X Международная независимая литературная Премия «Глаголица»

— Это ведь не твоё настоящее имя?

По руке звонко ударяют. Внутренности комара размазываются с каким-то особым вкусом.

— А я говорила, что ты вкусный. На тебя кровопийцы всех мастей так и слетаются, — хихикает, чуть запрокинув голову.

— И всё же?

Альберт знает, что ему не стоит настаивать, да и сам ответ ему скорее всего не понравится, но сейчас это кажется необъяснимо важным.

Она опасно щурит глаза, наклоняется настолько близко, что он чувствует её дыхание, всматривается в его лицо. Альберт чувствует, как сердце падает куда-то вниз, и, кажется, перестает биться. Это длится не больше пары секунд, прежде чем она небрежным движением поправляет красный галстук, окончательно скрывая едва заметные следы от укуса, и отходит на пару шагов.

— Ты в курсе, что сделали любопытной Варваре на одном базаре?

Кузнечики стрекочут в траве, а в глазах напротив за неприкрытым ехидством скрывается что-то (нечеловеческое), что Альберт не может описать.

«Хей, давай поиграем?»

Солнце медленно опускается за горизонт.

***

Автобус тормозит резко и со скрипом. Солнце светит прямо в лицо, слёзы неприятно застилают глаза.

— Альберт, быстрее! – Лиза кричит уже с улицы, одновременно умудряясь пересчитывать детей.

Он не уверен было ли хорошей идеей поехать в лагерь вожатым в этом году, вместо того чтобы готовиться к поступлению. Но ему требовалась смена обстановки, так что это решение показалось неплохим.

Когда он поднимается, тело отвечает тянущей болью, а спина и шея угрожающе скрипят. Да, спать в маленьком автобусном кресле с его ростом было не самой разумной идеей.

— О, вылез наконец-то, — Лиз ехидно фыркает и треплет какого-то пацана по макушке.

Мальчик в ответ лишь смешно морщится.

— А ты, я смотрю, уже во всю издеваешься над детьми? – ответного ехидства сдержать невозможно.

На это Альберт лишь слышит возмущенный крик и еле успевает увернуться от подзатыльника.

— Вот видите, дети, какая жестокая вожатая вам досталась, избивает ни в чем не повинных напарников.

Дети заливаются смехом.

— Ой, молчи лучше, — Лиз делает недовольное лицо, но ведь он видит, как дрожат уголки губ. – Так, дети, спокойнее, спокойнее, сейчас мы пойдём в лагерь. Все идут старого по парам за нами, никто не теряется и тем более не убегает, мы искать не будем.

В последний раз он был в этом лагере пять лет назад. И не сказать, что тут что-то изменилось. Всё тот же забор всех цветов радуги, те же клумбы и даже беседки всё того же ядрёного жёлтого цвета. Они сливаются со светлыми стенами корпусов, скрываются в яркой зелени. И, кажется, у него начинает кружиться голова.

Незаметный до этого момента стрекот кузнечиков, становиться всё громче.

Дети галдят, поочередно дергают то Альберта, то Лизу. И его напарницу это уже достало, а это даже не середина первого дня. Ну кто же с такими слабыми нервами идёт в вожатые?

— А ну цыц! Иначе отведу вас на озеро к русалкам!

Неровный шёпот прокатывается по толпе и два десятка заинтересованных мордочек обращаются к Лизе. Ну понятно, опять эта идиотская байка, которая путешествует из лагеря в лагерь.

— Ну что вы смотрите? Да, у нас в озере живут русалки, — театрально взмахивает руками и тихим устрашающим голосом продолжает. – Поговаривают лет пять назад одна такая влюбилась в местного вожатого и утащила его под воду. Бу! – и она начинает смеяться.

Дети дружно подхватывают этот смех.

— Так что, ребята, давайте пристально следить за Альбертом. А то вон у нас какой красивый, утащат ещё.

Хохот становится громче. Чужая рука с силой опускает на плечо. Он когда-нибудь прикопает эту дурочку под какой-нибудь одинокой сосенкой за её дурацкие истории. Хотя пять лет назад реально пропал вожатый, только Альберт очень сомневается, что в этом как-то замешаны русалки. По виску стекает капелька пота.

«Раз . Два . Три .»

Солнце не так давно поднялось над горизонтом, а уже припекает.

