XI Международная независимая литературная Премия «Глаголица»

Посвящается вам, независимо от того, кто вы, из какой точки земного шара, страны, ведь страны – это лишь выдуманные условности. В масштабах Вселенной мы все живём в одной точке.

Жаль, что мы слишком долго отдалялись друг от друга, чтобы сейчас считать себя близкими.

***

Примечание: автор сего произведения не думает, что подросток может писать только про подобных себе, а создать убедительного персонажа старше себя у него не получится. Автору кажется, что не всегда возраст персонажа играет роль, а затронуть тему, не связанную с личными проблемами подростков, можно и попытаться.

Еще страннее, что в конце концов

на смену гневу, горечи, надеждам

и удивлению приходит маска

спокойствия —такое ощущенье,

как будто зеркало от всех своих

обязанностей хочет отказаться

и стать простым стеклом, и пропускать

и свет и мрак без всяческих препятствий.

Иосиф Александрович Бродский

***

Лифт.

Как же много времени (жители высотных домов меня поймут) люди стали проводить в лифтах! Во время хождения по лестницам времени, конечно, меньше не тратилось, но имелась хотя бы физическая польза для организма. А в лифте? В лифте мы просто стоим, и просто чудо, если вам невысоко ехать, но если, как в моём случае, вы живёте на двадцать четвёртом этаже? Представьте, сколько времени вашей жизни уйдёт впустую, если вы совершаете поездки на лифте несколько раз в день!

Мы знаем, что около трети жизни человека уходит на сон – древний человек именно столько «бездействовал». Но люди развивались — и объём «бесполезно потраченного времени» увеличился. Современный человек стал проводить время в ожидании чего-либо, стоя в очереди в магазинах, да, в конце концов, – в автомобильных пробках! Прибавьте сюда время, проведённое в лифте, и получится почти, если не столько или больше, две трети жизни, потраченные без совершения полезных действий!

Каждый человек проводит время в лифте по-разному: современное поколение, его большинство, убивает время на светящиеся экраны (как же это надоело!); многие попросту стоят в ожидании прибытия; а чем для меня стал лифт? чем-то наподобие места силы? да, места силы. С этим связана небольшая, но навсегда запомнившаяся мне история.

***

Я жил, как уже сказал, на двадцать четвёртом этаже и был журналистом тридцатилетнего возраста. С уклоном на философию. Я совершенно не любил сухую презентацию событий и создавал больше материала с мировоззренческими размышлениями и личными рассуждениями. Я не был широко известен, что, впрочем, даже лучше обратного.

Соседи уважали меня. Их уважение, безусловно, не проявлялось в так называемом «чинопочитании», но явно чувствовалось. Среди всех них я близко был знаком с тремя. Я буду называть их так: Тревожная Девушка, Глубокий Господин и Серый Товарищ.

Тревожная Девушка относилась ко мне больше как к наставнику. Она с трепетом относилась к моему слову – у меня даже появилось ощущение, что Девушка записывает мои фразы на золотые таблички и вешает на стену в своей спальне. Она была невероятно Тревожной. Девушка могла вздрогнуть от любой новости, боялась мира и могла упасть в обморок при мысли о будущем. В буквальном смысле.

Глубокий Господин – совершенно другой человек. Он Мыслитель. Он никогда не верит ничему: он рассматривает всё со всех сторон, с поднятой вверх рукой рассуждает о будущем, не бывает категоричен. Господин глубоко меня уважает, а я нахожу его интересным собеседником, пусть иногда с зашкаливающей выразительностью. Но кто же он внутри? Что – его душа?

Серый Товарищ. Его описание будет кратким, потому что он … серый, то есть ни чёрный, ни белый. Серый Товарищ почти не разговаривает. Я за много лет даже не запомнил его голоса. Товарищ всегда при диалоге смотрит в пол. Ходит в капюшоне. Товарищу безразличны любые мировые события. Он серый, непонятный. Впрочем, уважение ко мне он имеет, раз был назван.

Безусловно, всех этих людей я и сам уважаю. Уважаю.

Прошедшей весной я работал над статьёй «(Не)забытое прошлое. Абсурдное настоящее. N-ное будущее». Лифт в нашем доме был недавно отремонтирован, и я в наипрекраснейшем расположении духа стоял на лифтовой площадке в ожидании, очевидно, лифта. Гул заветной кабины приближался, и вскоре, после короткого скрипа, тяжёлые двери медленно распахнулись. Я вошёл.

