Вспомнилась мне одна история. Года два назад со мной случилась. Черт знает почему вспомнилась, сначала неважной считал, потом всё забыть хотел. Но всё же. Вспомнил.
Вечер. Апрель. Мне вздумалось под девять часов пойти за кефиром. Ладно, чего врать, бабушка меня отправила. Говорит, для блинов наутро обязательно нужен кефир. Стемнело уже, а я иду.
Из подъезда выхожу и наблюдаю перед собой стройку. Она началась на месте сгоревшего магазина, большого какого-то, сетевого. У нас вообще всего два магазина было. Ещё один недели две назад закрылся. Мой любимый был – с жвачками, холодком и мороженым – всё как положено. Совсем не осталось в районе магазинов. В общем-то придётся в Дечинский идти, там через мост идёшь — в первом доме не то ларёк, не то круглосутка. Я вообще в Дечинском часто– друзья все там живут, хотя и дорога ночью особенно пугающая: вдоль школы, через общежитие, там два синих дома обойти и наконец через мост.
Город V своего рода город на холмах, не помню, кто мне так сказал, но это правда. Тут три района – мой, Ефимский, Дечинский, и Север. Север –совсем центральный, там и дома красивые есть, и площадь главная в рыжем камне. Ефимский — это самый край, стоит отойти мне к востоку, через гаражи, а там уже будут лес, поля да деревенские домики. Дечинский – почти-почти окраина, туда можно двумя путями попасть – через шоссе и по мосту. Мост этот Ефимским и зовётся, в честь нас, видимо, тех, кто по мою сторону, у леса, живёт.
Ступеньки скрипят под ногами, вынуждая меня замедлить шаг. Ветер спину бьёт, а я, как назло, улыбаюсь во все тридцать два. Чего лыбу давить? Сам не знаю. Последние ступеньки уже опять бегом. В этом ларьке я знаю всего двух продавцов- тетю Таню, она нам с друзьями в наши резвые пятнадцать сигареты продавала, и Никиту, который чуть ли не моего возраста, поэтому вообще все что угодно продать может.
– Здрасьте, – говорю.
– Здрасьте. Мы закрываемся. Вам чего? – Это Никита из-за кассы выглядывает.
– Мне кефир, можно?
– Ну кефир можно…– ставит передо мною бутылку.
– Он хоть свежий?
– Ну, сегодняшний.
Я лезу в карман за мелочью. Вытряхиваю на ладони монетки.
– Пятьдесят три рубля. Ну и цены! — бурчу, но отдаю продавцу деньги.
– Что поделаешь, – жмёт плечами.
Беру свой кефир злосчастный и выхожу. Слышу вслед:
– Погоди я магазин закрою.
«Мне что ли сказал? Ну раз мне, то подожду, много что ли надо?»– и стою у входа. Никита выходит через две минуты.
– Подождал что ли?
– Что ли, – киваю.
— Тебе в Ефимьево?
— Угу,- яростно трясу головой.
— Круто. Мне тоже. Я Никита. – он притягивает руку.
– Я знаю, – всё-таки жму его холодную ладонь и мы идём к мосту.- А ты чего хотел -то?
– Да ничего, домой пойти. Скучно всё-таки. И темно.
– Боишься что ли? – я улыбаюсь.
– Господи, было бы кого тут бояться. Подростки одни да рабочие.
Замолчали мы. Только ботинками по ступенькам скрипим. «Чего он со мной попёрся?»
– Куришь? – говорит.
— Нет, бросил.
– И правильно, молодец ,- вздыхает.
– А тебе лет — то сколько? Не маленький? – ухмыляюсь.
– Восемнадцать.
– Чего? – замираю.
– Чего?
– Какие восемнадцать?
– Обыкновенные самые. Разчегокался тут.
– А почему не учишься?
– На кого тут учиться? Выдумал, тоже мне.
– Почему это выдумал? Зачем тебе работать так рано? Иди вон в техничке ещё года три штаны просиживай. На кой ты работать бросился?
– А потом что? На завод?
– И то лучше будет.
– Да не лучше. У меня семья многодетная. Есть нечего. А тут в «буханке» работаю, да на халяву мелким могу что-нибудь вытащить.
– А … я сирота. Мне не понять. С бабушкой с дедом живу.
– Ну да, не понять. Не хочу я три года в техничке профурнуть.
– Так кто же тебя заставляет в конце концов? – я останавливаюсь и подхожу к краю моста. – Разглагольствовался, блин. И без тебя тошно.
– А чего тошно -то?
– Да всё тошно, – кладу руки на перила и наблюдаю за тем, как внизу, в овраге, течёт в родник, – Все с этим поступлением и ты туда же. Выпущусь и совсем без друзей останусь. Надо мне это? Да и вообще, откуда ж знать на кого идти?
– Наугад попробуй.
– Да иди ты, умник, – стою, смотрю на воду ещё с минуту, и наконец двигаюсь сторону дома,– Холодно, пошли.
