XI Международная независимая литературная Премия «Глаголица»
Это был далекий 1938.
Год изменений и перемен для всей Европы.
Год, послуживший началом для будущей войны.
Год, перевернувший миллионы жизней.
____________________________________________
Маленький темный силуэт появляется на горизонте светлой, залитой солнцем, улочки старого Мюнхена.
Когда глаз привыкает к яркому солнечному свечению, мы видим в его руках детские тёмно-зелёные сандалии, с блестящей на солнце металлической застёжкой.
Таинственный силуэт аккуратно сходит с уже желтеющего газона и медленно ступает носком босой ноги на горячий, нагретый за день асфальт. Но он настолько горяч, что загадочная тень перестает быть загадочной… Раздаётся заливной смех, характерный только для наивных нетронутых душ — детей. Ребёнок возвращается на знакомую траву, чья прохлада, после обжигающего асфальта, кажется совсем непривычной, и даже вызывает мурашки по детским коротким ручкам. И в этот момент маленький мир внутри переворачивается. Перед глазами два светло-голубых солнца, чьи лучи проникают в самую глубь сердца.
***
Это мальчик Адам, с чудеснейшими глазами и кудрями, которые так нравится трогать соседской малышке — Агнесс.
Она, её родители и старшая сестра Анна пару дней назад переехали в этот район старого Мюнхена, где были собраны офицерские семьи со всей Германии. Дети ещё не успели познакомиться, но четырёхлетняя Агнесс сразу подметила соседа, с его замечательными, такими забавными кудряшками. В отличие от младшей сестры, Анну мало волновали волосы соседского мальчишки, её покорили те самые глаза. Девочка не понимала, что с ней происходит, когда ловила на себе взгляд этих глаз: её бросало то в жар, то в холод, на лбу выступал пот, по грациозной осанке, по-королевски прямой спине, пробегали мурашки, а в районе предплечий и ключиц возникало странное ощущение то ли щекотки, то ли холода. Это пугало её. Впредь, она старалась избежать Адама, точнее его пленительного взгляда.
Шли дни, недели. Лето подходило к своему унылому завершению. Близилось новое начало — начало школьных будней, первых в жизни семилетней Анны Майер. Нельзя сказать, что девчушка была готова ворваться в школьный мир, наполненный детскими голосами и по-учительски строгими нотациями, но она определённо ждала этого. Её мать, Хельга Майер, добродушная, умная, хозяйственная, и, к слову, до безобразия «идеальная», собрала дочь по всем стандартам того времени: темные, но выцветшие от солнца волосы женщина собрала в косы, прибрав их к вискам, а затем переделав их в две корзинки, которые так напоминали Анне те, с которыми Адам ходил в лес каждые выходные. Аккуратные, будто по линеечке, отглаженные серый сарафан из грубой ткани, напоминающий мешок из-под картофеля, стоящий в старом, всегда наводящем страх сарае, кружевные манжеты на рукавах и доведённый до идеала белый воротничок. По всей своей сути этот день был обыкновенным для всех детей, уже переступивших школьный порог однажды, но для Анны это событие стало чем-то необычайным, тем, что прочно засело в её памяти ещё надолго.
***
После завтрака она то и дело слышала вздохи матери из гостиной: она жутко нервничала, ведь дочь опаздывала в свой первый школьный день.
— Милая, торопись! Я совсем не хочу, чтобы тебя приняли за непунктуальную особу. Знаю, знаю. Приличным девушкам принято немного опаздывать, но на светские мероприятия, а не в школу.
Мама Анны всегда воспитывала её как утончённую леди королевских кровей. С детства приучала к царской манерности, классической музыке и к иностранным языкам. Сама Хельга по образованию была учителем французского языка, но из-за высокого оклада мужа ей не приходилось работать. Она полностью посвятила себя воспитанию дочерей и отдалась урагану бытовых хлопот, которые, конечно, не доставляли столько удовольствия как речь и музыка Франции. Муж Хельги, Рольф Майер, служил офицером запаса. Его военная закалка и строгость не оставляли должного следа на воспитании дочерей. Отец был в постоянных военных командировках, а по приезду домой мало интересовался успехами дочерей в игре на рояле, рисунками, нарисованными Агнесс, и прочей деятельностью, которой было принято заниматься детям тех лет. И вот, пришло время выходить во двор, ступать тонкой ножкой на ковёр из сухих листьев, опавших за последние недели августа. Заспанная Агнесс держала двумя рукам тяжёлый тёмно-синий ранец, который папа привёз сестре из очередной поездки. Он купил его толи в Лондоне, толи в Варшаве. Впрочем, девочки давно сбились со счёта, какой город отец посетил за последнее трудовое путешествие. Да и это в один момент стало неважно. Анна, поцеловав маму в обе щеки и забрав ранец у сестры, вышла на улицу. Она видела как десятки детей, пиная опалые желтые листья под ногами, шли в сторону местной школы.
***
В этой толпе новоиспечённых школьников ею были замечены знакомые кудри. Она вновь вспомнила их обладателя и его волшебный взгляд. Снова и снова эти странные ощущения, дополненные теперь и слабостью в ногах. Неутомимое желание скрыться, спрятаться, недолгая паника, переходящая в страх. Страх власти этого взгляда.
Первый школьный день пролетел быстро и легко. Игривые мальчишки, которые так любят поиграть в футбол на школьном дворе во время перемен. Красивые девочки с аккуратно собранными во всех разнообразиях волосами и цветными лентами в них.
Кто-то из них играл в классики, кто-то прыгал на скакалке, но больше всего внимание Анны привлекла причудливая девочка с параллельного класса по имени Дина, которая каждую перемену что-то ела. Анна дивилась: «И как в неё только влезает?».
Но главным занятием Анны были отнюдь не классики, шашки, и даже не поедание булочек, а внимательное наблюдение за обладателем двух бездонных голубых океанов вместо глаз, в которые она ныряла с головой.
***
Это увлекало её, становилось интересно понять, что же волшебного таится во взгляде Адама. Так шли дни и недели. И вот, казалось бы, обычный день, 30 сентября, мама вместе с Агнесс должны были забрать Анну из школы, но этого не происходит. Девочка простояла в школьном дворе порядка часа, пока её ожидание не прервал чей-то до боли знакомый голос. Она обернулась…
Мгновение… И снова эти жуткие ощущения, а сердце бьётся так часто, будто сейчас выпрыгнет из маленькой грудной клетки. Снова эти глаза, способные бросить её на определённый промежуток времени назад. Например, вернуть в тот день, когда он возвращается с прогулки, а она наблюдает за ним в окно. Снова тот холодок, который он был способен пускать из своих голубых глаз, достигал всех глубин её души, проходя и сквозь слои кожи, и через рёбра, издавая лёгкие потрескивания, финишируя внутри красной мышцы, благодаря которой и появлялись эти глухие ритмичные постукивания в висках.
— Ты в порядке?
Столько мыслей пробежало в тот момент в её голове. Их было трудно собрать в одно целое, поэтому из её уст не могло вылететь ничего кроме комканого:
— Я? В-в-в по-о-рядке?
— Да, все хорошо? — настойчиво повторил он. — Может мне стоит проводить тебя?
— Нет, — сказала она, не сомневаясь ни на секунду.
В голове была только одна мысль: «О, эти удивительные глаза».
И он молча ушел. А она стояла там, как осинка в соседней школьной аллее. Также легко развивались её волосы, как листья молодого дерева на ветру, и также беззвучно плыли в её голове мысли и образы его, уходящего в горизонт пришкольной аллеи.