Весь лифт сиял и сверкал. Два зеркала, расположенных друг напротив друга, освещались яркими лампами, а стены болотно-зелёного цвета (слава богу!) ещё не были испорчены хулиганами.

Меня смутило лишь одно: в углу лифта находился человек. И если бы просто находился – он сидел в большом, полноразмерном кресле, покрытом мягким сероватым пледом. Рядом с креслом стоял небольшой журнальный столик со стопкой книг и журналов на нём. Один из них читался человеком в этот момент.

Человек, читающий журнал, был человеком в возрасте, на вид около семидесяти лет. Его густые, довольно длинные волосы были тщательно зачёсаны назад, на лице расположились внимательные глаза, преграждённые стёклами маленьких круглых очков, тонкий нос, белые небольшие усы, тонкие губы. Всё это завершалось острым подбородком.

Моё смущение трудно описать. Я не мог себе представить более странного случая, который мог случиться со мной в лифте, но желания задать соответствующий ситуации вопрос у меня почему-то не возникло.

– Здравствуйте, – произнёс я, пытаясь изобразить спокойный голос.

– Доброе утро, – мягко ответил старик, не отвлекаясь от чтения.

Больше мы не сказали друг другу ни слова. Я томительно дождался прибытия лифта на первый этаж, слушая поскрипывания и размеренные постукивания снаружи.

Я поспешно вышел, когда двери открылись. Ни на секунду меня не покидало странное, неописуемое ощущение, сопровождаемое удивительной картинкой, плотно врезавшейся в мою память. Я забыл, зачем я всё-таки вышел из дома.

Слегка подумав, я рассудил, что хотел найти людное место, чтобы продолжить работу над статьёй. Я шёл по кипящей улице сквозь быстротечный поток людей, куда-то спешащих, тревожных, хмурых, иногда даже плачущих, смеющихся, странных, поющих. В основном, конечно, хмурых, тревожных и озабоченных. Таких было больше всего.

Я долго искал место, подходящее мне для работы. И нашёл – нашёл уютную беседку в парке. Хорошая беседка. Это место следует запомнить.

Я присел на, возможно, пыльную, скамейку и достал тетрадь. Я знаю: быстрее писать на ноутбуке, но я писал в тетради – просто потому что хотел. При письме от руки лучше выходит слог, текст получается разнообразнее, в целом становится лучше. Я писал, пишу и буду писать от руки. А в издательстве журнала, в котором я издаюсь, мне удалось уговорить редактора принимать мои рукописные статьи.

Я продолжил писать. Сначала буквы очень хорошо складывались в слова, слова просто прекрасно образовывали предложения, статья росла и расцветала, и… вдруг я поймал себя на мысли, что я не пишу, а смотрю на вид весеннего парка.

Я был в парке не первый раз. Он находился недалеко от моего дома, но в первый раз я так тщательно всматривался в каждую его деталь. Стоял конец апреля, снег уже давно покинул землю; природа потягивалась после глубокого сна. Только родившиеся нежно-зелёные травинки выглядывали из-под земли и млели под потоком ласкающих лучей ещё не горячего солнца. Некоторые травинки прижались к подножию ствола изогнутого огромного, старого дуба, который тоже только начал обрастать новым бархатистым покрывалом, которое уже скоро будет громогласно шелестеть на летнем ветру. А потом придут сироты из детского дома – они будут собирать созревшие и упавшие жёлуди, а потом мило поклонятся дубу, словно он старый мудрец, рассказывающий детям сказки. Кое-где виднелись одуванчики: они отливали своей весенне-свежей желтизной. И они не казались сорняками – они казались прекрасными цветами. Сироты и их будут собирать.

Меня обдувал прохладный, но невероятно блаженный, навевающий майское настроение ветер. Дуб слегка покачивался. Казалось, что он сопит от наслаждения, а молодые травинки наслаждаются вместе с ним.

Я знаю этот парк много лет. Прихожу сюда очень часто. Но в первый раз я задумался о величии и мудрости дуба, детской наивности и чистоте травинок, неописуемой красоте одуванчиков, о простой радости бедных сирот – желудях, об их уважительном отношении к старому, мудрому дубу, который сейчас усердно отращивает себе наряд.