***

Смена идёт вроде как обычно, дети выглядят донельзя довольными, да и с Лиз работать вполне себе комфортно. Но временами кажется, что сердце, словно играючи, пережимают унизанные серебром пальчики. Альберт старается не накручивать себя, загоняет это чувство глубже внутрь, а вместе с ним воспоминания пятилетней давности.

Но каждое утро, несмотря на все свои попытки, замирает у зеркала, рассматривая едва заметные светлые шрамы от клыков, которые опоясывают шею и тянутся вниз по ключицам.

Помниться по приезде домой он так и не объяснил матери ничего толком. Только пробормотал что-то неубедительное про реакцию кожи на солнечные лучи. Она не поверила. Альберт точно знает, мать никогда не умела скрывать эмоции в отличие от…

В такие моменты неожиданно нахлынувших воспоминаний ЕЁ имя оседает на языке сладостью гниющих на солнце яблок. Оно было слишком не подходящим, слишком простым, слишком обычным.

Рассматривая шрамы, он будто снова чувствует обжигающий шёпот на коже.

«Сладко»

Он помнит всё: жгучую боль, которая растекается по венам и сжигает внутренности, тени от ресниц на бледных щеках, солнечное сияние вокруг тёмных волос. Он помнит, как в этот момент пропадают звуки, и он не слышит даже собственного загнанного дыхания.

Альберт помнит этот неправильный пустой взгляд, когда всё заканчивается, а с её лица спадает маска напускного веселья, тонкие пальчики задумчиво изучают новые следы. Тихий напев чего-то неизвестного слышится будто сквозь вату. Он чувствует себя кроликом, которого вот-вот съедят. (А разве не уже?)

Сердце бьётся где-то под горлом. Альберт старается больше не вспоминать, гонит мысли поганой метлой и спешит к Лиз с какой-то незначительной ерундой.

«Четыре . Пять .»

Солнце всё выше и выше.

***

Холодная вода неплохо приводит мысли в порядок. Прозрачные капельки катятся по лицу, шее, затекают за ворот. Последние пару дней особенно жаркие. Сегодня после тихого часа они поведут детей на озеро. Но до этой чудесной минуты ещё часа четыре, первый из которых придется провести в душной прихожей медицинского корпуса. Единственное чем они могут довольствоваться – колонка возле корпуса. Медосмотр чтоб его…

— Чего сидим? Чего грустим? – Лиз в отличие от него полна энергии и радости к миру. Смотря на её довольную морду, Альберт хочет, чтобы его где-нибудь прикопали, ну или хотя бы закурить.

— Ты выглядишь так, будто тебя заставили проглотить пару лимонов, причём вместе с кожурой.

Лиза вглядывается в его усталое лицо и, кажется, испытывает жалость к открывшемуся зрелищу.

— Курить – здоровью вредить, ты в курсе? – и смотрит, как на нашкодившего кота.

В ответ Альберт строит самую умоляющую рожицу на какую только способен, даже бровки домиком делает! На это слышит раздраженный цок и видит милостивый жест рукой, мол «вали уже, пока я добрая». За это он готов расцеловать Лиз.

Легкие слегка жжет, но дышать становиться чуть легче. Альберт отошел подальше в перелесок, но даже так слышит шум со стороны медкорпуса. Едва различимый стрекот кузнечиков, медленно ползущие по ясному небу облака и аромат сигарного дыма — всё это успокаивает.

Полуденное солнце припекает всё сильнее. День медленно наливается свинцом. Кажется, всё вокруг идёт водной рябью. Сосны возвышаются, довлеют и становятся всё выше и выше. Виднеющиеся в дали желтые беседки окончательно растворяются в окружении. Весь мир будто сводит судорогой, он дрожит, колеблется, но остается неподвижным. Кругом лишь мертвенное цветение.

Кажется, в один миг перестало существовать всё, но в тоже время оно ещё существует и живёт. Вон детский смех где-то, но в ушах лишь звон и полная тишина. Не слышно кузнечиков, облака замерли в какой-то искусственной неподвижности. И даже завихрения дыма застыли в этой каталепсии времени.

Минута спокойствия будто сменилась бесконечным сковывающим предчувствием чего-то, что не поддается ни пониманию, ни тем более объяснению.

В светлых глазах напротив какое-то до неправильного живое удивление, предвкушение чего-то. Бледные пальцы теребят уголки красного галстука. И в остекленевшем мире это смотрится так инородно, что голова кружится всё сильнее, а мысли разбегаются окончательно и бесповоротно. На шее затягивается удавка, старые шрамы горят как впервые, а сделать следующий вдох просто невозможно.

