то сачком собирает, а потом вытряхивает не там где нужно. Даже случай один был забавный. Отправил Будрыс сообщение в соседнюю часть, попросил подкрепления. У нас тогда в одной деревеньке румыны придурковатые объявились, вроде как террористы. В количестве две штуки. Прибежали и давай в воздух из автоматов палить да орать что-то по-своему. Деревенские к нам посыльного и отправили. Наши чего-то перепугались и решили для покоя попросить ещё людей. Сообщение отправили, а ответа нет. Ну, на нет и суда нет. Сами как-то разобрались. Оказалось, что у этих двоих с головами что-то не в порядке было. Всё прошло тихо, без шума и пыли, мы уже успокоились. И тут дня через три заезжают к нам одна за другой три бронированных машины, из них выскакивают восемь взмыленных солдат, вооружённых до зубов, и с ходу начинают кричать, что, мол, у нас тут такое случилось. Мы в непонятках, говорим, ничего, нормально всё.  В общем, как потом выяснилось, наше сообщение не в соседнюю часть отправилось, а аж в Киев. Там перепугались, пытаются с нами связаться – связи нет. Ну, они скорее сюда. Долго потом нас ругали, мы их с каких-то там учений сдёрнули. Первым, понятное дело, Будрыс под раздачу попал. Да только он как ткнул в свой аппарат и объяснил популярно, что он чисто технически не может так далеко сообщение отправить, от него и отстали. Черт  знает что, в общем. Ну, так вот, о чём я там рассказывал? А, да. Вот иду я, значит, проверяю. Тихо всё, народу никого, только где-то далеко-далеко пастухи на своём наречии перекрикиваются, а так вообще людей нет…..

   Миша неспешно шёл по незаметной горной тропке. Вокруг мягко шелестела трава, деревья перешёптывались друг с другом, тихо щебетали птицы – природную прелесть нарушало только лязганье автомата за спиной. Всё вокруг было очень живое и очень зелёное, даже не верилось, что так бывает. Внезапно, за спиной что-то хрустнуло. Миша мгновенно обернулся и вскинул автомат. Маленький крольчонок удивлённо посмотрел на чёрный ствол и подёргал ушами. Парень хохотнул и убрал автомат.

— O wy, co mieszkacie w wodzi, siostry moje Switezianki… (строчка из стихотворения А. Мицкевича «Рыбка» прим. авт.)

Миша резко развернулся на пятках. Посередине большой поляны, на громадном сером камне – парень готов был поклясться, что секунду назад там никого не было – сидела девушка, расчёсывая длинные, почти до пят, чёрные волосы костяным гребнем. Девушка пела. Тихий голос, прозрачный, словно вода в горном ручье, разливался по округе, казалось, заставляя даже ветер замолкнуть, чтобы не нарушать очарования грустной песни. Миша оцепенел. Девушка обернулась к нему, улыбнувшись, спрыгнула с камня и медленно двинулась в его сторону, продолжая улыбаться.

— Эй, ты чего, — пробормотал Миша, отступая на шаг назад. Девушка ещё шире улыбнулась и шагнула к нему. От её улыбки юношу пробрало холодом.

— Не подходи, — вдруг, неожиданно для самого себя, прорычал Миша, направляя на девушку автомат. Она заинтересованно склонила голову набок и осторожно коснулась ствола.

— Ой! – вдруг пронзительно вскрикнула девушка. – Ой! – ещё раз закричала она и по-детски дунула на палец.

— Больно?  – буркнул Миша, опуская автомат. Незнакомка кивнула и продемонстрировала ему ладонь. По пальцам, которыми она коснулась ствола, расплывалось пятно лёгкого ожога. Миша не без опаски дотронулся до оружия. Металл был, как и полагается, совершенно холодным.

— Их… ну, пальцы, то есть… их это… водой надо… холодной, — рассеянно пробормотал он, глядя на красные пальцы девушки. – У меня нет, но тут озеро рядом… Могу проводить.

 Неизвестная отрицательно покачала головой и…

— Исчезла. Как испарилась. Только что тут была, а теперь нет, — произнёс дядя, в задумчивости катая по столу карандаш. – Я в часть вернулся, а сам всё об этой девчонке думал. И до того додумался, что влюбился в неё по уши. Ну, то есть, я тогда так подумал. Уж такая она была красивая, такая необычная, такая… беззащитная, что ли…

— Ага, знаю я таких беззащитных, — хмуро буркнул я. – У неё карандаш сломается или молния на куртке заест – тут же глаза на мокром месте и «Ой, Пашенька, помоги мне, пожалуйста, я такая неуклюжая!»

— Дурак ты, Пашка, — хмыкнул дядя Миша. – Маленький ещё, потому что.

 Я хотел было возмутиться, но дядя уже продолжал рассказ:

— Ну, вот я, такой весь влюблённый, стал сам на обходы напрашиваться, всё встретить её надеялся. По гарнизону даже слухи поползли, что, мол, девушка у меня в соседней деревне. Ха, смешно!

— И что, встретил? – спросил я, уже немало заинтересованный.