У меня не было и малейшей мысли о мировых проблемах, ужасной лжи, притворности и жадности, о которых я рассуждал в статье. Я не мог писать. Я не мог больше видеть и думать об этих проблемах, хоть и ужасных, но кажущихся ничтожными по сравнению с удивительностью и невероятной чистотой и невинной прозрачностью природы – только бы скверные люди не накидали здесь мусора! Сироты прошлой осенью так тщательно собрали каждую соринку в парке! А если скверные люди и накидают мусор – сироты придут собирать его снова. Я им помогу.

Нет, я не могу писать. Не могу. Я долго сидел и созерцал природу – долго всматривался в дуб, в травинки, в одуванчики – заметил, кстати, что в этом году в ветвях появилось гнездо: интересно, чьё? Нет, я не могу думать о серьёзном. Только о прекрасном.

Я вырвал из тетради листок. Рука моя невольно шевельнулась, начала что-то писать, а когда закончила – глаза мои посмотрели. Невольно.

Апрель настал. Прошёл апрель.

Прошла апрельская капель,

Уже вздыхает старый дуб,

В его ветвях гнездо плетут.

Травинки молодые ждут,

Когда покроет тенью дуб

Их, чтоб переждать в ней летнюю жару.

А летом в парк придут сироты

И, не завися от погоды

Плоды дуба с собою заберут

И одуванчики возьмут.

Сироты – дети с состраданьем,

Не терпят жизни увяданья

От мусора, оставленного тут.

И мусор дети соберут.

Я созерцаю здесь Природу,

Дуб, травинки,

Прекрасную погоду.

Возможно, меня кто поймёт

И часть сего блаженства

С собою заберёт –

Я не против.

Это не серьёзная статья. Это не глубокие рассуждения об ужасных проблемах – это крик души. И он нравится мне больше, чем вся написанная мною до этого статья.

Настали сумерки, но парк не потерял своего весеннего сияния – он сиял не от света, а от чистой энергии, невидимой силы, которую излучала Природа. Её можно лишь почувствовать – не увидеть. Хотя, увидеть тоже можно. Если постараться.

Зажглись фонари. Парк опустел. Он избавился от тревожных, серьёзных, хмурых, расстроенных и озабоченных людей, которые не замечали этого невероятного чуда, происходящего прямо рядом с ними. Жаль, что они не видят этого.

Мне пришлось вернуться к серьёзной реальности. К хмурой, серьёзной, озабоченной реальности – и пойти домой.

Я далеко отошёл от парка, когда вдруг понял, что оставил листок со строками, которые мне неведомым образом удалось набросать. Хорошо, если листок найдёт дворник, который видит Прекрасное. Или сирота. Они точно видят Прекрасное. Плохо, если дворник не умеет видеть Прекрасное. Или листок сомнёт и выбросит в ведро или, хуже того, на безобидную, невинную молодую траву первый попавшийся прохожий, который вряд ли умеет видеть Прекрасное.

Мне казалось, что моё резкое изменение души связано с необычным стариком, вернее дедушкой, которого я повстречал в лифте. Теперь я буду называть его Дедушкой.

В подъезде я столкнулся с Глубоким Господином. Он, как всегда, был Глубоким. И серьёзным. Не сказать, чтобы хмурым, но Глубоким и серьёзным – точно.

Мы поздоровались. А потом приехал лифт – мы вошли. На удивление, или разочарование, или не на удивление – Дедушки в лифте не было.

– Как статья? – спросил Глубокий Господин.

– Она пишется, – ответил я неопределённым, мечтательным голосом.

– Пишется? – удивился Господин, – Вы же собирались сегодня закончить.

– Планы могут меняться, – ответил я тем же голосом.

– Это на вас не похоже, – нахмурился Глубокий Господин. – Что с вами произошло? – и нахмурился ещё сильнее.

– У меня всё прекраснее некуда, – тот же голос, – Я перестал быть уверен в нормальности состояния всех вокруг, – говорил я загадками.

– Вы, должно быть, переутомились.

– Нет, я только набрался энергии, – загадки продолжались. Я резко отказался открыть Глубокому Господину испытанное мною блаженство.

– Вам не помешают некоторые рассуждения, которые я сегодня смог сформулировать, – Глубокий Господин стал ещё серьёзнее и набрал воздух в лёгкие перед своей серьёзнейшей, глубочайшей беседой.