Тонкие губы растягиваются в (приветливой) улыбке. Блики скользят по едва заметным клычкам.

«Я иду искать»

Солнце в зените.

***

Она сидит в столовой за тем же столом, за тем же местом, даже на том же стуле, что и годы назад. Болтает с девочками из отряда, постоянно шутит и ярко улыбается. Словно Альберт вернулся во времени, (или время просто остановилось).

— Эй, Альберт. Ты смотришь на неё уже минут десять, — чужой голос звучит недовольно.

Перед лицом щёлкают пальцами.

— А? Что? Прости, задумался, — он сам себе не верит.

— Пятый раз за день? – сарказм сочится в каждом слове. — Ты смотришь на несчастную, будто она тебе денег должна. Покусала она тебя что-ли?

По телу бегут мурашки, а шрамы под воротом рубашки горят. Глупая Лиза, сама не понимает насколько близка к правде.

— Не неси бред, просто думаю, как провести выходной.

Альберт фыркает, отводит взгляд, блуждает по чужим лицам. И всё равно раз за разом они сливаются в одну серую непонятную массу. Мир, кажется, сузился до двух тёмных хвостиков, светлых глаз и клыкастой улыбки.

— Ну вот, опять! – ложка легонько прилетает по лбу. – Прекращай, педофил несчастный! – и начинает ржать.

А вот это вообще обидно! Он точно знает, что ОНА старше на целую вечность. Но в таких заявлениях вся Лиз. И Альберт благодарен ей за эту легкость.

— Всё, прекращай ржать. Нам детей собирать нужно.

И, откусив яблоко, сам выходит на улицу. Он надеется, что это не выглядит побегом. (И пусть, что на самом деле это правда.)

На улице прохладно. К вечеру всегда прохладно, даже слишком. Особенно в закутке между столовой и первым корпусом. Какой умник решил, что такое расположение зданий будет хорошей идеей? Даже мягкое вечернее солнце не спасает. Теплые лучи скользят по лицу, слепят глаза, окрашивают всё в цитрусового-рыжий. Желтые беседки кажутся ещё более яркими.

— Ну и холод. Тут совсем ничего не меняется, — звонкий голос режет тишину так непринужденно, что Альберт не успевает испугаться.

Она совсем не изменилась. Разве что сейчас кажется не такой высокой. Точнее совсем не высокой. Ему чуть выше плеча. Но всё равно умудряется смотреть сверху вниз. Сейчас в лучах вечернего солнца, она выглядит неправильно совершенно обычной.

— И чего молчим? – наклоняет голову чуть вправо, щурится.

Светлые глаза из-под челки смотрят чуть насмешливо, с напускной заинтересованностью. Дыхание перехватывает, словно ошейник на шее затягивается чуть туже.

— Ничего, — каким образом удается звучать так спокойно, Альберт сам и сам не знает.

Мысли пускаются в пляс вместе с весёлым смехом. Ветер треплет короткие хвостики.

— Альберт, Альберт, ну совсем не изменился…

Она отворачивается, качается на пятках и замолкает на пару минут, просто рассматривая беседки в солнечном свете. Альберт тоже молчит, не зная, что, можно сказать. Может ли он вообще что-то сказать.

— Всё так же лезешь, куда не просят, — продолжает неожиданно, когда он уже собирался по-тихому уйти.

Кровь закипает неожиданно быстро, обжигает всё внутри, сжигает все внутренности. Злость и усталость бьются в висках.

— В каком это смыс?!.

Договорить не успевает. Её разворот слишком быстрый и резкий. Серебро на пальчиках неприятно обжигает щёки. Когда она оказалась так близко? Сердце стремительно падает куда-то вниз.

— Посмотрите-ка, какой злой Котейка! – и улыбается так ярко, что глаза жжет.

Ладони скользят вниз по подбородку, ощутимо царапая коготками скулу, замирают у ворота рубашки в секундной задумчивости.

Она так близко, что Альберт может разглядеть каждую родинку, каждую трещинку на тонких губах, каждую черточку в глазах. Сердце, кажется, стучится как у загнанного в угол зверя. Он не помнит, как дышать.

Мир делает непонятный кульбит, земля уходит из-под ног. Чужое дыхание опаляет шею, клыки играючи царапаю шею прежде чем сомкнуться. Всё горит в солнечном пламени. Вдалеке виднеются желтые беседки.

«Кто не спрятался я не виновата»

Солнце медленно опускается за горизонт.