В полном жизни центре города ходит бабушка с ручным кукольным театром. Она говорит: “Я сшила все куклы сама, для внучка. Он так редко бывает у меня. Поэтому радую прохожих своим театром”.
На ней много одежды: разноцветные платки, один на другом, длинная пестрая юбка, зеленая куртка. Множество сумок: от пластиковых пакетов до кожанных портфелей. Она повстречалась мне дважды. Первый раз — ранним утром, а второй — поздним вечером. Лето тут жаркое, выходить на улицу можно лишь утром или вечером, когда солнце село или еще не встало. У нее спокойный голос, она вежлива. Расспрашивала про семью, учебу. Вечно переспрашивала, подставляла ухо ближе.
— Как зовут тебя? В каком классе учишься? В восьмом? В десятом значит. А учишься в какой школе ?
С грохотом выпадают ее ключи.
-Помоги найти. Очков нет.
Бабушка показывала постановку про маленького лягушонка, который хотел иметь красивый и статный голос как у петуха, но все смеялись над ним. Лягушонок ходил по лесу, узнавал у животных, как ему приобрести сильный голос, чтобы его слышали все. В конце сказки выходил петушок и громко кукарекал. Женщина просила зрителей кричать вместе с ним, но большинство молчали или делали это очень тихо. Многие вовсе игнорировали, проходили мимо, грубили. После каждого отказа глаза ее становились грустнее, хоть она и не прекращала подходить к людям.
Как скоро все закончится? Вдруг прямо сейчас из-за того угла выбежит хулиган? Лучше ничего не говори. У него в руках бита и твой покой. Замах, удар. Треск. Осколки. Вытекли воспоминания о любимой, тепло материнских рук, вкус украденных ранеток. Расплылась желтая жидкость, ссоры с отцом, подростковое акне, аллергия на пчел. Разлетелись фрагменты полых костей, слезы одноклассницы, мамина ваза, солонка. Пропали миры, цели и грезы. Не свершились планы. Исчезло время. А вдруг все закончится сейчас?
Какова самоотверженная любовь без единого слова? Какова воздушная походка с пронизывающей болью в каждом шаге? Каково танцевать на закате? Каково вонзить кинжал в чужое сердце? Это все вкус морской пены. Пузырьки воздуха, которые образовались от ударов прибоя. Кислород, необходимый для жизни. Такая пустая, незаметная вещь. Без вкуса ожиданий. Такая важная, незаменимая часть. Со вкусом сожалений. Каково вечно бороздить необъятный океан, знать глубинные тайны, не представляя смысла ?
Шум моторов. Разговоры людей. Гудки машин. Незаинтересованные лица, вечно спешащих куда-то прохожих. Огромная толпа. Будни. Среди звуков жизни большого города не слышен его крик. А ведь он надрывает связки. Жгучая боль как бурлящая лава разливается по его связкам. Но он не прекращает. Сбитое дыхание перерастает в хрип, еле слышный, но все такой же отчаянный. Пытается изо всех сил. Подходя к прохожим он получает только пинки. Полное безразличие. Никто и не смотрит в его сторону. Их взгляды направлены в никуда. Застывшие восковые лица: портреты на рекламных вывесках. Отчужденность. Он боится их, но у него нет выбора. Он пытается найти подобных себе, но и они оголяют клыки и звуком полным яда прогоняют его. И вот, спустя долгое время кто-то услышал плач. Кто-то такой большой, яркий. Мигают светлые с пластиковым отливом глаза. Наверное, он сильный, он сможет помочь. Кто-то быстро направился в сторону, того кто нуждался в помощи. Но этот кто-то кричит. Очень громко. Высокий сигнал разорвал безразличие улицы. И тут, тот, кто нуждался в помощи — получил её. Он получил помощь. Не ту, о которой желал.
Скальпель и игла — неверные друзья. Могут убить кого не надо и сумееют спасти последнего подлеца.
Верьте сигарете. Самая страстная любовь бурлит между курильщиком и сигаретой. Он губит себя ради неё, а она горит для него.
Не бойтесь пули.
Бойтесь меня. Я ненормальная, я больная, я же законченный псих. Трепещите при виде меня, прячьтесь в свои отвратные норы, которые вы зовете «двушкой в центре», бегите, зовите на помощь, ревите от страха. Хотя, вы так делаете. Правильные. Нормальные. Никчёмные прохожие, которые в ужасе с дряхлой старухи. Если вы смотрите с таким опасением в глаза семидесятисемилетней, почти семидесяти восьмилетней старухе, то что приключится при вашей встрече со смертью? Смерть не жалеет слабых, не способных побороться за свою жизнь. Откуда мне знать? Все уже закончилось.
Осень это вечер, зима — ночь, весна — утро, а лето — день. Среда малиного цвета. Бывает бордовой или почти розовой.
Год — это многоквартирный дом с восемью подъездами. Пастельных двенадцать лет с картофельным вкусом я жил в первом подъезде. Он же сентябрь. Я ненавидел яркий сентябрь. Жар исходил от ещё зелёных и уже опавших жёлтых листьев. Ужасно припекало солнце и уличные фонари, что стали зажигаться раньше. Сентябрь пах страницами старых учеников, расписным ковром и утюжным паром.
Октябрь был голым и сырым, как подвальная дверь между первым и вторым подъездом. Он был ещё ненавистнее. Ни цвета, ни запаха, ни вкуса. Пустой месяц. Подвальный.
В ноябре пестрила буква «я» в середине. Это был второй подъезд с серой дверью. Он был злым, тихим. Его боялись и поэтому от соседних подъездов его отделял подвал и деревья.
Декабрь с январем жили вместе за моей любимой третьй дверью. С крыши подъезда лилась виноградная лоза, обвивая балконы причудливыми узорами. По обе стороны росли яблони и кусты сирени. Он был отделен, как и ноябрь, но потому, что был любим. Изысканный, другой. Живой. Зима мертва, она убивает, но третий подъезд блестел под холодными лапами. Снег на ветвях напоминал о белом цветении. Заледеневшая лоза рисовала лучше любого мороза. Огонек фонаря грел спящую землю.
Февраль темно-зеленого металлического цвета, как и дверь четвёртого подъезда. Она была самой сухой, невзрачной. Февральские ветра унесли яркие афиши, монотонные объявления и назойливые рекламы. Безликая дверь. Без крыши, фонаря, без растений вокруг. Ручка и домофонные кнопки холодны.
Пятый подъезд — март. Около него не росло высоких деревьев или кустарников. Росли подснежники. Редкие, слабенькие цветочки среди бетонных гигантов. За это я любил март. Самый сильный месяц.
Зима — это ночь, весна- утро. Живое просыпалось от долгой зимней дремы вокруг пятой двери.