Господин рассказывал о чём-то, что схоже с темой в моей статье, но я его не слушал. Я не хотел продолжать статью. Я заболел. Я заболел тем, что сегодня испытал.

Глубокий Господин жил на двадцать первом этаже. Три этажа я ехал в лифте совершенно один.

В эту ночь я спал так крепко, как никогда не спал.

Первой мыслью следующим утром была мысль о возвращении в парк. Я, конечно, взял тетрадь со статьёй и ручку, но уже без надежды что-либо написать.

Площадка, скрип дверей – я снова в лифте. И Дедушка здесь же. Он читал другой журнал. Я видел, что он больше рассматривает красочные фотографии, чем читает.

– Здравствуйте, – сказал он, не отвлекаясь.

– Доброе утро, – ответил я мечтательным утренним голосом.

– Вы сегодня очень взволнованы, – неожиданно продолжив разговор, заметил Дедушка. – Свидание?

– Нет, – рассмеявшись, ответил я, – свидание с природой.

– Ничего себе! Редко вижу тех, кто так спешит увидеться с природой. Ах, если бы я мог туда отправиться – но я не могу выйти из лифта.

Я уже собирался спросить, почему же он не может выйти, но спохватился. Я решил не задавать Дедушке такие вопросы.

Я выбежал из лифта и вмиг оказался в парке, в той же беседке. Листка со стихами не было.

Вчерашняя история повторялась. Я заметил изменения: некоторые одуванчики поседели и отпускали своих детей, лёгких невесомых семечек, в свободный полёт. Почки листьев дуба слегка увеличились – я чувствовал, как совсем молоденькие листики, томящиеся внутри, не терпят тесноту и хотят скорее выбраться и почувствовать ласкающие лучи ещё не горячего солнца. Молодые травинки как будто подросли, стали более зелёными, налились всей свежестью, юной чистотой поздней весны. Я болен этим…

Я вспомнил о сиротах. Они сейчас сидят в душном, пыльном здании и мечтают о том, как будут собирать жёлуди и одуванчики, а если понадобится, очистят траву от мусора, брошенного на траву людьми, не умеющими видеть Прекрасное. Кстати, на траве листка со стихами тоже не было.

Мимо меня проносились тревожные, озабоченные, серьёзные и хмурые люди: они не видели того, что видел я. Они не думали о том, о чём думал я. Они думали о проблемах, о будущем. Об N-ном Будущем.

А зачем же о нём думать? Вот оно, настоящее. Невыносимое? Страшное? Абсурдное? Нет, если об этом не думать. И созерцать природу.

И жаль, что у тех, кто умирает сейчас там, где убивают, нет времени на то, чтобы созерцать Прекрасное. Я бы это изменил, если бы мог.

Мне в голову пришла мысль. Мысль, как получить ещё одну порцию упокоения души. Я куплю книги и раздам их сиротам. Только надо сходить за деньгами: я их не взял из дома. Я бы их вообще не имел, если бы без них можно было жить. Нужно просто о них не думать – так будет лучше.

Почему книги? Почему я дарю сиротам книги? Книги пишут те, кто умеет видеть Прекрасное. Да, писатели и поэты, да и художники, и музыканты – люди, которые умеют видеть Прекрасное, раз они стали таковыми.

Да, сироты и творцы… Нет, Сироты и Творцы – два типа людей, которые бескомпромиссно умеют видеть Прекрасное. Ещё есть просто люди – они смогут видеть прекрасное, если захотят. Итак, Сироты, Творцы и Люди, Которые Осознали – они видят Прекрасное.

Я не заметил, как зашёл в лифт, рассказал Дедушке о своих планах, тот меня похвалил и поддержал, я зашёл в квартиру, взял кошелёк. У лифта меня остановила Тревожная Девушка.

– Вы сейчас заняты? – спросила она еле слышным, жалобным голосом.

– Довольно занят, – отрезал я.

– Жаль. Может, Вы зайдёте ко мне, Вы так давно не говорили со мной…

– Нет, не могу.

– Очень жаль…

– Слушайте, хватит ныть! Возьмите себя в руки! Вы и без меня справляетесь! – крикнул я сгоряча.

Тревожная Девушка застыла. Она смотрела на меня с открытым ртом и со слезами в глазах. Я молча зашёл в лифт. Она не зашла. Дедушки не было.