— Встретил, — кивнул дядя. – Недели через две, наверное. Мой товарищ отошёл по известной необходимости, а я решил его у озера подождать. Было там такое. Маленькое, с одного берега до другого доплюнуть можно, да и не то, чтобы очень глубокое, но зато чистое. Только я к нему вышел, смотрю: она на берегу сидит. Снова волосы чешет и песню свою тянет, печально так. Я к ней подошёл, рядом сел, а она замолчала. Смотрит на меня и улыбается. Я её расспрашиваю, кто она, откуда, а она молчит, как будто издевается. Только я собрался на неё обидеться, как что-то дёрнуло меня на озеро полюбоваться. А день тогда был хороший: солнце светит и не ветерка. Озеро всё вокруг как зеркало отражает. Ну, как «всё»… Лес отражает и небо с облаками, меня с автоматом, одуванчик на берегу. А её нет. И тени у неё не было, хотя солнцу до зенита ещё далеко было. А она улыбнулась и за руку меня взяла. А руки холодные, прямо-таки ледяные. Я и струхнул. Брякнул, что меня товарищ ждёт, и со всех ног рванул куда подальше. Веришь ли, никогда так быстро не бегал, ни до, ни после…

     В часть Миша вернулся в растрёпанных чувствах. Кое-как заставив себя пообедать, он побрёл в радиорубку, надеясь посоветоваться с серьёзным и внимательным, а, к тому же, по слухам, неплохо разбирающимся во всякого рода чертовщине Будрысом. Рубка, представлявшая собой маленький деревянный домик с одним единственным оконцем под крышей, была захламлена донельзя. За большим столом, заваленным малопонятными предметами всех форм и размеров, стоял Будрыс и ковырялся отвёрткой в каком-то массивном аппарате, периодически помогая себе крепкими словами. Увлечённый работой, прихода Миши он даже не заметил. Тот вошёл внутрь и тихо опустился на трёхногую табуретку.

— Будрыс! – наконец решился позвать он. Радист вздрогнул, отвёртка дёрнулась и соскочила. Неизвестный аппарат зашумел и выплюнул сноп искр. Будрыс схватился обожжёнными пальцами за мочку уха.

— С ума сошёл?! А если бы меня током ударило! – напустился он на товарища. Миша извинился, пусть немного скомкано, но литвина это, кажется, успокоило. Отодвинув аппарат в сторону, он уселся на стол и, немного на нём поёрзав, поинтересовался:

— Ты так просто пришёл или случилось что?

— Случилось. Ты только не смейся, — вздохнул Миша и как можно более подробно рассказал другу о необычной девушке. Будрыс выслушал его неожиданно серьёзно. Когда Миша закончил, он покачал головой и сказал:

— В нехорошую историю ты попал, дружище. Девушка эта явно не человек.

— И кто же?

— Не знаю, — повёл плечом литвин. – Может мавка, может русалка, а может ещё дрянь какая. Нечисть, одним словом.

— Ну да, конечно, — фыркнул Миша, уже пожалевший, что обратился к нему. Будрыс насупился.

— Слушай, что тебе ещё надо? Ты спросил, я ответил.

Оба замолчали.

— Слушай, ты крещёный? – через несколько минут спросил Будрыс.

— Нет, конечно, мы в какой стране живём.

— А вот я крещёный. Бабка православная окрестила. Но это не важно. В таком случае, перекрестить эту девушку, если ещё раз встретишь, советовать тебе не буду – не поможет. Но ты можешь в неё солью кинуть.

— Что ты за околесицу несёшь?! – подскочил с места Миша. – А если она нормальный человек? А я в неё солью!

— Если нормальный человек, то ты извинишься и объяснишь ситуацию. Можешь даже беззастенчиво обвинять во всём меня. Если девушка действительно нормальная —  поймёт, — спокойно откликнулся радист. – В общем, я всё сказал, а делать или не делать – это тебе решать. Иди отсюда, мне по твоей милости всё с начала нужно начинать, — сказал он, демонстративно отворачиваясь к аппарату. Миша фыркнул и вышел из рубки.

   На следующий день Мише вверили обязанность часового на посту недалеко от части.  Он стоял у хлипкой будки с окошком, раскрашенной черно-белыми полосками на манер зебры и задумчиво глядел на голубое небо и маленькие облачка, чинно уплывающие за горизонт.

— Миша…, — тихо-тихо позвал кто-то. Юноша вздрогнул. Перед ним стояла та самая незнакомка в длинной льняной рубахе. Девушка улыбалась. По телу Миши пробежали беспокойные мурашки. Боясь лишний раз пошевелиться, он нервно нашаривал в кармане бумажный пакетик. Девушка сделала шаг вперёд. Миша дёрнулся и с размаху кинул в неё горсть ядреной сероватой соли. Девушка страшно завизжала и схватилась за лицо, вмиг покрывшееся жуткого вида язвами, а через секунду исчезла, словно никогда её и не было…

—  Ни я, ни кто-либо ещё её больше не видел. И помех вроде как меньше стало, — сказал дядя, глядя в окно на тонущие во мраке дома и застиранное покрывало беззвёздного неба, запачканное дымом заводских труб. – Только знаешь, я всю жизнь жалел, что это сделал. Сначала Будрыса винил, потом понял, что сам дурак, раз самому себе не верил. И вот что странно: мне в последнее время эта девушка мерещиться стала. Как живая, стоит и улыбается. Я уже даже к психиатру ходил, он говорит, что всё нормально, никаких отклонений.

— Страшно? – поинтересовался я.

— Уже нет, — улыбнулся дядя Миша. – Уже нет…, — задумчиво повторил он.

***

Я спускался по ступенькам дядиного подъезда. От его историй меня пробирало явным холодком, так что тёмный подъезд казался ещё темнее и жутче. Но чем ближе был первый этаж и входная дверь, тем спокойней становилось на душе. Пахнуло цветами. Я замер, занеся ногу над предпоследней ступенькой лестницы. Рядом со старыми почтовыми ящиками, на далеко не живописном фоне поцарапанной двери стояла удивительной красоты девушка в длинной льняной рубахе с вышивкой. Кончики гладких чёрных волос мели бетонный пол. На щеке у незнакомки красовался старый, зарубцевавшийся шрам от страшного ожога. Она стояла передо мной, чуть склонив голову на бок, и улыбалась…