Идём. Тишина вокруг приятная такая. Где-то далеко на шоссе шумит трафик, листья на ветру качаются, шелестят. Тихо.
– Вот представь, – говорю, – если верить, что вселенная бесконечна, то, скорее всего, где-то существует лучшая версия тебя и худшая. Если определить для себя планку от ужасного до идеального, то можно будет принимать решения исходя из своих представлений о лучшем. Как думаешь, как выглядит твоя идеальная версия? – потянуло меня что-то на философские размышления.
– Мне откуда знать, — отвечает.
– Так ты можешь придумать.
– Я не могу придумать. На самом деле идеального нет.
– Почему нет?
– Ну смотри, есть, например, вселенная, где ты пьешь, или, например, сейчас при смерти, а то и всё вместе. И тебе в нашей вселенной такое представить сложно, так как у тебя жизнь другая, мысли другие. Понятно?
– Нет.
– Да блин…
– Забей. Почему вообще об этом говорим, что тем других что ли нету?
– Потому что, вероятно, знаем, что это первый и последний раз, когда мы видимся. Точнее, когда говорим. Потом увидим друг друга, сделаем вид, будто мы не знакомы. И толку-то от этой болтовни?
– Ну не знаю.
– А я знаю,- замолчал.
– Так надо?- говорю.
– Надо. Это всё не навсегда – смотрит на меня, и я, наконец, в первый раз замечаю его мягкий и такой живой взгляд, – С бабушкой тебе жить не навсегда, кефир свой вечерами пить, первый автобус до Севера тоже не навсегда.
– Почему это?
– Да потому, что это жизнь.
– Я не понимаю.
– Знаю. Потом может поймёшь, — и вот опять замолкает, а я совсем теряюсь, не понимая, что сказать.
– Как думаешь, люди, в чьё время эти дома строились, –киваю на две синие панельки, – понимали, что они не навсегда?
– Точно нет.
– Думаешь?
– Да. Они надеялись на вечность своих идеалов, на надёжность и постоянство.
– А мы на что надеемся?
– А я-то откуда знаю?
— Ну ты же вон сколько знаешь!
– И чего теперь выедрениваться?
– Господи, да кто же тебе эти слова в голову втемяшил?
– Сам так говоришь.
– Чего? Неправда!
– Галь какая, честное слово.
– Всё отстань,– я нарочито ускоряю шаг, улыбаюсь.
– Сам отстань, – догоняет меня, – погоди, ты куда идёшь?
– Через общежитие иду. Тебе куда?
– Пошли прямо, по дороге.
– Ты с четырнадцатого дома что ли?
– Да.
– Прямо у леса. Не страшно?
– Да нет.
– Слушай, Никита…
– Чего? – он медленно так идёт, ногой по земле шаркает.
– Почему мы больше не увидимся? – к дому уже подходим.
– Да увидимся, увидимся, Миш. Ты в хорошее верь.
— Ну ладно, – вздыхаю.
С каждым шагом мы всё медленнее идём. Точно ещё с месяц обо всех словах Никиты буду думать. Почему же он вообще со мной пошёл? Прощаюсь с ним, руку быстро жму. Он меня зачем-то обнимает, по спине хлопает.
– Бывай, – говорит, – кефир иди пей свой.
– Пока, – киваю.
«Точно, кефир мой дурацкий»,– бабушка же просила… Тогда я домой побежал со всех ног. Над словами и правда думал, и в магазин к Никите гонял иногда. Потом забыл как-то. Лето настало, а там и солнце, и прогулки, и не до тревоги. Летом тоже через мост гонял, один раз даже с парнями к роднику спускались. Забылась история эта, и Никита. Потом он в магазине появляться перестал. У тёти Тани один раз спрашивал про него. Она сказала, что на Север переехал. «Как же он переедет, если у него семья?»- думал, даже найти его пару раз хотел, зачем, правда, не знаю. Забылось. Потом в ноябре только о нем услышал.
– Умер он, – говорит тётя Таня и крестится.
– Как умер?
– Да так! Умер Никита твой. Поди-ка, прознай почему!– руками всплескивает и опять крестится.
– Как так? Никто ничего не знает?- а у самого слёзы на глазах проступают. — Когда?
– Да летом ещё. На Никологорском кладбище теперь ищи.
Выхожу из магазина, руки трясутся. Первый раз я со смертью встретился, первый раз человека потерял. Домой тогда бросился со всех ног, с дедом разговаривал почти до утра. Потом неделями из комнаты не выходил, разве что бабушке помочь. Всё ходил за ней хвостом да радовался, что она здесь, со мной.
Через месяц я отошёл. На улицу стал выходить, на кладбище съездил, полдня там сидел, хотел Никите рассказать всё, что не успел. Там я все слёзы свои и оставил. К вечеру домой вернулся, уселся чай пить. Бабушку с дедушкой позвал, так долго сидели. Тогда, помню, посмотрел в окно на синие панельки и решил, что запомнил, на всю жизнь запомнил, что это всё не навсегда. И пообещал тогда себе и Никите – я всегда буду в лучшее верить. Точно буду.