Я забыл о сцене с Тревожной Девушкой. Я молниеносно отправился в книжный магазин. Набрал кучу книг. Мне пообещали в ближайшее время доставить книги к детскому дому. Я оплатил – даже не посмотрел на стоимость – и направился к Сиротам, не вспомнив про чек.

Внешний вид детского дома создавал мрачную атмосферу, но я знал, что внутри Сироты, умеющие видеть Прекрасное. Скоро к воротам подъехала машина. Люди стали выгружать пачки с книгами, сотрудники детского дома – хмуро на это смотреть.

Лишь выбежавшие дети сияли от радости. Они не просто сияли – они горели. Пылали. Они подходили тщательно выбирали книги: никто не толкался и не ругался. Когда книги были разобраны, одна из Сирот подошла ко мне и показала какой-то листок.

– Я нашла его вчера в парке, на прогулке, – сказала она тихо, но счастливо.

Я узнал свой стих и сказал Сиротке об этом. Она хотела отдать его мне, но я отказался:

– Он нужен тебе больше. Оставь себе. Если хочешь – на память.

Я завершил дело и ещё раз убедился в том, что Сироты, Творцы и Те Самые Люди умеют действительно видеть Прекрасное.

И вот я снова в беседке, в парке. Пока ничего не изменилось. В парке. А вот во мне изменилось.

Я плохо поступил с Тревожной Девушкой. Плохо. Но я был в другом мире, она – в мире озабоченности, хмурости и тревоги. Ей нужно попытаться совершить в себе то же, что свершилось во мне.

Настал вечер. Я вышел из парка, ещё раз оглянувшись, в последний раз за сегодня, на Блаженный Вид.

Вечер вне парка был хмурым. Хмурым был и Серый Товарищ, которого я встретил в лифте. Дедушки в лифте я не встретил.

Серый Товарищ видел моё сияние, блаженство, мою искреннюю улыбку. Ему эти чувства был чужды – он серый. Он не представлял, что это такое.

– Что же вы это такой радостный? – хмуро спросил он.

– У меня невероятно хорошее настроение, – весело ответил я.

– Как же можно быть таким радостным сейчас? Невозможно! Вы не эгоист? Вы не больны?

– Нет, почему же это?

Серый Товарищ нахмурился ещё сильнее и стал сверлить взглядом пол. Он не сказал ни слова больше.

Присутствие Товарища стало для меня невыносимым. Нет, смертельным. Я задыхался от его хмурой энергии. Я больше не мог испытывать Радость, пока хмурая энергия здесь.

Серый Товарищ вышел на своём этаже. Я вздохнул с облегчением. Я не знаю, почему он стремился назвать меня эгоистом, мало того, больным, но точно знаю, что этот человек, скорее всего, никогда не научится видеть Прекрасное.

Этой ночью я спал крепко, но не так, как предыдущей. Тревожной Девушки на своём этаже я не встретил. Надеюсь, она смогла заснуть.

Следующим утром я снова собрался в парк. Также ждал лифт – двери со скрипом отворились. Я зашёл: Дедушка размеренно читал книгу. Разумеется, написанную Творцом, который умеет видеть Прекрасное. Мы поздоровались – лифт тронулся. Мы ехали, слушали равномерное постукивание и скрип. Вдруг лифт остановился. Двери не открывались: мы застряли между этажами.

– Мы застряли? – спокойно спросил Дедушка, посмотрев на меня.

– А Вы когда-нибудь застревали? – ответил я вопросом.

– Нет, не доводилось.

Я нажал на кнопку с колокольчиком. Послышался голос и шипение:

– Здравствуйте! Диспетчер слушает!

– Здравствуйте!.. – начал говорить я, но Дедушка меня остановил.

– Говорите, что вы застряли один. Ладно? – попросил он.

Я кивнул. Голос диспетчера:

– Что случилось? Сколько вас застряло?

– Я один.

– Сохраняйте спокойствие и ждите прибытия механика. Он прибудет в течение часа.

Мы с Дедушкой оставались одни на целый час.

– Вы куда-то спешили? – заботливо спросил он.

– Нет. Сильно не спешил, – ответил я.

– У меня есть книги и журналы. Хотите? Правда, они только о путешествиях и природе.

– С удовольствием!

Дедушка радостно рассмеялся.

– Вам действительно хочется это читать? – спросил он.

– Да, только это и хочется! – радостно убедил его я.

– Невероятно!

