XI Международная независимая литературная Премия «Глаголица»

Где-то здесь была дверь

“В действительности всё иначе, чем на самом деле”

— Антуан де Сент-Экзюпери

Где-то здесь была дверь. Где-то здесь.

Я молча стоял у стены и демонстративно стучал по ней, будто хочу там что-то найти. – Замуровали! — сказал я и пнул её ногой, — ничего не понимаю.

В этом длинном коридоре были светлые голубые стены и старые деревянные окна, крашенные белой краской и обклеенные малярным скотчем. Он видимо не сильно помогал, потому что очень уж сильно поддувало в рамы. В здании пахло сыростью и местами плесенью, на туманной улице валил хлопьями снег. Было пасмурно, но очень светло. Был полдень. Жаль конечно, что тогда мне было всё равно. Я минут пять ёрзал по стенке, а потом упал со звоном в ушах то ли от голода,то ли от холода и провалился в небытие.

Как говорил Фридрих Ницше: “Преимущество плохой памяти состоит в том, что одними и теми же хорошими вещами можно несколько раз наслаждаться впервые”. Такой редкостной пакостью я не страдал (к сожалению). Разные детали моей жизни забирались ко мне в голову и крутили свои киноплёнки на шестерёнках моего сознания. Теперь у меня их целый склад, хоть в банки закатывай. Некоторые киноплёнки быстро выходили из строя и выкатывались прямо через глаза ручьями, другие прилипали к черепной коробке так, что ни одним ножиком для пластилина не отскребёшь. А остальные путались между собой.

Когда я проснулся, было всё ещё светло. В правом ухе стоял тихий шум, будто я прикладывал к нему большую ракушку. Нет, наверно это всё-таки ветер. Я перевернулся на живот, упираясь локтями в пол. Оказалось, что всё это время сзади меня сидела живая душа. Я будто знал его всю жизнь, но видел впервые. Это был коротко подстриженный “зелёный” мальчишка с орлиным носом. Он был одет в коричневую кожаную куртку, под которой была лёгкая тельняшка и бежевые брюки. А в его чёрных ботинках я практически увидел своё отражение. Он сидел на полу, согнув ноги в коленях, и смотрел в окно, зажмурив один глаз, будто на него светило солнце. Солнца не было.

— Товарищ! – он не отреагировал. Я подошёл к нему и положил руку на плечо. – Товарищ, ты дверь видел? – ответа я так и не услышал: он молча посмотрел на меня своими тёмно-зелёными глазами и пожал плечами.

Я минуты две стоял рядом и только потом заметил, что сзади него что-то лежало мёртвым грузом. Оно было накрыто двумя или тремя бурыми тулупами и не подавало никаких признаков жизни. – А что это? – он опять ничего не ответил, а просто достал из кармана куртки фотографию и положил мне в руку. Это была его фотография, будто из дембельского альбома. Он стоял рядом с самолётом на фоне какой-то военной базы, был так же одет, даже выражение лица было тем же.

— Так ты с Афганистана что ли? – я видимо перегородил его воображаемое солнце и он взглянул на меня уже двумя удивлёнными глазами. — Иди на мельницу, они там тебе хлеба дадут бесплатно! — Не надо уже… — его лицо на минуту поменяло тон. Оно сделалось невыносимо грустным, тоскливым.

— А что это? — я опять взглядом указал на кучку поношенных тулупов. Хлопец наконец-то встал с пола и направился к окну, по пути пиная трухлявые доски.

В этом не было ничего необычного. Я опять принялся рассматривать коридор. Он был похож на коридор заброшенной школы: не видно было конца, видно только арки, которыми он разделялся, под ногами стелился каменный пол, а на нём красовалась куча, забытая временем барахла и кое-где откололась крашеная штукатурка со стен. Голые окна ничего не излагали и никого не впечатляли, а только передавали уличный холод, а под ними – ржавые трубы, прогнившие доски с гвоздями и много пыли.

— Чувствуешь? Ветер в окна дует! — моя фраза эхом раздалась по коридору. — Неа… — ответил он, даже не обернувшись. Я подошел к нему, переступая через разбросанный мусор. – А что это? – я опять указал на тулупы и наконец-то дождался ответа! — Мама пару банок варенья передала.

Не помню сколько мы простояли у окна, но в один прекрасный момент меня будто обухом по голове ударило. Я взял товарища за плечи начал его трясти: — Брат, скажи, где дверь? Мне домой позарез нужно! А через окно не могу! Его весёлое лицо резко сменилось на угрюмое, устрашающее. Он медленно поднял руку и указал в угол комнаты, и я так же медленным взглядом последовал за направлением пальца.