Я взял журнал и открыл его. Мой взгляд сразу же впился в захватывающие дух фотографии самых разных, но Прекрасных мест Земли.

– Эх…. Как бы я хотел везде побывать. Так интересно! – произнёс Дедушка искренне и как бы по-детски, – но я не могу выйти из лифта.

И на этот раз я не задал вопроса «Почему?».

– У людей есть столько возможностей! Они живут в таком прекрасном мире, но зачем-то ходят хмурые и озабоченные, а более того – ссорятся и убивают друг друга!

– Так, к сожалению, сложилось историей, – вздохнул я.

– Если бы люди забыли обиды истории! И навсегда запомнили её ошибки, чтобы их не повторять. Но одни люди пытаются её забыть во вред другим. Какие же они мелочные и жадные! И не видят Прекрасное.

– Да! – воскликнул я.

– И из-за тех людей все другие люди озабоченные, хмурые, тревожные. И не видят Прекрасное. А некоторые умирают (те, кого убивают те, кто хочет забыть историю во вред вторым), так и не посмотрев на Прекрасное. Но они знают о нём – это знание им даёт близость смерти.

– Да, – вздохнув, согласился я с Дедушкой.

– Знаете, я всю жизнь мечтал путешествовать. Я мечтал увидеть всё Прекрасное, испытать все виды блаженства, осознать Прекрасное. Но довольствуюсь картинками.

Я кивнул Дедушке. Он полностью сейчас отражал мои мысли, моё состояние. Я понял, что моя Новая душа, которую я обрёл, — от Дедушки. Он дал мне её.

– И вот, все такие тревожные и озабоченные – а условия сделали их такими – и невозможно обрести спокойствие, взор на Прекрасное. Точнее, можно, но жить постоянно с ним не получится. Вы так не думаете?

– Но вы же так живёте. Живёте в спокойствии и с видением Прекрасного.

– В лифте. Существую здесь. Да.

– Вы правы. Существовать в спокойствии и с видением Прекрасного невозможно в современных условиях. То есть возможно, но только отчуждённо и слишком сложно. Но как же быть?

– Вот что я вам скажу, дорогой мой друг. Просто не думайте об этом, просто живите. И не злоупотребляйте серьёзностью и хмуростью. Не заражайтесь ей от других, а пытайтесь привить видение Прекрасного и спокойствие. Если же не выходит – просто уйдите от этих людей. Похоже, нас спасают.

В дверях послышался скрип. Я слышал голос механика. Взглянул на Дедушку.

– Прощайте, мой друг. Живите. Вы осознали Прекрасное, – сказал Дедушка.

Двери стали медленно раздвигаться, и я увидел недовольное лицо механика.

– Вот как же! Недавно только чинили, а уже снова застрял! – расстроенно сказал он, – Вы как?

– В полном порядке, – ответил я и вылез из лифта. Оглянулся – ни Дедушки, ни книг и журналов, ни кресла, ни столика не было. Дедушка исчез, улетучился из лифта и из моей жизни.

В тот день я помирился с Тревожной Девушкой и сделал её немного менее Тревожной. Мне удалось сделать Серого Товарища слегка Белее. Я даже узнал крохотную частичку того, что было внутри Глубокого Господина. Правда, очень крохотную, – я всё равно не знаю, каков на самом деле этот Мыслитель и сейчас. Пока он для меня просто Мыслитель. Правильно говорил Лев Николаевич: «Каждый думает о том, как изменить мир, но никто не думает о том, как изменить себя». Значит, сначала нужно перестроить себя, прежде чем изменять других – иначе изменить других не получится.

Я больше не болел тем, чем болел – теперь я просто жил. И я дописал статью:

«Мы все не сможем жить в мире и спокойствии, пока не обретём видение Прекрасного. Пока не обретём спокойствие. Забудем обиды и непреодолимые границы. Запомним ошибки, чтобы их не повторять. Перестанем быть мелочными, жадными и лживыми. Научимся жить. Сможем ли мы все сделать это?». Да, я люблю заканчивать статьи вопросом…

Кем же был Дедушка? Человеком или видением? Плодом моего воображения или вещим сном? Я этого никогда не узнаю, но я знаю одно: он изменил мою жизнь. Изменил её в лучшую сторону. Научил меня жить и видеть Прекрасное, помог обрести спокойствие. Хорошо, если бы у каждого в жизни появлялся хоть на время такой Дедушка.