Что есть память? Это маленькая кассета, которую ты мотаешь карандашом в одну сторону всю свою жизнь. Самое главное – никогда не крутить карандаш в другую сторону. Ведь так мы переходим все стороны дозволенного: любая серая курица из амбара соседей становится для тебя лучшим другом, человек, которого ты видел раз в жизни, делается образом персонажа из какой-нибудь бывалой книги сельской библиотеки. Чего хуже, когда думаешь о людях, мало знакомых друг с другом в жизни. А вот если б они были друзьями…

Башка — картон. В углу комнаты стояла компания людей. Это была женщина в возрасте , одетая в рыжую шубу до колен, суконную меховую шапку-ушанку, подвязанную на макушке и обутая в сапоги-чулки прямиком из 70-х годов. Сзади неё стоял сгорбленный мужичок в чёрном картузе и лакированных туфлях. За ними стояли ещё две женщины без шапок и один высокий мужчина с бородой. Все они суетились, а в их руках я заметил кучу разных вкусностей, красиво разложенных по тарелкам: бабуля держала пломбирный торт, женщины — всякие нарезки из колбас, сыра и мясных рулетов, один мужчина держал большое блюдо мятой картошки, а другой – графин с компотом. Все они крутились вокруг старого трухлявого стола , который почернел то ли от времени, то ли от сырости.

Пока они готовились трапезничать, я отвлёкся от мыслей и подошел к столу. – Бабуль, а где здесь дверь? – она тоже ничего не ответила, только всучила мне свой пломбирный торт и приказала разрезать его на всех. И я как порядочный человек сел за такую же, как стол трухлявую лавочку и начал резать.

Все о чем-то шумно разговаривали. Я не был в этом заинтересован, по этом у не особо разбирал о чем говорили гости и молча уплетал сладости. Моё внимание привлекало окно, а точнее вид из него. В степной дали ветер медленно передвигал лопасти старой мельницы, а прямо напротив, возвышался полосатый маяк. И что он вообще делал среди поля?

Чуть ближе к зданию располагалось сельское кладбище, заросшее полувековыми елями и обрамлённое голубым деревянным забором, не выше пятидесяти сантиметров. А в метрах пяти от него гордо стоял засыпанный снегом бюст Ленина. Его окружал каменный фигурный фундамент с навесом, как у фонтана. Под ним я заметил двух белых зайцев. На улице всё ещё сыпал снег, и было всё ещё пасмурно, но светло. Был всё ещё полдень.

— Почему через окно не можешь? Я обернулся. Из маленькой подвальной дверцы в полу вылезал мой приятель. – Если я его открою, то тебя продует. Он до конца вылез из-под пола, хлопнул дверцей и сел сверху. – Не продует, — сказал он спокойно.

Мы сидели в тишине. Я молча сидел на лавочке и доедал свой кусок пломбирного торта, а потом высоко задрал голову и посмотрел на потолки. Это были высокие купола, расписанные архангелами и святыми. Они невероятно красивы. Я даже забыл, что я ел. От удивления я выронил чайную ложку, и только её грохот привёл меня в чувство.

Мой друг всё ещё сидел на дверце от подпола.

–Как царь Кощей над златом чахнет…- на этот раз я не увидел тулупов, ранее лежащих за ним.

Я отодвинул от себя тарелку с недоеденным тортом, встал из-за стола и подошёл к нему. Он резко вскочил и начал танцевать, будто знал, что хочу задать ему вопрос. Движения был отдалённо похожи то ли на лезгинку, то ли какой-то другой восточный танец. Я начал очень сильно смеяться, да так, что рёбра начали болеть, и упал на пол, схватившись за живот. Я не мог успокоиться и в хохоте спросил, что он делает.

— Ей подтанцовываю, — ответил он в разгаре танца с улыбкой. Я повернулся на бок и посмотрел в конец первой комнаты коридора. Там танцевала балерина. Настоящая. В пачке и пуантах, как положено. Она красиво крутила фуэте с присядкой. Я ещё немного посмеялся, а потом сам начал танцевать какой-то молдаванский танец с корзинками и гроздьям винограда, только без них. Я выглядел как дурак. Мне не хватало только сумки и грозы с молнией. Мы танцевали и танцевали.

— Не хорошо недоев выходить из-за стола, — сказал мой товарищ, — хозяйка обидится. Моё весёлое настроение куда-то пропало. Я остановился в сомнении, а потом медленно отошёл к окну. Стало тихо…

— Смотри-ка, самолёт к маяку садится, — сказал он. –Груз… Груз привезли…

— К маяку?

— Пойдём, посмотрим?

— А где дверь?

— Где то здесь…